Альберт Шпеер - Шпандау: Тайный дневник

• Название: Шпандау: Тайный дневник
• Автор: Альберт Шпеер
• Издательство: Захаров
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2014
• ISBN: 978-5-8159-1266-3

Альберт Шпеер (1906–1981) был личным архитектором Гитлера, его доверенным лицом, рейхсминистром вооружений и военной промышленности и к концу войны стал вторым наиболее влиятельным человеком в нацистской Германии. Шпеер — единственный из обвиняемых на Нюрнбергском процессе — признал свою вину за преступления рейха. Был приговорен к двадцати годам тюремного заключения.

Все эти годы Шпеер записывал свои воспоминания микроскопическим почерком на туалетной бумаге, обертках от табака, листках календаря, а сочувствующие охранники тайком переправляли их на свободу. Таким образом из 25 000 разрозненных листов получилось две книги — «Воспоминания» (вышли в «Захаров» в 2010 году) и «Шпандау: тайный дневник» (публикуется впервые).

---

Почти два часа мы ехали по восточным окраинам Берлина, по бесплодной земле, которая еще хранила на себе следы зимы. Повсюду мы натыкались на запряженные лошадьми повозки со скарбом и беженцами. Рядом с одной повозкой бежала собака. Когда мы подъехали, она остановилась посреди дороги, ее глаза тускло поблескивали в свете затемненных фар. Мы ожидали увидеть страшную суматоху за главным оборонительным рубежом, думали, здесь будут сновать курьеры на мотоциклах, будут идти колонны транспорта снабжения, войска. Вместо этого здесь царило странное затишье; мы не увидели ничего, кроме пустоты и апатии. Порой мы попадали в плотные объятия тумана. Тогда приходилось включать стеклоочистители. По мере приближения к Одеру до нас изредка доносились звуки артиллерийской стрельбы, но вскоре и они стихли. Около моего поместья мы встретили лесничего. Он слышал, что немецкие войска отступают с самого утра, и сказал, что скоро здесь будут русские. Все кругом казалось призрачным, жутковатым; я впервые до конца понял значение выражения «ничейная земля». Но лесничий настоятельно советовал нам уехать; нам нельзя здесь оставаться, повторял он. Мы поспешно собрали плащ-палатки и, избегая крупных дорог, направились по заброшенным лесам на запад.

20 апреля 1955 года. — Вы знаете, какой сегодня день? — спросил меня коренастый Ростлам.

— Да, двадцатое, — ничего не подозревая, ответил я.

Он бросил на меня многозначительный взгляд, словно приготовил мне какой-то сюрприз.

— Сегодня особенный день?

Я не мог понять, к чему он клонит. Наконец я сказал:

— Ах да, конечно, сегодня должен приехать британский директор.

Ростлам вышел из себя.

— Не притворяйтесь тупым! — рявкнул он. — Вы прекрасно знаете, о чем я говорю.

Только тогда до меня дошло. Но что бы я ни сказал, он бы все равно не поверил, что я забыл о десятой годовщине последнего дня рождения Гитлера. Вообще-то мне тоже кажется это странным. Не понимаю, почему эта дата вылетела у меня из головы. Больше того, мне даже неинтересно, почему это произошло.

Совсем недавно — скажем, во время церемонного празднования дня рождения Гитлера в 1939-м — кто из нас мог представить, что некоторое время спустя между двумя высокопоставленными гостями произойдет подобная сцена? Гесс вытаскивает колышек из грядки, на которой Редер выращивает помидоры, и приспосабливает его вместо спинки для своей скамейки. Это видит Редер. Размахивая тростью, он наскакивает на погруженного в задумчивость Гесса и начинает осыпать его ругательствами. Гесс говорит иронично-утешающим тоном:

— Мой дорогой герр Редер, ваш тюремный психоз сразу пройдет, как только вы выйдете на свободу.

Редер приходит в бешенство.

— Мой-то пройдет, а вот ваш — нет! Вы всегда будете психом.

23 апреля 1955 года. Гесс почти ничего не ест и жалуется на невыносимую боль. Никто не обращает внимания на его стенания. Сегодня Ширах даже передразнивал его — все весело смеялись, а Редер с Дёницем воспользовались общим настроем и в буквальном смысле разорвали с ним все отношения. Думаю, военное прошлое не позволяет им мириться с нытьем Гесса, его жалостью к себе, взбалмошным характером и сумбуром в голове. Во всяком случае они осуждают Гесса не только из злости. Редер, по крайней мере, — не подлый человек. Но он требует порядка, достойного поведения, самообладания, а эти качества почти ничего не значат для Гесса. Поэтому Редер пытается перетянуть меня на свою сторону, как сегодня во время уборки коридора.

— Он больше ничего не делает. Просто лежит. Посмотрите, какой он ленивый. Я не понимаю охранников. Здесь все обязаны работать. Но только не Гесс — настоящий лентяй. Вот так. Желудочные колики. Смешно. У меня тоже болит живот.

В одной руке он держал метлу, другой размахивал мокрой щеткой. Ситуация была неловкой, потому что рядом стояли охранники.

К нам подошел Дёниц, привлеченный его громким голосом, и поддержал Редера.

— Он просто сопротивляется. Он мог бы работать, если бы захотел.

Когда Хокер ушел, Дёниц продолжил в присутствии Петри:

— Он все еще считает себя заместителем. Мы делаем работу, он нас замещает.

Никто не засмеялся его глуповатой шутке, и Дёниц удалился, заметив напоследок:

— Нельзя потакать Гессу. Это ужасная ошибка. С ним надо вести себя пожестче.

26 апреля 1955 года. Накануне своего дня рождения Гесс перенес тяжелый приступ, который нарастал в течение часа. Его стоны «Ах, ах, ох, ох!» постепенно перешли в крики: «О Боже, о Боже, это невозможно терпеть!» А в промежутках, словно сдерживая подступающее безумие: «Нет, нет!» Редер из своей камеры передразнивал Гесса в том же ритме: «Вот это да, вот это да!» Мрачный фарс в ночной тишине большого здания. Гесс не мог заснуть, пока ему не сделали укол.

Во время завтрака я зашел в камеру Гесса. У него был смущенный вид, странный взгляд, и он бормотал себе под нос: «Молю тебя, Господь всемогущий!» Когда я спросил, о чем он молит Господа, он, не глядя на меня, ответил бесцветным голосом:

— Чтобы он послал мне смерть или безумие. Сумасшедшие не чувствуют боли.

Не уверен, что он просто ломает комедию. Функ, с которым я поделился своими сомнениями, заметил:

— Нет, ему действительно плохо. А причина его приступов кроется в наших гросс-адмиралах. Помните, как Редер сказал ему, что он всегда будет сумасшедшим? Такие вещи угнетают Гесса и рано или поздно выходят наружу.

После этого мы пошли в камеру Гесса и поздравили его с днем рождения. Остальные проигнорировали.

Во время медицинского осмотра оказалось, что Гесс весит всего пятьдесят семь килограммов. Когда он отказался от обеда, пришел санитар с трубкой и шприцем и пригрозил влить молоко прямо в желудок. Два охранника держали его за руки, и Гесс наконец сдался:

— В таком случае я лучше сам выпью молоко.

Днем в саду я сел рядом с Гессом и слушал его рассказы о сыне, которого он обожает. Но под конец он не выдержал:

— Я больше так не могу. Поверьте, герр Шпеер, не могу.

Я попытался его успокоить.

— Герр Гесс, боль пройдет. Такие приступы у вас бывают примерно раз в полгода.

Гесс удивленно повернулся ко мне.

— Что? У меня уже были эти приступы? Когда?

Потом он снова стал твердить, что молоко отравлено.

— Чепуха, герр Гесс, — возразил я. — Я пью то же самое молоко.

Он подавленно кивнул:

— Знаю, вы правы, герр Шпеер. Но я не могу выбросить эту мысль из головы.

После ужина Редер предложил:

— Если Гесс ночью опять поднимет шум, давайте все тоже начнем кричать. Пусть каждый издает душераздирающие вопли. Ну и переполох начнется! Вот увидите, он сразу перестанет.

2 мая 1955 года. Несколько дней санитары приносят Гессу завтрак в постель. Редер возмущенно говорит Руле:

— Это переходит всякие границы! Дальше ехать некуда. С ним обращаются, как с наследным принцем. Его арестантская светлость! — Вне себя от гнева, Редер добавляет: — В конце концов, мы все здесь не ради собственного удовольствия!

Внезапно он понимает, что сказал, и смущенно улыбается. Старясь сгладить неловкость, он добавляет назидательным тоном:

— Знаете, он сегодня опять не умывался. Нельзя ему потакать, это большая ошибка. В таких случаях действует только строгость!

Но Редер не прав. С тех пор как начальство уступило, Гесс снова нормально питается. За два дня он набрал два килограмма.

4 мая 1955 года. Хильда с Арнольдом приехали на свидание. Хильда отлично выглядит. Я испытываю отцовскую гордость. Особенно хороши ее длинные изящные руки.

Мы сравниваем, и мои резко отличаются, кажутся топорными. Ей уже девятнадцать, взрослый самостоятельный человек, говорящий с другим зрелым человеком. Когда я выйду из Шпандау, ей будет тридцать. Мы обсуждаем вопросы профессии.

С другой стороны, мне почти не удалось поговорить с пятнадцатилетним Арнольдом. Его больше интересует обстановка комнаты для свиданий — может, от смущения. Мои попытки сблизиться падали в пустоту. Тоскливо.

5 мая 1955 года. В прошлые годы британские офицеры, несмотря на свою сдержанность, дружелюбно приветствовали нас во время обходов по саду. Последние три дня от них веет ледяным холодом. Сегодня мы узнали, что на прошлой неделе им показывали фильм о Нюрнбергском процессе.

7 мая 1955 года. Несколько месяцев назад при посредничестве полковника Катхилла Берлинская мемориальная библиотека согласилась каждый месяц присылать нам две книги по архитектуре. В «Дер Хохбау» Эбингауза я наткнулся на первые вычурные здания послевоенной эпохи, возведенные на роскошном бульваре в Дюссельдорфе, Королевской аллее. «Бернатер Хоф» — образец посредственности. Здание банка «Тринкаус», сконструированное Хентрихом, одним из моих бывших архитекторов, с его прямоугольными двойными колоннами со стеклянными вставками, напоминает фасад, который мы проектировали для штаб-квартиры верховного командования вооруженных сил.