Сергей Крутилин - Липяги

• Название: Липяги
• Автор: Сергей Крутилин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1964

…В своем новом произведении «Липяги» писатель остался верен деревенской теме. С. Крутилин пишет о родном селе, о людях, которых знает с детства, о тех, кто вырос или состарился у него на глазах.

На страницах «Липягов» читатель встретится с чистыми и прекрасными людьми, обаятельными в своем трудовом героизме и душевной щедрости. Это председатели колхоза Чугунов и Лузянин, колхозный бригадир Василий Андреевич — отец рассказчика, кузнец Бирдюк, агроном Алексей Иванович и другие.

Книга написана лирично, с тонким юмором, прекрасным народным языком, далеким от всякой речевой стилизации. Подробно, со множеством ярких и точных деталей изображает автор сельский быт, с любовью рисует портреты своих героев, создает поэтические картины крестьянского труда.

---

Когда-то у Бориса и Химы был большой приусадебный участок. Но вскоре после войны его у них отрезали. Поскольку Борис рабочий, а живет на нашей, липяговской, земле, то правление так постановило: оставить ему с Химой столько земли, сколько рабочим дают на станции, — шесть соток, а остальную часть усадьбы запахать.

И запахали. И засеяли до самых задов овсом.

Борис с Химой не горевали, и шести соток им на двоих хватало.

Хватало, пока Борис каждый день приносил хлеб со станции. А теперь-то поди и не будет хватать?

Каждый подумал о том, но смолчал.

И, уже вылезая из-за стола, Хима сказала:

— Ничего, Боренька! А трудно будя — Красавку продадим. Козу купим. Вот у Тани Вилялы коза по четыре махотки дает…

И, собрав со стола, Хима стала стелить постель.

Борису — на лавке; себе — на конике, у него в головах…

VI

Утром Хима проснулась первой. Встала тихо, чуть слышно громыхнула подойником и вышла во двор доить Красавку.

Пока доила корову, и Борис встал.

Умывшись, Борис, как и всегда, сел за стол и выпил кружку парного молока. Потом он взял свои обе сумки и потянулся было к вешалке за картузом, но тут вышла из чулана Хима, цедившая в кринки утреннее молоко.

— Ты куда, Боренька?

Борис не сразу понял ее вопрос.

— А-а… на станцию… — сказал он.

— Так тебя ж уволили.

— Эт-т как уволили?

— Ну, на пенсию, значит.

— А-а! — Борис помялся. — Все равно схожу. За хлебом-то одна цена иттить надо…

— К вечеру сходишь!

— И то…

Борис повесил обратно картуз и потоптался у двери, не зная, чем занять себя.

Процедив молоко, Хима повязала голову цветастой косынкой и вышла в сенцы. Борис постоял в раздумье и тоже вышел следом за Химой.

Хима уже вывела Красавку из хлева, пристроенного тут же, возле сеней, и гладила ее, приговаривая:

— Ну, пошли, дорогая… Ну, пошли..

Хима набросила на рога корове веревку и пошла тропкой от дому на зады. Красавка опустила голову и двинулась за Химой следом.

Последним шел Борис — без картуза, нескладный и какой-то будто потерянный. Они дошли межой до вала, отгораживающего огороды от пажи, и сели тут, в тени ракит.

Вчера тут сидела одна Хима. Теперь они сидели оба — Борис и Хима.

Корова щипала траву.

На паже чернели вязы.

Из-за них не было видно даже частокола, огораживающего кладбище.

«Тише едешь — дальше будешь…»

I

— Эй, крестничек! Значит, мимо бежишь? Нехорошо, нехорошо… Так-то!

И правда, я почти бежал. Мне надо было сходить к одному из своих учеников — Димке Карташову. Он больше двух недель хворает.

Я спешил: хотелось обернуться до обеда. Пробегаю мимо пожарки, вижу: Авданя на своем посту сидит. Думал, не заметит. А он заметил, окликнул. Пришлось подойти, поздороваться. Все-таки человек из купели меня вытащил когда-то. К тому же Евдоким Кузьмич не какой-нибудь рядовой колхозник, а начальник.

Правда, никто его начальником всерьез не признает. Бабы за глаза называют Авданю наседкой без цыплят. Он знает это, но не обижается: пусть потешаются, коль в голове у них пусто. А кто хоть малость смыслит в жизни, тот смеяться над Авданей не станет. Оно, конечно, на первый взгляд может показаться, что смешная у Евдокима Кузьмича должность: начальник добровольной пожарной дружины. Начальником-то он проведен лишь для оклада, а никакой дружины у него в подчинении нет. Он сам себе начальник и сам добровольная дружина.

Не знаю, как у вас, а у нас в Липягах много таких начальников. Из них Авданина должность самая выгодная. У него хоть небольшое хозяйство: насос, бочка и пара лошадей, но и от этого небольшого хозяйства он имеет большую выгоду. Зарплату деньгами получает — это раз. Теперь другое: у него есть лошади. Без дела они у него не стоят. Огородишко он себе всегда вовремя вспашет, не прочь и соседу удружить — за поллитровку, конечно… И огород вспашет, и сена накосит, и соломы привезет. А ему больше ничего и не нужно. Никогда у Авдани скотины путной не водилось, а как стал на пожарке служить, одних овец развел полдюжины, да к тому еще коровенка, поросенок, гуси — все как положено.

Одним словом, сейчас нет в Липягах начальника выше Авдани. Зная это, Евдоким Кузьмич и ведет себя соответственно. Он не суетится, не бегает по конюшням, по всяким нарядным, а сидит себе на «пожарке» и только и делает, что курит да накручивает свои пышные усы.

В Липягах нет пожарной каланчи, как в какой-нибудь Хворостянке. Пожаркой зовется у нас просторный сарай с односкатной железной крышей. Стоит этот сарай в самом центре села, на бывшей церковной площади, напротив лавки Сельпо. Высокое тут место. Отсюда все Липяги как на ладони видны.

В сарае два отделения: конюшня и машинное.

Насчет машин-то, пожалуй, слишком громко сказано. Просто на дрогах установлен обычный ручной насос, а рядом с насосом логун с водой. Вот и все «машины».

Тут же, в машинном, как войдешь в ворота, на правой стороне — крохотная мазанка с двумя оконцами, выходящими на улицу, — дежурка. В мазанке нары, где спит Авданя, и печка, возле которой он обогревается, когда на улице холодно.

Но теперь был май, и Евдоким Кузьмич находился в своей летней резиденции: летом он всегда сидел на скамейке, что с солнечной стороны сарая.

Греясь на солнышке, начальник добровольной пожарной дружины обозревал с высоты Липяги. А все ли благополучно во вверенном ему царстве?

Чуть что, у Авдани под рукой все средства противопожарной борьбы. Слева, возле сарая, на дубовом столбе подвешен буфер от железнодорожного вагона — сигнальный колокол. При пожаре Авданя должен бить болтом по буферу, а потом бежать в сарай и выкатывать свои «машины».

II

Евдоким Кузьмич сидел на лавочке и курил.

Было около часу пополудни. Майское солнце припекало вовсю. От разогретой железной крыши сарая волнами шли голубые струи воздуха. Над площадью вились и пели жаворонки. Ворковали голуби, парочками расхаживая по утоптанному перед пожаркой «пятачку».

— Сядь-ка рядом, крестничек, потолковать надо, — сказал Евдоким Кузьмич, когда я подошел к нему. Он подвинулся, освобождая рядом с собой место на скамеечке, и по тому, как он ловко приклеил самокрутку к губе, я понял, что разговор предстоит долгий.

«Прочитал, наверное; что я про него писал, — мелькнуло у меня в голове. — Станет сейчас свои обиды мне выкладывать».

Ну что ж, не он первый… После того как журнал напечатал кое-что из моих «Записок», мне проходу не дают в Липягах.

Авданя покрутил кончики усов, кашлянул.

— Читал, читал, крестничек! — заговорил он. — Что ж, оно будто ничего… прославил, можно сказать. Только вот какая закавыка. Позволь тебя по-простому, по-родственному спросить: а где герой? Чебухайка, что ли, герой? Были, конечно, у нас такие — ничего супротив не скажешь. А где, как это говорится, такой вот герой! — Авданя встал со скамейки и, как Швейк, вытянул руки по швам, подбородок задрал кверху; лицо — усатое, волевое.

Я понял, о чем он говорит.

— Герой во весь рост! — сказал я.

— Ага! Понял, выходит. — Евдоким Кузьмич снова сел, пососал самокрутку, подымил, опять прицепил ее к губе и продолжал: — Разве нет у нас таких? Есть. Выходит, проглядел.

— Подскажи, Евдоким Кузьмич.

— Ну, взять, к примеру, хоть того, с кем ты теперь рядом сидишь, — сказал крестный. — Что ты про меня там прописал? На поводу у отсталых настроеньев пошел. Шуточки да прибауточки разные. А если про мою жисть по-сурьезному рассказать, то, может, другого такого героя во всех Липягах не я сыщешь!

Я улыбнулся, уверенный, что Авданя, по своему обыкновению, шутит. С крестным всегда начеку надо быть. Доверишься ему, начнешь поддакивать — он тебя вокруг пальца обведет, высмеет и посадит в галошу.

— У нас ведь как заведено, — продолжал Евдоким Кузьмич с самым серьезным видом. — Если ты пуд молока от коровы в день надоил, то ты — герой. А что Авданя стоит вот тут на посту круглый день-деньской и от огня обчественное добро сберегает, то над этим все подсмеиваются: стариковское, мол, это дело — пожарка! Можно сказать, списали Авданю в обоз. Не тут-то было! И в обозе можно быть героем. Почему в Липягах какой год пожаров нет? А-а? Молчишь! Они, бабы, думают, что пожары сами по себе перевелись. Ан нет! Их нет потому, что Авданя на посту. Потому что я бдителен! Вот почему…

Приклеенная к губе папироса, видать, догорала, или Евдоким Кузьмич почуял, что она вот-вот отклеится. Он ловко спровадил ее в рот, пососал-пососал — глядь, самокрутка опять задымила. Я наблюдал за тем, как крестный все это ловко проделал. Он уловил мой взгляд, заулыбался.

— Это как есть, точно подметил! Насчет папироски-то подметил, а жизнь мою — того: не описал как надо! Мне, может, памятник при жизни надо — вот тут, на площади! Пусть дети знают, кто Липяги избавил от пожаров. Ты молод, не помнишь, какие в старину случались у нас пожары. То-то! Бывало, как начинается лето, так что ни день, что ни ночь — вопли над селом: «Ой, горим!», «Пожар!», «Пожар!» Сколько людей сгорело в огне. Сколько детей на всю жизнь заиками осталось!.. Теперь, при моем руководстве, совсем иное дело. Нет и не будет более пожаров в Липягах!..