Иван Беловолов - Истра 1941

• Название: Истра 1941
• Автор: Иван Беловолов
• Издательство: Моск. рабочий
• Жанр: История
• Год: 1975

---

Часовой укутан в плащ-палатку. Он очень высокий, гораздо выше меня. Широченная спина горбится от холода.

Медлить нельзя. Но я словно бы перестал соображать. Между тем гитлеровец, переступая с ноги на ногу, медленно повернулся ко мне. Я увидел его пилотку с эмблемой СС, поверх которой был надет теплый женский головной платок. Отбросив винтовку в сторону, ударом головы в подбородок опрокидываю часового на землю и сажусь на него верхом. Гитлеровец двигает обутыми в эрзац-валенки ногами, ищет опору, чтобы сбросить меня. Я наваливаюсь на него, держу за руки и упираюсь коленом в его живот. Нет, говорю себе, шалишь, на вылезешь… Тут, к счастью, подошли мои товарищи.

— Возьмите его, ребята, — говорю я товарищам и слезаю с гитлеровца. Затем, легонько ткнув его в бок, командую: — Встать!

Но у фашиста нет желания подниматься, он только повернулся и лег на живот, а потом вдруг как закричит! Понимая, что на его крик сейчас сбегутся враги и тогда нам несдобровать, я схватил винтовку Гриневского. Испустив последний вздох, он умолк…

Уже слышался торопливый скрип шагов по снегу: было ясно, что нас обнаружили.

Гриневский схватил свою винтовку и торопливо пошагал вслед за Айспуром и Торопчиным, а я стал искать свою винтовку, которая словно сквозь землю провалилась. Какой срам! Винтовка за № НГ-1319 была моей гордостью. Сколько я за нее благодарностей получил! Как же я вернусь без нее?

На снегу возле пулемета лежит вражеская винтовка. Схватил ее, проверил: заряжена! Хватаю телефон и забрасываю его в сугроб. Провод, привязанный к березе, обрывается. Беру пулемет, жестяную коробку с лентой — и бегом за товарищами!

Бегу изо всех сил и не могу их догнать. Наконец настигаю. Они стоят, тяжело дыша. Айспур дает мне мою винтовку. Оказывается, это он ее унес. А я-то искал! Молодец Артур, спасибо. Передаю ребятам свои трофеи.

Теперь моя винтовка у меня за спиной, а в руках трофейная. Мы уже собрались двинуться в путь, как услышали громкий крик на немецком языке:

— Тревога!

Крик был резкий, надрывный, много раз повторяющийся — это обнаружен убитый нами фашист.

Мы остановились, слушаем, что будет дальше. Гитлеровцы, обнаружившие убитого часового, открыли пулеметную стрельбу. Сначала они стреляли в противоположную от нас сторону, затем пули засвистели у нас над головой. Мы присели. Когда же стрельба прекратилась, мы осторожно двинулись к линии фронта. Идем густым лесом, кругом тихо, и вдруг слышим совсем близко от нас тяжелый кашель простуженного человека. Это, безусловно, враг. Вот он стоит с винтовкой наизготовку. На фоне заснеженных елей он прекрасно виден в своей темной плащ-палатке. Нас он не видит, хотя мы стоим почти рядом. Время от времени, чтобы согреться, часовой пританцовывает на месте.

Тихо ретируемся назад и обходим «бдительного» часового. Виктор Гриневский почему-то не решается переходить линию фронта в этом месте, вероятно, из-за поднятого нами шума. Мы отходим глубже во вражеский тыл, стараясь уйти подальше от места, где сейчас гитлеровцы обнаружили убитого.

К сожалению, мы не знали, что линия фронта здесь резко изогнулась, и поэтому ушли от нее слишком далеко. А проще сказать, мы заблудились и вскоре вышли к тому месту, где нами была сожжена автомашина. Посоветовавшись, мы решили двигаться прямо на восток.

Долго идем молча. Перед нами огромное, засыпанное снегом пахотное поле. Опять иду первым: я ведь сапер и хорошо знаю, как ставятся мины. Густой мрак. Противоположного края поля не видно. Но вот наконец добрались до межи, за ней — мелколесье. Устали, едва волочим ноги.

Мы с Айспуром ворчим на старшего сержанта Гриневского за его нерешительность при встрече с постовым. Надо было его просто пристукнуть и перейти к своим. Павел Торопчин молчит, он весь потный: устал тащить пулемет и коробку с патронами.

Вошли в лесную чащу — здесь держи ухо востро! Заиндевевшие деревья и кусты фантастичны в своем виде, поэтому мы часто принимаем их то за вражеские танки, то за орудия, то даже за замаскированные самолеты. При этом всякий раз мы готовы применить наши зажигательные шашки. А когда увидим, что ошиблись, начинаем подтрунивать друг над другом — нашел, мол, военный объект противника!

Я устал, наверное, больше всех, так как почти все время иду первым. Большое нервное напряжение. Я ведь знаю язык врага и готов говорить с немцами, чтобы в нужный момент дезориентировать их и сойти за своих.

Наконец вот она, вражеская передовая! Мы пересекаем многочисленные снежные тропы. Они плотно утоптаны. Всюду тянутся разноцветные телефонные провода. Не сговариваясь друг с другом, беспощадно режем их.

Но вот лес внезапно оборвался. У самой опушки проходит дорога, а параллельно ей тянутся многочисленные линии проводов. И хотя метрах в 40–50 от нас на дороге маячит темный силуэт немецкого часового, штыком зацепляем провода и тянем их с дороги к себе в кусты, а тут уж режем их.

Однако надо торопиться. Когда вновь оказались на большом заснеженном поле, нам почему-то показалось, что мы уже перешли линию фронта. Мы услышали грохот нашей артиллерии. Значит, уже 6 часов утра, скоро рассвет, а мы еще далеко от своих.

Залпы раздаются справа — значит, идти надо туда. На нашем пути виднеется какая-то деревня. Гриневский сказал, что это Селиваниха. Здесь враги. Нам надо делать крюк. Пока мы обсуждали, куда идти, в нашу сторону из деревни вышли двое. Мы спрятались за сугроб. Когда двое подошли ближе, мы увидели, что это связисты. Они шли, разговаривая, дули на озябшие руки, прижимая к себе мотки телефонного кабеля. Мы поняли, что лежим на линии связи. Немцы вышли искать повреждение. Дойдут до опушки — мы пропали… Один из связистов протопал возле нас. Мы затаили дыхание. Добрая штука — маскхалат, нас не заметили.

Провожаем взглядами удаляющихся связистов и вдруг видим там, где мы резали провода, где на дороге топтался часовой, ярко горит огромный костер, а вокруг него большая группа гитлеровцев. Оказывается, фрицы разложили костер у подошвы высокого холма, из-за которого мы его и не могли увидеть. А ведь совсем рядом прошли!

Немедленно уходить! Но куда? Надо, конечно, вправо, где продолжает бить наша артиллерия. Там мы и прорвемся к своим. А здесь кругом враги.

Мы сворачиваем вправо и быстро входим во тьму леса. Гриневский идет направляющим, я за ним. Проходим десяток, другой метров и снова наталкиваемся на линию проводов. Это нас настораживает, так как связисты, наверное, уже наладили связь и предупредили о нашем появлении в их расположении все свои огневые точки.

Но что со мной происходит? Я ничего не понимаю. Лежу ничком на почерневшем снегу. В ушах стоит невероятный шум. Это от взрыва порохового фугаса.

Мне вдруг кажется, что передо мной стоит немецкий офицер и целит из пистолета мне в голову. Сжимаюсь в комочек и поворачиваюсь. Фашиста нет. Отлично! А где же ребята? Их тоже нет. Так что же все-таки со мной? Рукой ощупываю грудь, живот, ноги. Рука попадает в кровавое месиво. Глубокий, сдавленный стон. Это же смерть — без ног не уйдешь. В первое мгновение мне показалось, что я ранен в голову, в руки, в грудь, но никак не в ноги.

Как же подняться? Целы ли кости? Пробую встать, но не могу. Застонал от бессилия, от обиды. А ниже поясницы разливается сильная, режущая боль, будто кто-то засыпал мне рану солью. Заставляю себя встать на ноги — хоть одна-то нога, думаю, цела? Встаю. Стою как во сне, шатаюсь. Чтобы не упасть, цепляюсь за дерево. В сердце леденящая тоска. Нет, кажется, не быть мне живым, не уйду от фашистской пули.

Смотрю, вслед за мной с земли поднимаются Гриневский и Айспур. А Торопчина нет. Осматриваемся. Виктор обходит место взрыва, идет до самой опушки леса и все время тихо зовет Павла, но его нигде нет. Осматриваем деревья — никаких признаков. И вдруг яркая вспышка и тут же взрыв. Мы попадали на землю. Осколки, комья мерзлой земли застучали по деревьям…

Прошло несколько секунд томительной тишины, как вдруг рядом с нами застрочил немецкий пулемет. Выше нас, в направлении костра, возле которого грелись враги, потянулись огненные нити трассирующих пуль — сигнал тревоги. Нам опять надо срочно уходить. А Торопчина нет… Он погиб при взрыве.

Осторожно движемся по густому мелколесью, каждый думает о горькой доле погибшего товарища. Я шагаю так неуверенно, что вынужден то и дело цепляться за стволы деревьев. Уже через несколько минут кровь заполнила мои валенки до отказа, и они стали такими тяжелыми, как будто к каждой моей ноге привязали по пуду свинца. Кровь сначала хлюпала в валенках, а потом загустела, и пропитанные ею портянки, как тесные сапоги, стянули ноги. Айспур жалуется на сильную головную боль. Он тоже ранен: осколок прочертил на его лбу широкую рваную линию, которая сильно кровоточит.

Идем по- прежнему молча, осторожно, внимательно выбираем дорогу. Деревья стали выше: пошла сосна. Стало светлее. Мы глядим друг на друга с удивлением: наши лица, руки, маскхалаты — все стало таким черным, словно мы только что побывали в печной трубе. Все в копоти — одни зубы да белки глаз не изменили окраски.