Дина Хапаева - Готическое общество: морфология кошмара

• Название: Готическое общество: морфология кошмара
• Автор: Дина Хапаева
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Филология
• Год: 2007
• ISBN: 978-5-86793-587-0

Был ли Дж. Р. Р. Толкин гуманистом или создателем готической эстетики, из которой нелюди и чудовища вытеснили человека? Повлиял ли готический роман на эстетические и моральные представления наших соотечественников, которые нашли свое выражение в культовых романах "Ночной Дозор" и "Таганский перекресток"? Как расстройство исторической памяти россиян, забвение преступлений советского прошлого сказываются на политических и социальных изменениях, идущих в современной России? И, наконец, связаны ли мрачные черты современного готического общества с тем, что объективное время науки "выходит из моды" и сменяется "темпоральностью кошмара" — представлением об обратимом, прерывном, субъективном времени?

Таковы вопросы, которым посвящена новая книга историка и социолога Дины Хапаевой.

---

Для разговора о готической морали нам потребуется снова навестить творческую лабораторию создателя готической эстетики. Надо сказать, что Толкин явно недооценивал силы влияния дракона на мораль. Создатель готической эстетики чувствовал себя не вполне уютно в присутствии тех элементов готической морали, которые он обнаруживал в эпосе[153], и в целом многие моральные представления героев эпоса вызывают скорее критическое отношение Толкина — верующего христианина. Тем не менее он пытался примириться с моральными суждениями, свойственными его любимым героям, и по возможности романтизировать их. Например, особый стиль отношения к вассалам, который характеризуется «безответственностью при требовании полной преданности», явно вызывал протест Толкина[154]. Но вскоре под его пером лояльность по отношению к решениям и воле вышестоящего трансформируется в романтический идеал «героизма повиновения и любви»[155]. «Как видите, драконьи чары начинали действовать. И то сказать, редко кому удается против них устоять»[156]. Тем не менее дракону пришлось ждать несколько десятилетий, прежде чем эта черта легла в основу отношений в готическом обществе.

Конечно, Толкин не был создателем готической морали, и этические следствия его эстетики не получили должного развития в его творчестве. Дракон его эстетики гораздо позднее осуществил переворот, не доведенный до конца религиозным англичанином. Первым знаком переворота стали ролевые игры, родившиеся из творчества Толкина. И хотя их пафос и их моральные импликации, вероятно, не доставили бы Толкину большого удовольствия, причем отнюдь не только потому, что, как говорят сами игроки, «“плохим” быть интереснее»[157], связь ролевых игр с эстетической системой Толкина глубоко органична. Дело не только в том, что ролевые игры выросли из его текстов, но и в том, что они предполагают перевоплощение людей в нелюдей, отрицая реальность и мораль мира человеков. «Мы, нечисть, народ работящий. Чуть рассвело — а уже на мосту, поджидаем неосторожного путника. (...) Пока нас, нелюдей, только двое... Я — василиск. Существо страшное, коварное и злобное.(...) Подошли тролли и черная пантера, из-за кустов выползли два волка-оборотня»[158] — так передает свой восторг, который она снова мечтает пережить, одна из участниц игры.

Замечательно, что авторы многочисленных предисловий к разным изданиям Толкина продолжают писать о том, что главной идеей его книг является «непреложность нравственных законов существования человечества», и убеждать читателей, что якобы в этом и заключается привлекательность творчества Толкина. Литературоведы продолжают не замечать, что речь больше не идет о человечестве, — они по-прежнему не верят в реальность дракона!

Посмотрим на примере отечественного фэнтези, какие контуры приобретает готическая мораль. Российский материал открывает перед нами богатые возможности для того, чтобы проследить новейшие тенденции, потому что наше отечество в силу причин, которые мы подробно обсуждали выше, является безусловным лидером движения по направлению к готике.

Что же нового мы обнаруживаем в готической морали? Ново все, и, прежде всего, само отношение к морали.

Мораль и моральное поведение в системе готических ценностей рассматриваются как несчастье, от которого надо держаться подальше, ибо оно в состоянии только ухудшить жизнь героя: «Если парень вдруг бросит заниматься мелким жульничеством, то его жизнь неизбежно ухудшится. Более моральный, но более несчастный»[159]. Конечно, такое новое отношение к морали коренится в переоценке места человека в общей системе ценностей. В пределе такое развитие предполагаем что мораль, традиционно символизировавшая собой особенность человека, выделявшую его из животного мира, должна быть рассмотрена как пережиток и слабость. Не просто различные моральные трактовки, а мораль как таковая может быть отвергнута. Ибо какие моральные нормы могут регулировать повеление дракона, нечисти, оборотней, иных? Очевидно, что они должны отличаться от прежних — человеческих. И они отличаются. Но только не тем, что они вымышленные, фантастичные, не имеющие отношения к действительности. Как раз наоборот, формирующиеся моральные представления внимательно списаны авторами фэнтези с современного российского общества. Ибо, как мы уже не раз отмечали, авторы, с которыми мы работаем, не Достоевские. Глубокие психологические драмы, может быть, и находятся в круге их интересов, но ни Лукьяненко, ни Панов, ни другие их собратья по цеху не в состоянии осмыслить их, опираясь на собственную, оригинальную философскую или этическую систему. Но они в состоянии их точно копировать, давая тем самым ценнейший материал для анализа готической морали.

В самом деле, все, что касается морали, в российском фэнтези звучит чрезвычайно жизненно. Проделайте мысленный эксперимент — уберите из текстов Лукьянова или Панова вампиров, ведьмаков, колдовство, «инферно» и т.д., замените их просто на ментов, бандитов и их жертв, и вы увидите, насколько страшно скучным, банальным, неинтересным получится повествование, потому что оно окажется полным повторением, тавтологией действительности, не приобретшей ничего нового и никак не изменившейся под взглядом автора.

Исключительно важной особенностью готической морали является полная симметрия добра и зла, их конечная неразличимость, которая выражена, — например, в «Ночном Дозоре», — в противостоянии Светлых и Темных, ни методы, ни цели которых ничем не отличаются друг от друга. «Как будто при мне не заключали таких альянсов, не шли на уступки, не договаривались о сотрудничестве с Темными другие работники Дозора, включая самого шефа! Да, нежелательно! Но приходится! Наша цель — не уничтожение Темных. Наша цель — поддержание баланса. Темные исчезнут только тогда, когда люди победят в себе Зло. Или мы исчезнем, если людям Тьма понравится больше, чем Свет. (...) Оперативная работа всегда состояла из компромиссов!»[160]

Речь идет не столько о ставшей давно привычной конвергенции правоохранительных структур и мафии, а о принципиальной невозможности отличить добро от зла, в чем и состоит главная идея романов и основа коллизий для героев этих произведений. Отсутствие критериев, которые позволяли бы им формировать свои суждения о добре и зле, проистекает из принципиальной невозможности ответить на вопрос, откуда приходит в мир зло, является следствием принципиальной неясности природы зла, как это показано в «Дикой стае» Панова:

«— Возможно, это так, — подумав, ответил Артур. — Но сути дела это не меняет; я охотник. И даже если Сурн (чудовище. — Д. Х.) — всего лишь симметричный ответ, я буду преследовать его, пока не убью. В нас и без того достаточно зла, чтобы получать дополнительную инъекцию.

— А как ты отнесешься к мысли, что кто-то охотится на добрых тварей?

— С пониманием, — усмехнулся Артур. — Мы должны сами решать, когда и как поступать. Мы должны совершать ошибки и идти вперед своей дорогой»[161].

Суждение о добре и зле, неразличимых по своей природе, основывается исключительно и только на субъективной оценке, не опирающейся ни на какие нормы — без нее ни самих этих категорий, ни их критериев просто не существует. Для примера приведем вот такой диалог из «Ночного Дозора» между оборотнем и неофитом Егором: Так на меня могли напасть по этому вашему договору? (договору между оборотнями об охоте на людей. — Д. Х.)... И выпили бы кровь? А вы прошли бы мимо и отвернулись? (...) — Да... Я пришел защитить тебя... Ты поймешь. У нас нет другого выхода»[162] — И ты — добрый? — Прежде всего я — Иной. Различие Добра и Зла лежит в отношении к обычным людям. Если ты выберешь Свет — ты не будешь применять свои способности для личной выгоды. (Что, как выясняется в конце романа, герой решительно опровергает и отвергает, предпочитая личную выгоду всякому альтруизму. — Д. Х.) Если ты выбрал Тьму — это станет для тебя нормальным. Но даже черный маг способен исцелять больных. (...) А белый маг может отказывать людям в помощи. — Тогда я не понимаю, в чем разница? — Ты поймешь»[163], — обещает герой романа неофиту. Но он обманывает неофита, потому что сам не знает ответа. Вот к какому рассуждению приходит он сам в результате длительной истории предательств и подстав: «Охранять закон. Преследовать Зло. Защищать невиновных. (...) Вот только самый честный и простодушный полицейский, воспитанный на громких звездно-полосатых идеалах, рано или поздно поймет, на улицах есть не только свет и тьма. Есть еще договоренности, уступки, соглашения. Информаторы, ловушки, провокации. Рано или поздно приходится сдавать своих, подбрасывать в чужие карманы пакетики с героином, бить по почкам аккуратно, чтобы не оставалось следов. И все — ради тех, самых простых правил. Охранять закон. Преследовать Зло. Защищать невиновных». Можно не сомневаться, читатель разделяет с любимым героем чувство глубокой растерянности.«— Вот что важнее для сохранения баланса (между добром и злом)? — все же спросил я: — Повышение моей оперативной квалификации или жизни трех ни в чем не повинных людей?» — И этот вопрос тоже остается без ответа. Невозможность ответа на него составляет главный — и самый интересный — пафос книги.