Анатоль Франс - 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле

• Название: 7. Восстание ангелов. Маленький Пьер. Жизнь в цвету. Новеллы. Рабле
• Автор: Анатоль Франс
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1959

В седьмой том собрания сочинений вошли: роман Восстание ангелов (La Révolte des anges, 1914), автобиографические циклы Маленький Пьер (Le Petit Pierre, 1918) и Жизнь в цвету (La Vie en fleur, 1922), новеллы разных лет и произведение, основанное на цикле лекций Рабле (1909).

---

Так говорила г-жа Ларок, и таким образом рассказ о событии, которое, если считать от сегодняшнего дня, произошло более ста двадцати лет назад, мне довелось слышать из уст очевидца.

XX. «Тогда защелкали клыки чудовищ гнусных…» (Ронсар)

В нашем доме настали тяжелые времена. Отец был мрачен, мать — взволнована, старая Мелани то и дело плакала. Гнетущее молчание за столом прерывалось лишь отрывистыми фразами.

— Гомбу доставил деньги в срок?

— Гомбу так и не явился.

— Ты видел судебного пристава?

— Рампон достал ссуду. Но какие проценты!.. Этот человек губит нас.

Воцарялось молчание. У всех были унылые лица. Нуждаясь в радости, как растение нуждается в солнце, я хирел в этой атмосфере печали.

То были тяжелые времена. Отец мой, самый неделовой в мире человек, принял участие в каком-то деловом предприятии. Не знаю, чего ради он поступил так — из слепого ли доверия к предложившему это другу, из чрезмерного ли желания оказать услугу, в надежде ли обеспечить легкое, безбедное существование своей жене и дать широкое разностороннее образование сыну, из соображений ли филантропии, или, может быть, просто по рассеянности, сам того не заметив. Вместе со своим другом Гомбу он учредил компанию по разработке Сен-Фирменской воды, которая после исследования, произведенного крупнейшими химиками, была признана несколькими членами медицинского факультета весьма полезной для лечения болезней желудка, печени и почек.

Это предприятие, обещавшее принести огромные барыши, быстро кончилось крахом. Я не могу сказать, какого рода общество было основано для разработки этой самой минеральной воды или какова была доля участия в нем моего отца. Это тема для Бальзака, а не для Пьеро. Поэтому я охотно ограничиваюсь воспоминаниями о том немногом, что уловил тогда мой детский ум.

Адельстан Гомбу, владелец Сен-Фирменских источников в Верхних Пиренеях, представлял собой длинное парализованное тело, в котором, можно сказать, не было ничего живого. Неподвижные веки прикрывали ввалившиеся глаза, иссохшие губы обнажали два белых зуба, лицо было мертвым, а изо рта этой мумии исходил чарующе-нежный голос, свежий и мелодичный, как звук серебряной флейты. Появляясь в сопровождении мальчика-поводыря, опираясь на костыли, или на два столба виселицы (как выражалась моя старая няня), он казался зловещим и холодным как лед. Завидев его, Мелани вздыхала:

— Вот в дом идет беда!

Не то забывая его фамилию, не то — и это вернее — считая ее зловещей, она никогда не произносила ее и докладывала шепотом:

— Господин с провалившимися глазами.

Мне случалось оставаться в гостиной наедине с этим безжизненным телом. Оно внушало мне страх, я не смел на него взглянуть. Но стоило этому человеку раскрыть рот, и свершалось чудо. Гомбу учил меня оснащать кораблик, запускать бумажного змея, устраивать героновы фонтаны[221], и как ни мало я был способен оценить искусство красноречия, все же очарование его речи, последовательность мыслей, точность выражений приводили меня в восторг. Этот человек, лишенный взгляда, лишенный жеста, был воплощенным даром убеждения. Я только что пытался понять, почему мой отец, такой благоразумный, такой бескорыстный, вступил в общество Сен-Фирменских вод. Но ведь причина ясна: это произошло оттого, что он слушал речи Гомбу. Слова Гомбу оказывали на моих родителей такое же действие, как на меня. И вот доказательство.

Это было вечером, в один из самых мрачных вечеров тех безотрадных времен. Г-н Полен — адвокат, человек добродушный, г-н Бурисс — юрисконсульт, человек еще более добродушный, чем г-н Полен, г-н Фелипо — судебный пристав, человек еще более добродушный, чем г-н Бурисс, г-н Рампон — ростовщик, дававший ссуды на небольшой срок, но за большие проценты и еще более добродушный, чем г-н Фелипо, — незаметно наполнили страхом робкую и чистую душу моего отца. Единственным виновником нашего разорения матушка считала Гомбу, и когда Мелани сообщила ей, что «человек с провалившимися глазами» желает ее видеть, она холодно приняла его в передней, где я прятался под скамейкой, воображая, что это грот нимфы Эвхариды и что сам я — Телемак[222]. Я продолжал тихонько сидеть там, слушая, как матушка осыпает упреками безжизненного Гомбу. Сердце мое сжалось, когда она сказала ему:

— Сударь, вы обманули нас, вы бесчестный человек.

После долгого молчания Гомбу заговорил дрожащим голосом, сделавшимся от волнения еще более мелодичным, чем обычно. Я не понимал его слов. Он говорил долго. Матушка слушала его, не перебивая, и я наблюдал из своего тайника, как лицо ее постепенно успокаивалось, взгляд смягчался. Чары оказывали свое действие. На следующее утро, за завтраком, отец протянул ей какую-то бумагу. Она пробежала ее глазами и воскликнула:

— Это новая подлость Гомбу!

Я и поныне почти ничего не знаю об обществе Сен-Фирменских вод. Я так и не полюбопытствовал прочитать касавшиеся этого дела документы, которые остались после покойного отца и потом были украдены вместе с прочими семейными бумагами. Однако я вполне убежден, что матушка отнюдь не напрасно считала Гомбу скупым, алчным, недобросовестным — словом, бесчестным человеком, и я никак не могу понять, почему это полуслепое, почти неспособное двигаться и, можно сказать, вычеркнутое из жизни существо, ставшее в тягость и другим и самому себе, почему этот несчастный, чья телесная оболочка скорее походила на гроб, облекающий живые мощи, почему он так любил деньги, что готов был ради них на предательство и на жестокость. Скажите мне бога ради, что мог он делать со своими деньгами?

По некоторым признакам я подозреваю, что мои родители из-за неопытности и чрезмерной щепетильности преувеличивали свою долю ответственности в деле Сен-Фирменских вод.

Они стали добычей законников и дельцов. Рампон, услужливый Рампон, счел своим долгом прийти на помощь известному врачу, примерному семьянину, — и мы оказались начисто обобраны. Размеры катастрофы были, правда, не так уж велики, но у нас не осталось решительно ничего. Жалкие драгоценности моей матери, где было мало золота и почти не было бриллиантов и жемчуга, старинное столовое серебро, все продавленное и разрозненное, сахарница с ручками в виде лебедей, кофейник с монограммой моего деда Сатюрнена Пармантье, тяжелая разливательная ложка — все было отдано в залог да так и осталось у служителей закона.

Однажды, придя домой, отец сказал:

— Кончено, Мимер продан.

Мимер, маленькая ферма близ Шартра, была единственным богатством, доставшимся моей матери от ее родителей. Когда я был совсем маленьким, меня возили в Мимер, и мне запомнилась только белая бабочка на терновой изгороди, шуршащий полет стрекоз вокруг колеблемого ветром тростника, испуганная полевая мышь, бежавшая вдоль стены, и маленький серо-голубой цветочек, похожий на львиный зев, который мне показала матушка, сказав при этом:

— Посмотри, Пьеро, какой он хорошенький[223].

В этом заключался для меня весь Мимер, и мне казалось странным и жестоким — продавать изгородь, тростник, серо-голубые цветы, полевую мышь и стрекоз. Я плохо представлял себе, каким образом могла совершиться такая продажа. Но отец сказал, что она совершилась. И я обдумывал в своем сердце эту горестную тайну.

Мимер, как и все остальное, ушел к Рампону, который не унес его с собой на тот свет. Все мертвецы бедны — и Гомбу с Рампоном тоже. Если бы я знал, на каком кладбище находится могила Гомбу, я шепнул бы растущей на ней траве: «Где теперь сокровище твое?»

Таким образом, с самого раннего детства я научился распознавать породу законников и дельцов, неистребимую породу: все меняется вокруг них, а они остаются неизменны. Они и сейчас таковы, какими изобразил их Рабле[224], — тот же хищный клюв, те же когти. Они сохранили все, вплоть до своего ужасного чернокнижия.

Лет через пять после этих тяжелых дней, которые сменились для нас более светлыми временами, — я учился тогда в коллеже, — г-н Триэр, наш учитель, велел нам изложить эпизод с гарпиями из «Энеиды». Эти зловещие птицы, эти грифы с человеческими головами, которые, обрушившись на стол благочестивого Энея и его сотрапезников, хватали мясо, оскверняли кушанья и распространяли зловоние, — они были мне знакомы. Обладая большим опытом, чем мои сверстники, я узнал в них дельцов и законников, разных Гомбу и Рампонов. Но какой чистой и уютной кажется мне пещера гарпий, которую, однако, Вергилий описывает загаженной пометом и гниющим мясом, если сравнить ее с канцелярией и зелеными папками судебного пристава!

Полный ненависти к этим вредоносным бумажным крысам, я никогда не хотел обзаводиться ни папками, ни конторками. А потому всегда терял все бумаги, все свои невинные бумаги.

XXI. Какаду