Михаил Шушарин - Роза ветров

• Название: Роза ветров
• Автор: Михаил Шушарин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1988
• ISBN: 5-7688-0031-X

В новой повести уральский прозаик обращается к нравственному опыту своего поколения — людей, опаленных войной, вернувшихся на родную землю и работающих на ней.

---

Были такие утра легки, свежи и добры, как все устоявшееся в семье Крутояровых. И насмешливое ворчание деда, и короткие наставления отца, и вся эта размеренная неторопливость в каждом шаге, и спокойствие — все это любил Стенька горячей мальчишеской любовью.

Нравилось малышу присутствовать на семейных «парламентах». Так назывались дни, когда отец, мать привозили отпускные деньги, дед получал зарплату, а бабушка — пенсию. Докладывал во время заседания «парламента» обычно дед. Он собирал в кучу все деньги и, почесав по привычке затылок, говорил:

— Всего выходит у нас тыща шестьсот рублей и шесть гривен.

— Гривенники, дедо, не считайте, — заявлял Стенька. — Крючки надо купить. Бабушка, скажите ему! А?

— Тише, — успокаивала мать.

— Ну так вот. Тебе, Светланушка, к зиме, конечно, пуховую шаль надо, а тебе, Павел Николаевич (так величал дед отца) — свитер лыжный и костюм… Всего, примерно, полтыщи уйдет…

— Правильно, — улыбался отец.

— Нам со старухой пока что ничего не надо, — продолжал дед. — Значит, рублев с тыщу можно и на книжку бросить, а остальное — на еду и на сластики?

— А мне велик? — загорался Стенька.

— Это что за штуковина?

— Велосипед, — хмурился отец. — Не говори так, Степа, не по-русски.

Дед отказывал Стеньке:

— Зачем тебе к зиме велосипед. Это неразумно. Этот вопрос на повестку дня попозже поставим.

В день «парламента» Стенька был полноправным членом семьи: он утверждал расходы. Стенька с детства знал, что деньгами могут сорить только плохие люди, что деньги — это труд, а любой труд надо ценить и уважать.

…Уже во втором классе Стеньке не повезло. Учительница поставила за две последние четверти по арифметике двойки. Он рассердился на учительницу и совсем не стал делать уроки. И вот результат — остался «на осень».

Когда летом приехали отдыхать в Рябиновку, отец сказал:

— По три дня в неделю ты на рыбалку ходить не будешь.

— За что, папа?

— Это тебе должно быть понятно. Ты же отстал по математике.

— Пап, но я же…

— Ты будешь заниматься. Иди.

— Папа…

— А ну, встань с дивана. Как разговариваешь?

Отец заложил руки за голову, и каменные бицепсы надулись, заподрагивали.

— Уйди!

Гудел над озером июнь. Рыба в логу и в отногах клевала жадно, без опаски. Забегал к Стеньке дружок, соседский мальчишка, племянник Афони Соснина, Виталька:

— Пойдем!

— Не могу. Отец запретил. Арифметику, понимаешь, учу.

— А-а-а. Понятно.

— Чего тебе понятно?

— Неродной. Вот и издевается.

— Как это неродной?

— Не отец он тебе.

Не вытерпел Стенька, вышел с Виталькой из дому.

— Значит, отец не мой?

— Точно. Все говорят.

— На-а! — Стенька коротким ударом расквасил Витальке нос. Били Стеньку, бил и он. Стенька давно усвоил, что его могут побить, но он знал, что и сам он тоже может. А потому Стенька никого не боялся.

Наутро, когда еще все спали, к бабушке, стряпавшей на кухне блины, пришел Афоня Соснин.

— Здравствуйте, Еремеевна.

— Здравствуйте.

— К милиционеру, к Гаврилову, хочу идти. На вашего внука жаловаться.

— Что он натворил-то?

— Витальке нашему нос разбил.

— За что?

— Сказал, грит, ему, что Павел Николаевич — неродной, а он в драку.

Стенька видел через приоткрытую дверь, как у бабушки потемнели глаза, задрожал подбородок.

— Сосед ты, Афонасей, хороший сосед, — сказала она. — Но уходи отсюдова. Али чужое горе хочешь руками развести. Свово мало?

И в эту минуту на кухню вышел отец.

— Не ругайтесь, тетя Авдотья. Ты что же, Афоня, ничего не понимаешь, что ли? Эх ты!

Стенька лежал на кровати, и слезы, горячие, как кипяток, плыли по щекам. Отец глухо сказал Афоне:

— Прошу тебя, уходи.

Заполыхала в маленькой Стенькиной голове прехудая думка: «Отец неродной. Что такое неродные отцы? Это значит, что я сирота!» Стенька начал перечить отцу. Не разговаривал с ним. Но Павел, как и всегда, если был дома, ходил на ограду, к гирям и водил с собой Стеньку. Он, как и всегда, купался по утрам в холодной воде и был невозмутим.

— Хочешь историю расскажу, — предложил однажды отец.

— Хочу, — оживился Стенька.

— В сорок пятом был один мой товарищ на море. Служил. Пришли они в Сан-Франциско корабли сдавать, а боцман американский говорит: «Давайте померимся силами!»

— Ну?

— Что «ну»? Почему ты на меня этаким сентябрем смотришь, разве я провинился в чем?

— Извини, пап! Ну, а дальше что?

— Боцман у них был во всех солях выварен… Шесть американцев, шесть наших на состязание выходили. Одни с одной стороны за канат берутся, другие — с другой. Кто перетянет? Американский боцман в дудку дудит и по-русски ругается, наш — тоже. Сначала американцы перетягивали, а потом наши их чуть за борт не унесли.

— Ну, а потом что?

— Потом оказалось, что американский боцман, старик, — родной отец нашему Ивану Федотовичу.

— Как же это могло быть?

— Просто. Еще до революции, в одиннадцатом году, уехали из России в Америку наши люди. В том числе и тот боцман, Федот. Женился там в штате Каролине, сын у него появился, дочь. А жена, белоруска, захворала… Болезнь такая есть — тоска по Родине.

— И что же, пустили их в Россию? — это спросила внимательно слушавшая разговор отца с сыном Светлана.

— Иван Федорович в нашем флоте служил, значит, пустили как-то.

— Папа, а ты мне неродной отец?

— Што-о-о?

— Неродной, говорят.

Павел рассердился сильно, задышал неровно:

— Кто это тебе сказал?

— Люди.

— А я? Ты мне, значит, уже не веришь? А ну, мать, дай сюда документы!

Светлана расстегнула коричневую сумку, протянула Павлу синюю бумажку.

— Вот смотри, — поднес он Стеньке документ. Тут все написано. Смотри: отец — Крутояров Павел Николаевич, мать — Крутоярова Светлана Дмитриевна. Может быть, тебе и это не закон?

Стенька не помнит, как было дальше… Счастливая бабушка, мать, улыбающийся дед… Стенька бился на груди Павла и кричал:

— Папа, прости, папа, прости!

Он твердо уверовал в те дни, что отец — его отец, Павел Николаевич Крутояров. И он рядом с ним… И горести и радости, как тыквенные семечки, лопались в сердце маленького Стеньки быстро. Плохое забывалось, доброе согревало. И он рос в этом хорошем человеческом тепле…

Зрело в душе Павла Крутоярова чувство озабоченности судьбами родного края, его Чистоозерья. Его поколения. Долгими зимними вечерами сиживал Павел у себя дома. Думы разные застревали в мозгу. Слушал, как счастливый Стенька читал стихи «У лукоморья дуб зеленый, златая цепь на дубе том…» Задавал себе вопрос Павел Крутояров: «Много ли надо человеку?» Перебирал в уме все виденное, осмысливал по крупинкам. Человеку на земле надо много. Один человек может столько пережить и столько сделать, что удивительно людям становится.

…Переезжая в последние годы из района в район, Светлана, несмотря на то, что работала в школе, успевала вить свое гнездо. За что ни бралась — все у нее ладилось. Павел видел, как умно обставляла она квартиру, как охотно готовила праздничные обеды и с каким наслаждением усаживала их со Стенькой к румяному пирогу. Оставаясь дома, Павел любил приходить на кухню, смотрел на нее, худенькую, красивую, с упоением хозяйничающую среди кастрюль и мисок. В груди его теплело. Он целовал ее, тихо приговаривал: «Умничка ты моя».

Она умела сходиться с людьми. Куда бы ни приезжали, быстро находила знакомых и друзей, становилась своим человеком. И это качество очень понимал и ценил Павел.

В Рябиновке, куда они приехали, как выразился Павел «всерьез и надолго», знакомых было немало. Через день после приезда жена Егора Кудинова, Феша, рассказывала Светлане о разных рябиновских новостях с осведомленностью вездесущего репортера.

— Ты ведь помнишь, Светлана Дмитриевна, когда наш район-то ликвидировали, так все начальство поразъезжалось. Только Андрей Ильич Светильников никуда не поехал. Ушел на пенсию. Так вот, он сейчас живет в Рябиновке. Мой Егор говорит: «Руководить должен один человек. Остальным надо работать. Меньше подсказчиков — больше дела». Это он к тому, что Андрей Ильич, хотя и на пенсии, а все в руководящие лезет, и живут они с моим Егором как кошка с собакой.

Светлане нравилась Феша, высокая, моложавая, с доверчивыми глазами. Она слушала ее певучий голос, любопытствовала:

— Павла Николаевича здесь ведь не забыли?

— Как можно забыть? Никак… Да и бывали же вы у нас почти каждое лето. Нет, не забыли.

— Мне нравится у вас, особенно летом.

— И не говорите. Лучше, чем на юге. Мы по воскресеньям в прошлом году на острова ездили. Благодать. Песок белый. Купались. Уху варили. А ягод там, грибов! Хоть литовкой коси!

— А вы сами нигде не работаете?