Андрей Виноградов - Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания

• Название: Андрей Первозванный. Опыт небиографического жизнеописания
• Автор: Андрей Виноградов
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Религия: христианство
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-235-03668-0

Книга об апостоле Андрее по определению не может быть похожа на другие книги, выходящие в серии «ЖЗЛ», — ведь о самом апостоле, первым призванном Христом, нам ровным счётом ничего (или почти ничего) не известно. А потому вниманию читателей предлагается не обычное биографическое повествование о нём, но роман, в котором жизнь апостола — предмет научного поиска и ожесточённых споров, происходящих в разные исторические эпохи — и в начале IX века, и в X веке, и в наши дни. Кто был призван Христом к апостольству вместе с Андреем? Что случилось с ним после описанных в Новом Завете событий? О чём повествовали утраченные «Деяния Андрея»? Кто был основателем епископской кафедры будущего Константинополя? Путешествовал ли апостол Андрей по Грузии? Доходил ли до Киева, Новгорода и Валаама? Где покоятся подлинные его мощи? Эти вопросы мучают героев романа: византийских монахов и книжников, современных учёных и похитителей древних рукописей — все они пишут и переписывают Житие апостола Андрея, который, таинственно сходя со страниц сгоревших книг, в самые неожиданные моменты является им, а вместе с ними — и читателям. При этом авторы романа сами являются профессиональными историками и филологами, видными специалистами по житийной традиции апостола Андрея, непосредственно работающими со средневековыми рукописями в отечественных и зарубежных архивах и библиотеках.

---

Лаврская рукопись оказалась исправнее той, что пользовался в конце девятнадцатого века академик Васильевский: в той на месте Зихии стояла загадочная Горавазгусия. Сложнее дело обстояло с «Сегдой горней». В греческом тексте на этом месте были «верхние сугдаи», но и они не решали проблемы. Ведь иранское племя согдов или согдиан жило не на Северном Кавказе, а в далёкой Средней Азии. Грише припомнились потомки этих согдиан в Бухаре — завёрнутые в драные халаты старики, беспрестанно пьющие зелёный чай и курящие дурман-траву, чтобы спастись от всепроницающего летнего зноя; накуривались они так, что их в самую жару трясло от холода, и они всё сильнее и сильнее кутались в свои ватные чапаны.

Правда, были ещё крымский город Сугдея — нынешний Судак да разрозненные упоминания неких сугдов-сугдеев-сугдаев в «Романе об Александре», в списках епархий Константинопольской церкви и в славянском житии Константина Философа и его «Похвале Богородице», где сугды упомянуты среди народов, славящих Христа и Богоматерь на своём языке. Вон и греческий писец Ватиканской рукописи Епифаниева жития переделал согдиан в косогдиан, похожих на касогов русских летописей.

«А может, Епифаний просто хотел поместить куда-нибудь согдиан из апостольского списка Псевдо-Епифания? У Псевдо-Епифания были «согдианой», а наш Епифаний, допустим, переделал их в «сугдаи ано», то есть «сугдаи сверху»… Ведь поместил он скифов в Синопе, где их от роду не было? Да ещё с людоедами сопоставил…

Впрочем, саков из того же апостольского списка у Епифания-то нигде нет! Хотя во второй редакции жития он и заменил их на понятных «горсинов», то есть грузин… И откуда взял он кротость «верхних сугдаев»? С дикими зихами-то всё понятно: они издревле считались разбойниками и пиратами. А вот сугдаи?.. Да и существовали ли они вообще? Может быть, они такие кроткие и христолюбивые от близости к Боспору, где издревле была епископия? Кстати, анонимный перипл Понта Эвксинского в середине шестого века — наверное, с таким или примерно таким дорожным указателем и путешествовал сам Епифаний, — так вот, этот перипл помещает здесь неких евдусиан, а это германское племя упоминается уже у Тацита. А говорили эти самые евдусиане на готском и таврском языках. Наверняка это те загадочные готы-тетракситы, которых крестили при императоре Юстиниане.

Но что это ещё за таврский язык? Тавры, древнейшие обитатели Крыма, приносившие человеческие жертвы, давно ведь уже вымерли или ассимилировались. Может быть, таврский язык — это какой-то тюркский? Ага, а крымские татары — это потомки тавров! Тавры-татавры…»

Понимая, что уже надо сдавать рукопись, Гриша решился всё же бросить беглый взгляд на дальнейшее повествование:

«Иприде в Оспор. Щи же народи…» — «Тьфу, опять перепутаны листы! Это ж надо было так невнимательно переписывать…» — подумал он с тоской и стал судорожно искать продолжение, которое нашлось через целый лист:

«И приде в Оспор… град обону страну Понта, противу Амису, едеже и мы доходихом, и Колупадиа епископа…» — «Стоп. Во всех греческих рукописях епископа зовут Колимвадий. В издании Васильевского тут: «Иколипадиа епископа». Как же именно славянский переводчик прочёл это имя: «Иколупадий» или просто «Колупадий»? Хм… Тёмное какое-то место получается в славянском переводе. В греческом всё просто: «Оттуда пришёл он в Воспор, город на том берегу Понта, напротив Амиса, где и мы застали епископа Колимвадия, который знал десять языков». А вот это последнее место, о десяти языках, в славянском тексте пропущено». — «…и Колупадиа епископа, и Георгия наместника, иже от преданиа поведааху нам многа нюдеса Андрева, яже Оспорови же видевше нюдеса, яже творяаше Андреа, скоро послу шаша, яко и ти нам с поведааху. И никогда же раскол о вере прияша, показаша же нам иконы Исус-Христовы, и многы святых, воском лияныу зело дивны, яко рещи: не сътворишася от руку неловенеску. Илам, написание имущъ…» — «Что ещё за «лам»?.. В греческом оригинале здесь «ларнака», то есть «гроб». У Васильевского вообще «нам», но в скобках он дописал гадательно: “ларь”. Может, действительно, “ларь”, “ларец”?» — «…написание имущ: Симона апостола, в основании погребен в церкви Святых Апостол, имуще мощи, и дяшя нам от них. Есть же и другыи гроб в Никопса Зихиисте, написание имуще: Симона Хананитъскааго, и тъ имыи мощи. Андреа же от Востра спиде в Федесию граду имуща царя Саромата…» — «И снова пропуск! В греческом: “…спустился в Феодосию, город многолюдный и любомудрый”. Дальше оказалось, что в Феодосии жителей уверовало немного…» — «…мало же от них вероваша. И оставив я, спиде в Херсон град, якоже и ти нам поведааху. А Феудесия днесь град ни стопа человечъска в ней есть. Худоверно же племя херсоняне…» — «Ладно, уже о Херсоне началось. Но загадок тут ещё больше. Впрочем, кое-что понятно: Оспор — это Воспор, он же Пантикапей, он же древнерусский Корчев, он же нынешняя Керчь. Но с чего Епифаний решил, что Воспор лежит напротив Амиса? Он же вроде так не плавал? Воспоряне подсказали? Или амиссцы? А вот интересно, на каких же десяти языках говорил епископ Колимвадий? И почему славянский переводчик, а может, и просто переписчик, потерял эту прелюбопытнейшую подробность? А Георгий — это, конечно, никакой не наместник Воспора, а ипопсифий, как в греческом тексте, то есть выбранный, но ещё не рукоположенный епископ. На какую же кафедру его избрали? На Воспорскую, вместо старого Колимвадия-Иколампадия, или на какую-то другую, например Готскую или Фулльскую? И куда пропали из Керчи те чудесные энкаустические (“воском лияны”!) иконы? А что были они там, не удивительно: город-то находился под властью хазар, которым всё, что византийскому императору поперёк горла, было в жилу. Но почему же Епифаний думает, что царь Савромат — не важно, какой по счёту — был именно в Феодосии, хотя столица его находилась-то как раз в Воспоре-Пантикапее? Может, он нашёл в развалинах города надпись с именем этого царя?..»

Все эти вопросы навалились на Гришу тяжким грузом: он вдруг понял, что работает уже целый день, с раннего утра, когда отстоял очередь в библиотеку, и оттого страшно устал. Он открыл глаза и обнаружил, что в читальном зале остался один: все его коллеги уже сдали рукописи и разошлись по домам. Испугавшись, как бы его не лишили читательского билета за несвоевременный возврат рукописей, Гриша быстро собрал вещи, аккуратно щёлкнул медными застёжками на толстом кодексе, прикрепил к нему бумажку со своей фамилией, положил на полочку в шкаф и спешно, позабыв даже выключить свет в зале, спустился к выходу.

И тут Гришу поджидала самая большая за день неожиданность. Дверь оказалась закрыта, равно как и нелепая, неаккуратно выкрашенная мерзостной коричневой краской решётка перед ней. Вначале Гриша решил, что дежурный милиционер куда-то ненадолго отошёл и закрыл, как полагалось, решётку на замок. Впрочем, после минутного ожидания Гриша решил подёргать решётку, надеясь, что замок на неё просто накинут. Нет, замок был защёлкнут, а по внимательном осмотре он обнаружил с внешней стороны и второй замок — контрольку. Значит, хранители закрыли здание, а его просто позабыли. Что неудивительно — при таком-то отношении к читателям…

Но бардак бардаком, а Грише надо было что-то предпринимать, чтобы не остаться на ночь в плохо отапливаемом здании библиотеки. Между тем за окнами уже заметно смеркалось, от чего ему становилось ещё более не по себе в коридорах этого старого, ещё допетровского особняка. Первым делом Гриша решил поискать запасной выход, который обязательно должен здесь быть на случай пожара. После долгих поисков, пройдя тёмными извилистыми коридорами, он увидел-таки зелёную табличку с надписью: «Выход». Впрочем, радость находки оказалась недолгой, ибо дверь, как и следовало ожидать, оказалась также заперта.

Пережив первую неудачу, Гриша пришёл к мысли вылезти из здания через какое-нибудь окно. Однако все окошки в старом доме, низенькие и узкие, что на первом, что на втором этаже, оказались зарешёчены, а мысль о том, что сработает сигнализация и его схватят как похитителя рукописных сокровищ, окончательно отвратила Гришу от столь безрассудного шага. Других выходов, увы, не было. Гриша на всякий случай поискал даже лаз на чердак, и от мысли о таком выходе ему стало как-то не по себе. Он вдруг почувствовал, будто оказался в каком-то романе Эко: один в лабиринте запутанных ходов и потайных комнат с таинственными манускриптами.

От отчаяния Гриша стал барабанить по запертой двери, крича в щель:

— Помогите! Я заперт! Откройте! Выпустите меня!

Но только гулкое эхо разнесло его жалобные всхлипы по низким сводчатым коридорам тёмного дома.

«Никто не услышит!» — И тут Гришу озарило. Он улыбнулся: вот дурень, вообразил себе, что оказался в средневековом книгохранилище, а ведь на дворе уже даже не двадцатый, а двадцать первый век! Гриша взял трубку телефона, стоявшего на милицейском столе, и позвонил.