Михаил Щукин - Морок

• Название: Морок
• Автор: Михаил Щукин
• Жанр: Научная Фантастика

---

Пока же все оставалось по-прежнему. Парили, чуть золотясь в сумерках, кресты и маковки, а ниже их светила огнями верхушка "Свободы". Влажные отблески соскальзывали на асфальт, на стекла и капоты машин, выстроенных в ровную линию на краешке площади. В центре площади, на мраморном постаменте, высилась чугунная плита, а на ней, выбитая в металле, "Декларация свободного и демократического города". Она гласила:

"Отныне и навсегда!

1 - Человек рождается свободным, и свободу у него не может отнять никто.

2 - Человек может занять любую ступень нашей градации. Может стать:

- лишенцем, не обремененным никакими заботами; о нем заботится общество;

- твердозаданцем, не обремененным мыслями об устройстве жизни и дела;

- активистом, обремененным мыслями об устройстве жизни и дела;

- прорабом, обремененным интеллектуальной работой по устройству жизни общества.

3 - Все люди, живущие в городе, - граждане.

4 - Над гражданами не может быть никакого насилия.

5 - Все важные решения принимаются только путем демократического голосования.

6 - Смертная казнь - отменяется. Каждый гражданин имеет право попросить об эвтаназии".

Последний параграф выбили на плите сегодня утром, буквы еще не успели покрыть краской, и голый металл, обрызганный влажной моросью, поблескивал. Влага густела, и время от времени на мраморный постамент падали крупные капли.

Вечер в "Свободе" шел своим ходом. Гости, сидевшие в праздничном зале, хлопали в ладоши и требовали, чтобы хозяин вечера сказал слово. Бергов поднялся, и над столом залегла тишина. Тонкое лицо отливало прозрачной бледностью, по-женски большие, карие глаза блестели, и бокал в руке подрагивал - Бергов волновался. Говорил о выстраданной и полной, наконец-то, демократии, о милосердии к ближним и о том, что человек отныне свободен полностью - даже вопрос жизни и смерти решает сам, сообразуясь лишь с собственными желаниями.

- Наш двуглавый идеал - свобода и демократия! К нему мы стремились, и мы его достигли! - Так закончил Бергов и поднес к вздрагивающим губам краешек бокала.

Гости после этого поднялись и направились, не ожидая приглашения, к широкой лестнице.

- Бергов - особый человек! - наперебой говорили дамы, спускаясь по лестнице к проходу. - Таких людей - единицы. А в нашем городе он один!

На последних ступеньках лестницы гости замолкали и бесшумно входили под своды просторного перехода. На полу лежал черный ковер с длинным ворсом и глушил звуки шагов. Тишина абсолютная. На стенах перехода и на потолке располагались круги, ромбы и квадраты, выложенные из бесцветного стекла, с едва заметной, глубоко спрятанной внутрь подсветкой.

Холодные геометрические фигуры хранили в себе тайну, многим неподвластную, и чем дальше двигались люди, тем сильнее охватывало их волнение и хотелось поскорее миновать коридор.

Коридор выводил в совершенно круглый зал. Посредине его, круглая же, возвышалась эстрада, и на ней стоял огромный мужик с лохматой гривой совершенно седых волос. Руки - широкие, с длинными толстыми пальцами. В руках он держал балалайку, и она казалась игрушечной. Даже боязно было: вот вскинет он ее, ударит по струнам, и она развалится.

Гости вошли, встали вдоль круглой стены кругом. Мужик тряхнул гривой, медленно поднял хрупкий свой инструмент и безвольно уронил правую руку, наклонясь набок. Кровь прилила, и на могучей кисти набухли толстые жилы, готовые лопнуть в любой момент от внутреннего напора. Чуть заметно качнул мужик балалайку, и рука взлетела, пальцы ударили по струнам, и три тонкие, вздрагивающие проволочки отозвались многоголосым оркестром, повели сильный и плавный напев, который заполнил собою весь зал, не оставив и кусочка свободного пространства. Похожий на природную стихию, над которой человек зачастую не властен, напев всех подчинял себе. Но, властвуя над людьми, стоящими в зале, он не мог властвовать над самим залом. Не мог раздвинуть стены и рвануть, уносясь в поднебесье, на волю. И от этого, от невозможности вырваться, он становился еще яростней и пронзительней.

Волосы у мужика растрепались, падали на лицо, залитое потом, но он ничего не чуял, вынимая из балалайки последний и невозможный, казалось, всплеск. Губы изломались в надсаде, на них взбугрилась розовая пена. На пальцах он обил и оборвал ногти, из-под струн брызгала кровь. Он медленно приседал от напряжения, брюки на ногах натянулись, и сквозь материю проступили окаменевшие мышцы. Казалось - еще немного и он вытолкнет напев в поднебесье, облегченно крикнет и рухнет во весь рост на эстраду. И вырвал балалаечник из инструмента последний всплеск, но звуки ударились в потолок и вернулись обратно. Мужик тут же, на глазах, съежился, пьяно шагнул к краю эстрады и сел. Разбитые пальцы выпустили балалайку, и она безголосо стукнулась о паркет.

И снова зиял перед гостями длинный коридор, похожий на первый, уже пройденный, до последней мелочи. Тот же черный ковер, те же геометрические фигуры. Коридор вывел в зал, наполненный мягким светом, и здесь, в замкнутом четырехугольном пространстве, люди могли разойтись и сесть там, где им глянулось. Никто не разговаривал, каждый оставался наедине с самим собой и волен был думать, что угодно. Но все думали - так получалось - об одном: последний всплеск, исторгнутый мужиком из балалайки, так и не преодолел потолка.

Зашипели старинные часы, и маятник отбил шесть медных ударов.

Гулкий звон еще не растаял, а люди поднялись, покидая зал, и скоро оказались там, откуда после ужина вышли, замкнув таким образом ровный круг.

Ни в коридорах, ни в круглом зале, где играл балалаечник, Бергова не было. Такой установился порядок. Хозяин лишь провожал гостей до последних ступенек и затем встречал на выходе.

4

Его темный костюм и серая, в цвет глаз, рубашка, наглухо застегнутая на металлические пуговицы, резко подчеркивали бледное лицо без единой кровинки. Двигался Бергов замедленно, несуетно, говорил негромко, но голос звучал жестко и неуступчиво. Запросто к такому человеку не подойдешь, и гости не подходили. Бергов обычно сам выбирал собеседников. Но для Лели, жены председателя муниципального совета Полуэктова, условности ничего не значили. Совсем еще молоденькая, по-девчоночьи капризная, она привыкла потакать своим прихотям. Заступила дорогу хозяину и уцепилась двумя пальчиками за рукав костюма.

- Я хочу, чтобы вы ответили мне на два вопроса.

На вечер Леля явилась одна - сам Полуэктов из-за простуды приехать не смог, - и свобода кружила ей голову, возбуждала женское кокетство и придавала смелости. Леля чувствовала на себе завистливые взгляды дам и чуть подрагивала голыми плечами, сама не замечая этого: цепко держалась двумя пальчиками за рукав Бергова.

- Всего два вопроса, - играла она тонким голосом.

- Для вас можно и три. Но не больше. - Бергов взял ее под локоть, и Леля ощутила, что ладонь у него совершенно холодная. Ледяная ладонь. Стало не по себе. Но дамы ревниво смотрели, и Леля скорее согласилась бы умереть, чем прекратить игру, которая доставляла ей великое удовольствие. Выпалила она, как всегда, не задумываясь, первое, что пришло на язык:

- Почему закон приняли только сейчас? Почему его не приняли раньше?

Бергов смотрел на Лелю, как на избалованного ребенка смотрят иногда взрослые. Понимают, что чадо избаловано, сознают, что надо бы его приструнить, но строгости не хватает. Остается лишь одно - снисходительно улыбнуться.

- Всему свой час. Чтобы принять демократические законы, требуется демократическое общество. И мы занимались его созданием. Помните, сколько поднялось шуму и визгу, когда мы провели градацию? А это оказался самый главный шаг к свободе. Во-первых, мы вычленили из общества всех неспособных, не умеющих работать. Это, как вам известно, лишенцы. Но мы проявили истинное милосердие и заботимся о них. У лишенцев есть жилье, еда, одежда...

Слушать умные слова о политике Леле совсем не хотелось, и она ругала себя за свой дурацкий вопрос. Но теперь уже ничего не оставалось, как слушать и кивать головой. Ждать удобного момента. Бергов однако говорил размеренно, без передышки, не оставляя возможности вклиниться в речь:

- Следующая ступень - твердозаданцы. Люди, которые производительно трудятся лишь в том случае, когда ими руководят. Это лишь исполнители, к самостоятельной деятельности они неспособны. Дальше идут активисты. Они самостоятельно мыслят, способны наладить дело и отвечать за него. И, наконец, прорабы - производители интеллектуальных работ. Мозг общества, его элита. Именно такая градация дает полную свободу, потому что, согласно такому расчленению, мы создали выборную систему: лишенцы, как люди несамостоятельные, не голосуют, десять твердозаданцев обладают одним голосом, активисты - один к одному, и прорабы - один к десяти голосам. Когда система пришла в движение, она и породила принятие разумных законов. Все очень просто - разумные люди принимают разумные законы. И по нашим законам каждый человек свободен. Поэтому у нас нет репрессивного аппарата, нет армии, полиции. От общества мы изолируем только больных людей, но это уже дело медицины, врачей и санитаров.