Гарри Гантрип - ШИЗОИДНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И САМОСТЬ

• Название: ШИЗОИДНЫЕ ЯВЛЕНИЯ, ОБЪЕКТНЫЕ ОТНОШЕНИЯ И САМОСТЬ
• Автор: Гарри Гантрип
• Жанр: Психология

В данной книге представлено описание клинической картины шизоидной личности и ее проблем. Автором предпринимается попытка понимания природы и причин первичной неудачи развития эго и возникающих в связи с этим терапевтических затруднений при лечении шизоидных пациентов. По мнению Гарри Гантрипа, возрождение и повторный рост утраченной живой основы личности становится основной проблемой психотерапии, потому что психотерапевты имеют дело с людьми, которые, сколь бы тщательно они ни обучались взрослым социальным и моральным обязательствам и ценностям на сознательном уровне их личности, не способны удерживаться на этом уровне, потому что лежащие в основе бессознательные пласты их личностей находятся на доморальном уровне инфантильного страха, эго-слабости и бегства от жизни. Рекомендуется всем страждущим душевного здоровья и всем желающим помогать в этом, а также тем, кому интересны вопросы бытия и смысла жизни.

---

Так, один пациент, который ранее добился огромного прогресса, вновь ощутил подавление своей спонтанности в семейном окружении. Ему приснилось, что он наблюдал за матерью и маленьким сыном, и мать сказала: «Все, что ты знаешь, принадлежит мне, я дала это тебе». Он пришел в такую ярость, что оттолкнул мать от себя, и сновидение внезапно закончилось. В этом сновидении присутствовала подавляющая мать, а на следующей сессии стало ясно, что он считал, что вновь столкнулся с образом матери в моем лице. Ему приснился сон:

«Я ехал в старом автомобиле, который у меня был много лет тому назад, и подъехал к месту, где хотел подняться на расположенный выше мост, который был целью моего пути. Я мог бы подняться туда на лифте, но была окружная дорога вверх по крутому холму, по которой тоже можно добраться до моста, и я решил поехать этим путем».

Я прокомментировал: «Представляется, что вы решили не принимать помощь, а добираться своим собственным путем, самостоятельно». Он сказал: «Я испытываю клаустрофобию в лифтах. Там, где я работаю, есть один очень тесный лифт, и часто я не могу в него заходить». Я сказал ему, что, на мой взгляд, у него клаустрофобия в связи со мной, так как ему кажется, что я подобен его матери в предыдущем сновидении, вкладывающей свое знание в сына, а затем предъявляющей на него права, и что именно так он относился к своей матери, воспитавшей его в крайнем социальном конформизме. Он сказал: «Да, она всегда твердила мне, чтобы я хорошо себя вел, был щедрым, или же, говорила она, ты не узнаешь, что думают о тебе другие люди. Мне часто казалось, когда со мной разговаривали другие люди, что они насильно втискивают в меня свои понятия. Когда вы мне сейчас что-то говорите, я пытаюсь вас не слушать, а потом самостоятельно повторить ваши слова, чтобы заставить себя уловить их смысл».

Но даже когда подобные проблемы преодолеваются, страх разрыва с семейным прошлым может диктовать защиту и оправдание родителей от осуждения всеми посторонними лицами. Как сказала одна пациентка: «Мне иногда кажется, что то, чем мы занимаемся, направлено против моих родителей — что они не воспитали меня должным образом (хотя в действительности она сама говорила как раз об этом) и, во-вторых, что это отдаляет меня от них, чего я не хочу». Она забыла, что ранее в противовес родителям она по собственному почину искала лечения для достижения большей независимости от них. Фэйрберн писал:

«Сопротивление может быть действительно преодолено, лишь когда перенос развился до точки, в которой аналитик становится настолько хорошим объектом для пациента, что тот готов пойти на риск высвобождения плохих объектов из своего бессознательного» (1943, р. 322).

И далее:

«Лишь вследствие привлекательности хорошего объекта либидо может отказаться от своих плохих объектов... Вполне может быть, что убежденность в “любви” аналитика (в смысле агапе12, а не эроса) к пациенту является немаловажным фактором, способствующим успешному терапевтическому результату. Во всяком случае, такой результат не будет достигнут, если аналитик не окажется надежным хорошим объектом (в реальности) для своих пациентов» {там же, р. 336).

Дж. К. Флюгель писал в 1945:

«Хотя негативная фаза переноса неизбежна, а также существенно важна для «глубокого анализа», именно позитивная фаза является важным средством для достижения терапевтического успеха, ибо лишь посредством проекции более позитивных аспектов суперэго на аналитика пациент может лицом к лицу столкнуться с задачей осознания своих собственных вытесненных импульсов и внутренних конфликтов. Он нуждается в помощи, понимании и безопасности, представляемыми аналитиком, прежде чем он сможет осмелиться ослабить контроль, осуществляемый его суперэго. Это хорошо показано Фэйрберном в его работе “Вытеснение и возвращение плохих объектов”» (Flugei, 1945).

Здесь, однако, не хватает позиции Фэйрберна, хотя и высказывается ее одобрение. Суперэго пациента может не содержать в себе те «более позитивные аспекты», о которых говорит Флюгель, и пациент может искать их у аналитика. Неверно говорить о том, что пациенту может помочь аналитик, лишь если пациент спроецирует некоторую часть себя на аналитика. Теория объектных отношений требует, чтобы аналитик был хорошим объектом в реальности, сам по себе, так же как мать должна быть хорошим объектом в реальности для своего младенца. Более простое утверждение Флюгеля о том, что пациент «нуждается в помощи, понимании и безопасности, предоставляемыми аналитиком», который должен обеспечить пациента той особой разновидностью родительской любви, которой в начале жизни пациента не смогли обеспечить его родители, является более реалистическим (т.е., говоря словами Фэйрберна, аналитик должен заботиться о пациенте «ради самого пациента и как о самостоятельной личности»). Терапевт должен быть чем-то большим, чем просто проекцией хороших элементов со стороны суперэго пациента. Он должен самой своей личностью привносить нечто новое, что пациент не испытывал ранее.

(3) Наша точка зрения на психотерапию состоит в том, что пациент не сможет отказаться от интернализованных плохих родительских объектов и стать независимым от них, и поэтому не может выздороветь и стать зрелым человеком, если не укрепит хорошие взаимоотношения со своим терапевтом как с реальным хорошим объектом; в противном случае он будет чувствовать себя оставленным без всяких объектных связей, испытывая тот крайний ужас, которого всегда страшится ушедший в себя шизоид. Здесь возникает третье фундаментальное препятствие психотерапии на практике, а именно: те сложности, с которыми сталкиваются пациенты во взаимоотношениях с реальными людьми во внешнем мире, пусть даже и крайне нуждаясь в таких взаимоотношениях. Пациенты одновременно ищут реальную хорошую объектную связь с терапевтом и сопротивляются этому. В депрессивной позиции их проблема заключается в амбивалентности их реакций. Испытывая любовь к аналитику, они одновременно чувствуют возрастание ненависти и агрессии к нему. Однако более глубокой и более трудной проблемой является их реакция в шизоидной позиции. Здесь их потребность в объектах любви является такой насущной и громадной, а их базисное отношение к людям — столь ненасытным, что они чувствуют себя разрушителями, в связи с чем боятся хотеть и любить кого-либо. Все это еще более осложняется потому, что у них были причины с самого начала страшиться своего не приносящего удовлетворения человеческого окружения, а также, как показала Мелани Кляйн, они полагают, вследствие «проективной идентификации», что их объекты питают по отношению к ним точно такие же деструктивные желания. Поэтому они замыкаются в холодном, отстраненном, лишенном чувств отчуждении. Реальные связи воспринимаются как чрезмерно опасные, чтобы на них можно было отважиться, как бы тщательно подобные чувства ни скрывались за демонстрацией готовности к контактам. Подлинный раппорт достигается, чтобы вновь быть утраченным из-за страхов быть разрушенными или поглощенными, если они рискнут установить подлинный и спонтанный доверчивый отклик.

Данное затруднение проявлялось у женщины-пациентки, которая попеременно переходила от отклика к уходу. На более ранних стадиях анализа она ощущала вину из-за нетерпимости к своей семье, и в особенности к матери, если позволяла терапевту помогать ей в достижении какой-либо независимости от них. Долгое время спустя после того, как она перестала ощущать сознательное чувство вины, следы этого чувства вновь возникали в ее сновидениях при чередовании негативных фаз с позитивными на сессиях. После периода намного большего доверия ко мне, когда она почувствовала, что лечение действительно оказывает ей помощь и в ее работе, и между сессиями, она внезапно вновь отрезала себя от контакта. Она сказала: «Я утратила вас почти сразу же после того, как ушла от вас в последний раз, и всю неделю мне пришлось бороться с обстоятельствами в одиночку». Затем она рассказала сновидение:

«Я была со своей семьей, а затем оставила их, пошла куда-то одна и заблудилась. Я знала, что они сердятся на меня за то, что я их оставила, но я не могла найти к ним обратный путь».

Здесь мы сталкиваемся с реальным шизоидным затруднительным положением. Даже когда она отказывалась от своих первоначальных неудовлетворительных объектов в их интернализованной форме (в реальной жизни она все еще несла ответственность по отношению к престарелой матери и сестре), она не могла поддерживать содействующие ее личностному росту взаимоотношения с терапевтом и бродила в своем пустом изолированном сновидческом мире.

Еще более радикальное затруднение в связи с полной неспособностью принятия терапевтических взаимоотношений, несмотря на сознательную потребность в этом, проявилось в случае пациента-мужчины, который был исключительно ригидным в своем отчуждении. Когда он однажды пришел на сессию, то заметил: «Я чувствую растущее напряжение, но мне приходит в голову мысль: Я стар, но вы еще более старый. Чем старше становится человек, тем он менее привлекателен физически, и падает вероятность того, что его кто-то полюбит. По мере старения остается все меньше людей, которые могли бы меня любить подобно родителям. Слабеет поддержка других людей. Я сержусь, но если бы я проявил агрессию, вы бы стали возмущаться, и мы стали бы выяснять отношения. Лишь по той причине, что между аналитиком и пациентом нет личных отношений, я могу говорить о чем угодно». Я объяснил ему, что он хочет, однако боится видеть во мне реального человека, который может по-настоящему заботиться о его благополучии. Он же воспринимает меня как некий безликий профессиональный объект, называемый «аналитиком», для того чтобы терапевтические взаимоотношения не стали эмоционально живыми и реальными, ибо тогда ему придется столкнуться со всеми обусловленными глубоким нарушением затруднениями по поводу личных связей. Это была эффективная защита, которая остановила реальный прогресс в лечении, так что у него было лишь поверхностное улучшение. Я напомнил ему, как он однажды сказал, что может говорить только, если лежит на кушетке, не видя меня и «разговаривая со стеной». В такой ситуации вряд ли может появиться что-либо обладающее эмоциональной значимостью, и он будет в безопасности от приступов тревоги. Он ответил: «Я считаю какую-либо личную связь с другим человеком невозможной. Я действительно не знаю, что все это значит. Я хочу личных взаимоотношений, но я слишком гордый, чтобы попросить об этом, слишком независимый».