Александр Силецкий - Дети, играющие в прятки на траве

• Название: Дети, играющие в прятки на траве
• Автор: Александр Силецкий
• Издательство: Харвест
• Жанр: Научная Фантастика
• Год: 2009
• ISBN: 978-985-16-7377-9

В романе рассказывается об искусственно созданной расе биксов (био-кибернетических систем), внешне не отличающихся от человека. К тому времени часть людей покинет нашу планету, а оставшаяся часть человечества вступит в конфликт с биксами, в центре которого окажется Брон Питирим Брион, отпрыск элитного семейства. Стечением обстоятельств ему приходится предавать себе подобных, испытывать странную, неразделенную любовь, участвовать в Великом Исходе биксов — эдакой бескровной бойне, учиненной его соплеменниками.

---

— Отчего же? — возразил строптиво Клярус и победоносно глянул на Яршаю. — Ведь каждое событие свершается в какой-то миг. У каждого события есть настоящее!

— А что мы знаем про него?!

— Я полагаю, все. На то оно и настоящее. Вот мы, к примеру, с вами — где? Мы — в настоящем. И поэтому участвуем в процессе… А иначе бы…

— Ну, если только с этой колокольни, только так смотреть!.. — Яршая широко развел руками. — Это несерьезно.

— Что ж тогда, по-вашему, серьезно? Только выражайтесь как-нибудь попроще. Все-таки здесь, в зале, — не одни мы с вами. Здесь сидит народ!

— Выходит, ежели народ, то ничего он и не понимает?

— Нет, народ-то понимает все! — расцвел в многозначительной и вместе с тем подобострастно-сладостной улыбке Клярус. — Все-все понимает. Но не надо действовать ему на нервы!

— Ладно, вам видней — вздохнул Яршая. — Я попробую. Не буду действовать на нервы — объясню, как понимаю. Есть система будущего и система прошлого. А настоящее — всего лишь логарифм, меняющий знак энтропии той системы, на какую обращен наш взгляд. Поэтому любое настоящее — вещь чисто информационная, не обладающая никакой энергией и не привязанная, стало быть, ко времени. И по большому счету, прошлое и будущее движутся синхронно друг навстречу другу, а не убегая друг от друга. Мы — там, где они сходятся. Близкое будущее мы можем рассчитать довольно достоверно, дальнее же — зыбко и туманно. Близкое прошлое мы помним хорошо, а дальнее — практически не помним совершенно. То есть — снова повторю — и будущее движется к нам, и прошлое накатывает на нас. Но нельзя сказать при этом, что мы сами движемся по временной шкале — она бесконечна, и любая точка на ней равноценна другой и годится, чтоб ее использовали в качестве начальной, базовой — того настоящего, из которого видно прошлое и будущее. Все — как бы настоящее, в действительности же его нет нигде. А это значит: для нас, для нашего настоящего, времени нет — оно неподвижно. Вот эта неподвижность и вибрирует, тем самым создавая иллюзорый ход Истории… Теперь я проще выразился — для народа?

— Вы поиздевайтесь мне, поиздевайтесь, — с раздраженьем буркнул Клярус. — Нет, чтобы покаяться, прощенья у народа попросить!..

— Меня народ ни в чем не обвинял, — нахмурясь, процедил Яршая. — Если бы не вы, он никогда бы и не знал…

— Зато теперь он знает все! — с надрывом отчеканил Клярус. — Все, что должен знать! И понимает — адекватно!

— Ну, уж коли так!.. — Яршая церемонно поклонился в темноту, разверзшуюся позади него. — Еще вопросы?

— А вы кончили — свое? Отговорились?

— Нет. Хотелось бы…

— Валяйте! — Клярус с искренним презрением махнул рукой. — В плюс это не запишется, но навредит вам — безусловно. Собственно, затем процесс и затевался… Надо, чтобы обвиняемые высказали все, что пожелают. Чтобы не было потом каких-то недомолвок, неувязок… Как говаривали прежде в образованных, порядочных кругах: «Раскройте карты, господа!» А суд потом уже решит…

— Благодарю, — Яршая коротко кивнул. — Тогда я вновь вернусь к тому, на чем остановился… Вся История, — он снова, будто бы ища ему лишь ведомой поддержки, глянул в темный зал, — подобно цельному живому организму, безусловно, существует, даже познаваема — и вместе с тем ее как будто нет… Мы ничего не сможем с точностью сказать о внутренней ее структуре, если будем ограничиваться лишь пытливым, величавым созерцанием извне, считая, что нам, людям, якобы и без того творящим свое прошлое, и этого довольно. Нет! Исповедуя такую тактику, мы не поймем и не увидим ничего. А ведь История в действительности очень много знает… Надо только верно задавать вопросы. А для этого необходимо — выкинув амбициозный вздор из головы и не боясь казаться простаками! — научиться задавать…

— Ага, — мгновенно встрепенулся Клярус, явно предвкушая новый и любезный его сердцу поворот беседы, — стало быть, на том и порешили. Никого из нас на самом деле нет. Отлично! Ни людей, ни времени, ни… — тут он сделал долгую, трагичнейшую паузу, — ни вожаков народа!..

— Отчего же? — саркастически прищурясь, глянул на него Яршая. — Этого добра как раз хватает. Постоянно. А итог — весьма плачевный.

Тут не надо быть особым прозорливцем. Только у народа, беззастенчиво лишенного Истории и права размышлять о ней, только у народа, жизнь которого старательно наполнена тоскливым чувством собственной никчемности, рождаются мифы, один нелепее, один ужаснее другого. И эти мифы для него становятся Историей. И ничего иного знать он не желает…

К сожалению, такие именно народы и играли основную роль на мировой арене. Впрочем, это и понятно: без народа, ощущающего постоянно величавую — а это обязательно! — никчемность, вожаки не могут сотворить державу сильную, способную исправно побеждать, чтоб после насадить кругом свою идеологию, свои придуманные мифы.

— Вы мне демагогию не разводите! — не на шутку рассердился Клярус. — Мы на вас управу-то найдем! Ишь!.. Думаете, если вас уважили, публично разрешили говорить, то можно поносить всех без разбору?!

— Дайте мне закончить! — в свою очередь вспылил Яршая. — Я не собираюсь никого здесь унижать. А вас — в особенности. (Клярус недоверчиво махнул рукой.) Я лишь хотел обосновать одну, по-моему, существенную мысль. (Клярус горестно вздохнул и показал кому-то в темном зале: мол, внимание!..) Мне кажется, все беды человеческой Истории проистекают только из того, что она с самого начала и всегда — монологична. Изначально люди были одиноки… Появление же биксов делает Историю диалогичной, то есть истинно реальной. Познаваемой, в конце концов!

— И это все, что вы намеревались сообщить нам? — с очевидным облегчением осведомился Клярус.

— Нет! Кое-что еще необходимо прояснить! — возвысив голос, заявил Яршая. — Только что я говорил об актуальной критике по пустякам, которая, как я смотрю, вас в сущности-то и волнует… Да не только вас! Но есть еще и воспевание — отменно актуальная работа. Воспевание текущего момента, быта, погруженного в него, и нескончаемой цепи сиюминутно значимых проблем… Однако в этом случае, помпезно воспевая все и вся, смешно с серьезным видом апеллировать к извечным и глобальным категориям. И туг на кошку — своя блошка, так сказать. Любая критика сильна, когда она всеобща. Вот тогда она и актуальна в лучшем смысле слова. Воспевание — как вечный антипод разумной критики — становится заметным, только будучи направлено на частности. Оно и не бывает актуальным никогда. И это в общем-то естественно, поскольку критика по своей сути конструктивна, у нее в основе — диалог; а воспевание, напротив, деструктивно, у него в основе — монолог, к тому же монолог, зацикленный извечно на себя… Короче, критика — здоровый базис, воспевание же — шаткая надстройка… Как и власть. А впрочем, власть без воспевания — ничто. Они не существуют друг без друга. Воспевание — явление холуйское, на что бы ни распространялось, и в глазах потомков очень быстро падает в цене. Искусство воспевающее — это не искусство. Это — суррогат, кичливая подделка, за красивыми одеждами способная порою скрыть убогость воспевателя, его холуйское нутро. Воспетый, даже искренне, порядок — никому не нужен. А воспетый беспорядок — уже нечто запредельное в своем цинизме. Если хочешь совершить обидную и непростительную глупость как художник и обречь себя на абсолютную неактуальность — радостно воспой какую-нибудь дребедень. Болваном, может, и не назовут, но уважать не станут. Актуально только то, что самоценно, отчего и не бросается немедленно в глаза. И это может выявить лишь зоркий, яростно-критический взгляд или тонкого мыслителя, или художника-творца. И ничего нет удивительного, когда обе эти ипостаси сочетаются в одном лице… Поэтому если сегодня думает и завтра оставаться актуальным — пусть оно боится воспеваний. Восхваление — удел нечистоплотного, безграмотного проходимца, безусловно полагающего, что таким путем он как бы сам законно приобщается к объекту воспевании. Чушь! А часто именно вот эдаким безнравственным манером мы и меряем, определяем состояние Культуры, суть ее. Пора уже остепениться и понять в итоге, что мы есть такое: человечество, несущее сквозь бездну лет высокую Культуру, или просто шелудивый сброд, стремящийся к прогрессу в любом виде и, идеи ради, не стоящий за ценой, какая б ни была.

— Да кто вам дал такое право — всем навязывать свои идеи?! — Клярус, негодуя, стиснул маленькие пухленькие кулачки, казалось бы, готовый на глазах у зала кинуться на оппонента.

— Вот уж глупости, — пренебрежительно сказал Яршая. — И не думал этим заниматься. Я же никого не заставляю принимать их, отрекаться от своих!..

— А что это тогда, по-вашему?