Нгуен Тяу - Выжженный край

• Название: Выжженный край
• Автор: Нгуен Тяу
• Издательство: Радуга
• Жанр: О войне
• Год: 1983

Эти романы, написанные один в 1955, другой в 1977 г., объединяет тема борьбы вьетнамского народа против иноземных захватчиков. Оба произведения отличает не просто показ народного героизма и самопожертвования, но и глубокое проникновение в судьбы людей, их сложные, меняющиеся в годину испытаний характеры.

---

Кук была очень расстроена. Никакая сила не могла сейчас остановить этот непрестанный, сразу же после первых дней освобождения волости обрушившийся людской поток — люди возвращались в родные края, не думая о том, что некогда родной им клочок земли, последние несколько десятилетий служивший плацдармом для врага, где превратился в настоящие дикие джунгли, а где все еще был густо нашпигован минами и колючей проволокой. Никто не хотел принимать этого в расчет, а волостному комитету не под силу было помочь всем сразу с устройством жилищ и обзаведением хозяйством.

Нгиеты несколько лет жили на две семьи. Старик с тремя старшими внуками ушел в Виньлинь, на север. После того как подписали соглашение о прекращении огня[12], он сразу же вернулся в Куангчи и временно осел в Чьеухыонге — волости, где жили один католики, в четырех километрах от Чьеуфу. Только совсем недавно, примерно полмесяца назад, когда из Куангчи окончательно выбили врага, вернулся сюда и его сын с невесткой, а с ними и четверо младших внуков. Привез их всех маленький рейсовый автобус, до отказа забитый нехитрым скарбом — столами, стульями, шкафами, кроватями и десятком перепачканных сажей, затянутых паутиной листов железа. Все семейство вместе с пожитками выгрузилось из автобуса на грунтовую дорогу у берега реки. От дороги протянулась выложенная кирпичом тропка к собору. Молодой Нгиет — к этому времени он уже три года как сбросил солдатскую форму и сейчас был в клетчатых брюках и трикотажной, плотно облегающей рубашке — едва успел расплатиться с хозяином автобуса, как услышал знакомое глухое покашливание и оглянулся: им навстречу спешил старый Нгиет. Взглянув на сына, он сердито насупился. Молодой Нгиет, бросившийся было к отцу, замер на месте. Доги — трое старших, гуськом шагавших вслед за дедом, и младшие, приехавшие с отцом и матерью, — недоуменно и даже враждебно уставились друг на друга. Проблема, с которой на первых порах столкнулась эта семья, была не из простых: в Чьеухыонге жили одни только католики, свободного места там но было, короче говоря, это была чужая земля, и без того слишком густо заселенная — домишки здесь так и лепились один к одному. И потому буквально на следующий день, пока другие жители деревни всем миром отправились глазеть на только что оставленный врагом гарнизон — глянуть, как жилось марионеточным солдатам на казенном коште, — оба Нгиета, отец и сын, разобрали хибару из бамбука и соломенных циновок, прилепившихся к остаткам разбомбленного дома; в ней старик с тремя внучатами прожил с середины семьдесят третьего.

Старому Нгиету удалось нанять двухвесельную лодку. Туда все и сгрузили: и скарб, привезенный стариком три года назад из Виньлиня, — кувшины, бутыли, алюминиевые гильзы от осветительных ракет, что служили вместо ведер, бамбуковые стропила, балки, соломенные циновки, служившие до сих пор стенами; и вещи, которые молодые Нгиет с женой привезли с собой из эвакуации, — доски, кровельное железо, всякая пластмассовая ерунда, столы, стулья, кровати… Лодка направилась вниз по реке и достигла излучины, где раньше проходила граница. Здесь старый Нгиет велел остановиться и выгружать вещи на берег. Сам он выбрался раньше других, поднялся на пригорок и, приставив ладонь к вылезшим бровям — от них каких-нибудь две волосины, рыжих, как на кукурузном початке, осталось, — принялся обозревать окрестности. В прошлые годы он сотни раз бывал здесь и, стоя на этой половине разделенного села, смотрел в ту сторону, на другую половину. Всякий раз взгляд натыкался на привычный ориентир — наполовину обгоревшие столбы, гордо высившиеся посреди этого холмистого края.

Молодой Нгиет вместе с женой, тонкой и гибкой, как тростинка, переносили на берег циновки. Старик нетерпеливо окрикнул их.

— Тебе это нужно знать, — торжественно начал старик, обращаясь к сыну, и простер руки в сторону столбов между двумя рядами колючей проволоки: это было все, что осталось от их старого дома, — Вот он, дом, в котором ты появился на свет! Слушаешь меня? Паш сад к тем отходил. Однако мы с односельчанами сложа руки не сидели, мы несколько лот своего добивались, и пришлось марионеткам свой флаг, а они его как раз на нашем доме повесили, спять и метров на сто с гаком отодвинуть. Вон видишь, до колючей проволоки, по ней граница шла.

Старый Нгиет не отводил пристального взгляда от родного пепелища. Теперь предстояло ставить новый дом. Старик, достав из-за пазухи сложенный красный флаг с золотой звездой, не теряя времени отправился к обгоревшим столбам и приладил ого к одному из них. Некоторое время он стоял молча, любуясь полотнищем, которое полоскал ветер, потом огляделся кругом. Посмотрел на высокое небо, на раскинувшиеся вокруг земли и вдруг полез в карман брюк, как фокусник извлек из него флягу с треснутым горлом, пластмассовый стаканчик. Над зарослями тростника, грудами битого кирпича и черепицы разнесся крепкий спиртной дух, унылое запустение отступило, сразу повеяло чем-то домашним, вспомнилось о праздниках, когда собирались вместе всей семьей. А старик, пригубив вина, ощупывал и гладил столбы, тихонечко приговаривая: «Ишь до чего крепкие, стоят как ни в чем не бывало». Несколько дней затем никому, даже сыну, не разрешал и близко подойти к пепелищу. Взял заступ и, бережно перебрав сперва обломки кирпича, прошелся по каждому клочку земли. Сколько лет здесь его род прожил, сколько поколений на этом месте родилось и выросло, а теперь от всего остался один пустырь, сплошь заросший сорными травами. На уборку обломков кирпича и черепицы, всего, что осталось от старого дома, ушло несколько дней. Затем старик принялся выпалывать бурно разросшийся здесь тростник и сорняки. Под одним из кустов, меж обломков обвалившейся стены, он наткнулся на солдатский вещмешок и пайку риса — то и другое под руками рассыпалось в прах. Старик не умел обезвреживать мины и придумал свой собственный способ: делался подкоп так, чтобы верхний слой земли осел, и мины сами себя обнаруживали. На том месте, где стоял дом, была передняя линия обороны, земля эта много раз переходила из рук в руки, особенно в семьдесят втором, когда здесь сражались за каждую пядь, и потому все было нашпиговано железом.

Затем старик пометил безопасное место, откуда он выбрал мины, и проложил к нему тропку. Можно было считать, что расчистка площадки хоть и временно, но все же закончена. И старик наконец позволил себе передохнуть и, вытирая руки, все в кровоточащих ранках и ссадинах, думал о том, какое же это великое счастье — всей семьей снова собраться под одной крышей, в своем доме и на своей земле, от дедов и прадедов унаследованной.

* * *

По деревне печальная весть разнеслась мгновенно, от дома к дому, быстро узнали ее и те, кто был в поле: маленькая Тху, подорвавшаяся на мине, умерла в уездной больнице.

— Слыхали, малышка-то у Нгиетов умерла!

— Ой, а я ее только вчера видала, она рыбу ловить шла!

— Бедная девочка, когда мы вместе в эвакуации были, она к нам каждый день забегала, все братишку своего на руках таскала, нянчила…

— А какая красавица! Выросла — уж точно артисткой бы стала!

— Да, симпатичная девчушка, и умница, и послушная!..

— Ох, а паши-то сорванцы так и носятся очертя голову! Еще, чего доброго, тоже на мину напорются…

Вечером на большаке, идущем к деревне, показалась небольшая процессия с носилками, на которых лежало хрупкое тельце девочки, покрытое красным одеялом. Рядом нетвердым шагом ступала жена молодого Нгиета, простоволосая, растрепанная, с застывшей на лице горестно-недоуменной гримасой. Опа безудержно голосила, не в силах отвести обезумевшего взгляда от носилок.

— Доченька моя дорогая, да что же я, дура, наделала-то, ругала тебя, что платьице перепачкала, когда за рыбой ходила! А рыба-то до сих пор на кухне лежит, а тебя нет уже, маленькая моя! Доченька моя, ненаглядная, на кого ты ты нас покинула!.. Госпо-оди!

Молодому Нгиету — он держал на плечах передние ручки носилок — казалось, что эта боль, этот крик рвется прямо из его сердца, но все же, едва они миновали околицу, он повернулся и тихонько напомнил жене:

— Дома-то не плачь так громко, не надо, слышишь?

Он боялся, что дома и жена, и дети поднимут такой плач, что будет слышно на всю округу. Мертвым слезами но поможешь, плач слышен только живым, и не хотелось молодому Нгиету особенно будоражить людей, ни к чему это было, да и отца надо пожалеть, он и без того весь извелся. Много старому досталось, столько лет не видались, и виноват перед ним молодой — сам ведь в солдаты ушел, в марионеточную армию, до сих пор он эту вину перед отцом искупить не может. Конечно, не поспеши так старик с этим домом, Тху сейчас была бы жива. Но теперь что поделаешь, остается только боль поглубже в сердце упрятать.

Вечером старый Нгиет сам выкопал в саду небольшую, но глубокую могилу. Жена молодого Нгиета, забившись в угол, сидела на полу и время от времени впадала в забытье, но крепилась, не плакала. Только старшие дети, те трое, что вместе с дедом уходили в Виньлинь, плакали в голос и никак не могли остановиться.