Ева Берар - Бурная жизнь Ильи Эренбурга

• Название: Бурная жизнь Ильи Эренбурга
• Автор: Ева Берар
• Издательство: Новое Литературное Обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2009
• ISBN: 978-5-86793-646-4

Книга Евы Берар — увлекательное и вместе с тем исторически достоверное повествование о непростой жизни Ильи Эренбурга, русского европейца, еврейского «печальника», жизнь которого прошла между Россией, Францией и Советским Союзом. Поэт и революционер, известнейший военный корреспондент и ловкий пропагандист сталинской страны, защитник «обиженных» и преуспевающий писатель… Четыре войны, две революции, десятки путешествий по всему миру в качестве официозного «голубя мира». В исследовании Евы Берар судьба писателя восстановлена на основе богатого архивного материала и многочисленных свидетельств современников, на фоне яркой картины русской, советской и французской жизни. Глаз французского историка, наподобие стендалевского «зеркала», отражает беспристрастно, но не без юмора витиеватую судьбу героя в паутине истории.

Ева Берар-Зажицка родилась и воспитывалась в Польше, получила высшее образование в Йельском университете США, живет и ведет исследовательскую работу во Франции.

---

Масштабная провокация

Неудачная внешняя политика, и в первую очередь кубинский кризис, принесший Хрущеву сомнительную славу политического шулера, заметно подорвали авторитет Первого секретаря в ЦК. Просталинская фракция поднимает голову, и Хрущев, который вчера еще позволял язвительно критиковать сталинистов на страницах «Правды», меняет тактику и отдает им на растерзание своих сторонников — творческую интеллигенцию. Снова заговорили о том, что культура уходит из-под партийного контроля. Руководители Союза художников, ретрограды-академисты, устраивают грандиозную провокацию, пригласив Хрущева посетить ретроспективную выставку советского искусства в Манеже, в двух шагах от Кремля. Инцидент, произошедший 1 декабря 1962 года, ознаменовал поворот опять к «заморозкам». Когда советский лидер со своей свитой аппаратчиков из Министерства культуры шествовал по залам экспозиции, услужливые организаторы экскурсии привлекли его внимание к полотнам авангардистов 1920-х годов, запрещенных к показу уже не одно десятилетие. Сначала он просто удивился, но войдя в последний зал, где были выставлены молодые художники-абстракционисты, не слушал уже никаких объяснений. Побелев от ярости, он разразился потоком бессвязных выкриков, обрывки которых сохранила народная молва: «педерасты», «мазня, которую может намалевать любой осел своим хвостом», «пачкотня ребенка, который сделал свои дела на полотно, а потом размазал ручонками». Разбушевавшийся лидер поклялся положить конец этому безобразию. На следующий день экспозиция была закрыта. Писатели и художники, поддерживавшие либеральные хрущевские реформы, составляют письмо, в котором обращаются к «дорогому Никите Сергеевичу» как к «человеку, больше всего сделавшему для искоренения сталинского произвола», предотвратившему упадок советского искусства, которое в условиях эстетической монополии, без возможности существования разных художественных направлений обречено на гибель. «Мы обращаемся к Вам с просьбой остановить в области изобразительного искусства поворот к прошлым методам, который противен духу нашего времени». Письмо было составлено Эренбургом и подписано самыми известными деятелями культуры (всего 19 подписей), среди которых Владимир Фаворский, Корней Чуковский, Илья Сельвинский, Михаил Ромм, Дмитрий Шостакович, Вениамин Каверин, Валентин Катаев и даже Константин Симонов. По-видимому, Эренбург счел, что такое письмо может быть воспринято как коллективный протест и проявление излишнего свободомыслия; во всяком случае, он предпочел сопроводить его другим письмом, более осторожным, которое подписали, помимо него самого, только двое литераторов, долгие годы входившие в руководство Союза писателей, — Алексей Сурков и Николай Тихонов. Все эти демарши еще больше разъярили Хрущева, и в ход пошла тяжелая артиллерия. В декабре 1962 года на встречу с Первым секретарем приглашаются четыреста писателей, художников, ученых; чтобы лучше закрепить «урок», экзекуция повторяется восемь дней спустя. Скульптора Эрнста Неизвестного, поэтов Евтушенко и Вознесенского, писателя Виктора Некрасова, режиссера Марлена Хуциева публично поливают помоями за то, что они имели дерзость воспользоваться предоставленными им свободами. Эренбург также стал героем этого чудовищного хеппенинга. Хрущев набросился на него за второе письмо в защиту левых художников и принципа «мирного сосуществования» различных направлений в искусстве. Участник встречи режиссер М. Ромм зафиксировал такой диалог:

«Хрущев:

— Это, товарищи, грубая политическая ошибка. Мирное сосуществование возможно, но не в вопросах идеологии.

Эренбург ему с места:

— Да ведь это была острота! Никита Сергеевич, это в письме такой, ну что ли, шутливый способ выражения был. Мирное же письмо было.

— Нет, товарищ Эренбург, это не острота. Мирного сосуществования не будет, товарищи! И я предупреждаю всех, кто подписал это письмо. Вот так!»[571]

Хрущев никак не хочет сменить гнев на милость. Со второй встречи Эренбург ушел, не дожидаясь конца экзекуции, что не преминул отметить Первый секретарь:

«Хрущев:

— Здесь товарищ Эренбург?

Но товарищ Эренбург ушел. На нем уже верхом проскакали и столько его поминали, что старик не выдержал и ушел с этого второго заседания, кажется, именно в тот момент, когда рев шел и Вознесенского долбали»[572].

Дело принимало все более скверный оборот. Умело направляемый сталинистами гнев Хрущева обрушивается на так называемую «теорию молчания товарища Эренбурга». Речь идет о ключевом вопросе, об ответственности каждого за сталинский террор, что напрямую затрагивало Первого секретаря, главного разоблачителя: почему в свое время никто не сказал ни слова? Почему молчали даже те, кто сейчас во всеуслышание обличает преступления Сталина? В 1956 году Хрущев, предвидя возможные упреки, прибег к тому же объяснению, что и Эренбург в 1962-м: это произошло потому, что все боялись. В четвертой книге воспоминаний (опубликованной в мае 1962 года), рассказывая о московской жизни в 1938 году, Эренбург признается, что уже тогда понимал необоснованность сталинских чисток, но страх и сознание собственного бессилия мешали ему вслух обличить ложь. Приходилось «жить, сжав зубы», присоединившись ко «всеобщему заговору молчания». На встрече с интеллигенцией Хрущев вдруг решил выразить свое удивление такой интерпретацией прошлого, призвав в свидетели всех собравшихся: «Можно подумать, что все всё понимали, в то время как мы-то не понимали ничего. Если все всё понимали, то почему же никто ничего не сказал? Он утверждает, что все вокруг хранили молчание. Нет, дорогой товарищ Эренбург, не все». И тут Эренбурга поджидал «сюрприз». Слово взяла Галина Серебрякова, писательница, прошедшая через ГУЛАГ, вдова крупного партийного руководителя, также жертвы сталинской чистки. Она решительно отвергает «теорию молчания», а заодно обвиняет Эренбурга: обвиняет вовсе не в том, что он молчал, а в том, что он являлся проводником сталинской воли, что он предал своих товарищей по Еврейскому антифашистскому комитету и виновен в их гибели. В качестве источника информации она сослалась на Александра Поскребышева, бывшего секретаря Сталина. Зал был потрясен. Никто не ожидал, что дискуссия примет такой оборот. Как замечает Мишель Татю, французский политический обозреватель, «главное оружие десталинизации — разоблачение соучастия в преступлениях — оказалось обоюдоострым и обратилось на противников сталинизма»[573]. По окончании собрания Шостакович, Каверин и некоторые другие демонстративно пожали руку Эренбургу, стараясь поддержать его и выразить свое доверие и сочувствие.

Все остальное было разыграно как по нотам: на Эренбурга спустили цепных псов, в прессе началась настоящая травля. Первый удар наносит давний враг, художник Александр Герасимов, затаивший злобу со времени выставки Пикассо, а теперь получивший возможность открыто расправиться с защитником «гнилого буржуазного формализма» в искусстве. Затем на Эренбурга набрасывается критик Владимир Ермилов, известный сталинист: он прославился тем, что еще в 1929 году клеймил Маяковского как «троцкиста», а в 1946-м назвал Василия Гроссмана «обломком декадентщины». В своей пространной рецензии на книгу «Люди, годы, жизнь» Ермилов оставил в стороне вопросы эстетики и сразу взял быка за рога, подвергнув сомнению пресловутую «теорию молчания»: Эренбург-де специально выдумал ее, чтобы самому уйти от ответственности. Утверждая, что уже в 1930-х годах понимал безосновательность репрессий, он был, без сомнения, единственным, проявившим такую прозорливость: «Видимо, у И. Эренбурга были большие преимущества по сравнению с подавляющим большинством рядовых советских людей, у которых в те годы не было сомнений в правильности действий „людей, стоявших на командном посту“. <…> Но зато <…> многие отстаивали справедливость в отношении того или другого человека, в котором они были уверены, что он не враг, они боролись, и боролись не молчанием»[574]. Таким образом, Эренбург оказывается преступником «в квадрате»: во-первых, он «все понимал», стало быть, был вхож в коридоры власти, а во-вторых, молчал, т. е. фактически являлся соучастником преступлений.

Ответ Эренбурга появился практически сразу, буквально через несколько дней. Поскольку хорошо известно, с какими трудностями ему всегда приходилось сталкиваться, когда он добивался права обнародовать свои возражения по гораздо менее принципиальным вопросам, у нас есть все основания полагать, что в данном случае не один Эренбург оказался заинтересован в том, чтобы положить конец этой травле и открыть глаза Хрущева на суть происходящего. В ответной статье[575] Эренбург бойко отстаивает свои взгляды и высмеивает идиллическую картину тридцатых, нарисованную Ермиловым. Он смело бросается в атаку и даже рад, что его противники выступают с открытым забралом. Однако обычно присущее ему политическое чутье на этот раз его подвело. Он не понял, что речь шла не только и не столько о нем лично: для всех он был живым символом «оттепели», т. е. той самой эпохи, которая как раз начала подвергаться пересмотру. В итоге он оказался лишь пешкой в игре. Главной мишенью начавшейся масштабной провокации был вовсе не писатель Эренбург, а Первый секретарь ЦК КПСС Хрущев, автор реформ и десталинизации.