Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1)

• Название: Сквозь столетие (книга 1)
• Автор: Антон Хижняк
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989
• ISBN: 5-265-00868-3

В центре романа старейшего украинского писателя Антона Хижняка — история крестьянской семьи Гамаев. В судьбах героев отражается сложность борьбы украинского народа за революционные преобразования, за утверждение Советской власти.

Действие романа развертывается в селах Полтавщины, в Петербурге, Москве…

---

— Наш сосед Семен что-то говорил мне об этом, когда вез нас в Запорожанку, да я не понял.

— Не надо и голову забивать. Теперь это поместье принадлежит новоиспеченному помещику, дворянину! Тьфу! Гоже мне паны — на двоих одни штаны! Насмехаются люди над этим дворянином. Тьфу!

— Кто же он?

— Его привезли из Петербурга. Он назначил управляющего, приказал ему до весны построить дом, а сам уехал.

— Погодите, погодите. Значит, из Петербурга?

— Из Петербурга. Царь подарил ему запорожанскую землю, приписанную к удельному ведомству. А все земли этого ведомства — собственность царской семьи. Теперь ясно?

— Ясно. Как его фамилия? Не тот ли, о котором мне говорили?

— У него две фамилии — Комиссар и еще Костромской.

— Он! Это он!

— Ты его знаешь?

— Я-то не знаю и не видел никогда, но слышал о нем. Пошли в хату. Надо Маше об этом сказать. Как же это получилось! Ну ты смотри! И надо же, в наше село пролез.

— Как это пролез? Что ты, сынок. Тише, а то кто-нибудь услышит.

— Да здесь никого нет поблизости. Я слыхал о нем. У меня был товарищ по казарме, рядом койки стояли.

— А этот барин из Костромы, что ли?

— Я потом тебе все расскажу. Подробностей я не знаю.

Маша поможет. Идем в хату. Вот новость! Маша удивится. Вот как на свете бывает!

Войдя с отцом в хату, Никита сразу же воскликнул:

— Маша! Какая новость! В нашем селе живет новоиспеченный помещик из Петербурга, о котором Аверьян говорил.

— Кто? — стремительно вскочила Маша. — Кто?

— Да Комиссаров, что возле Летнего сада руку Каракоза подбил.

— Что же он здесь делает?

— Делает!.. Он теперь наш помещик. Ему царь из своей земли хороший кусок отвалил. Сколько десятин?

— Говорят, семь тысяч, — ответил Пархом Панькович.

— Это много? — спросила Маша, не имевшая представления о жизни и быте в деревне.

— Мой дедушка-крепостной, когда отвечал на такой вопрос, поворачивал руку ладонью вверх, потом вниз. Вверх много, а вниз — мало.

— Мудро отвечал, — засмеялась Маша.

— Вот и я так, невестушка, отвечу. И много и мало. Для помещиков, которые стремятся все прибрать к своим рукам, — мало. А для нас, мужиков, — много. Сколько земли нужно крестьянину, чтобы прокормить семью? Ежели в семье пять или шесть едоков, то десятин пять хватит. Вот у нас с Никитой теперь четыре души, а скоро, — он лукаво взглянул на Харитину Максимовну, — может быть, и пятая появится. А потом еще и еще. Тогда будет мало, ведь нужно и семью кормить, и немного зерна продать в Белогоре, чтобы денег подкопить, разные подати уплатить да купить одежду, сапоги, селедку, соль и спички. Да мало ли что требуется человеку… А кто такой Каракоз? — озадачил Машу неожиданным вопросом свекор.

Маша многозначительно посмотрела на Никиту, а Пархом Панькович таинственно проговорил:

— Не бойтесь, я никому не скажу. Этот комиссарин-костромак, когда приезжал летом, собрал мужиков и стал хвастаться, что он, мол, царя спас. Мы слушали его и, правду говоря, не верили, ведь он был пьяный.

— Кто? — засмеялась Маша.

— Да тот же самый костромак! Он и сказал о Каракозе. Наши мужики этого барина то комиссариным, то костромичом зовут. Так я вот и говорю. Приехал он на хваетоне пьяный в стельку, едва на землю сполз. Приказчики подхватили его под руки и довели до крыльца сборни.

— А что такое сборня?

— Да это сельская управа, где проводятся сходки. Видишь, Маша, тебе нужно у нас кое-чему поучиться, нашу сельскую жизнь узнать. А возле управы высокое крыльцо, на пять ступенек. Приказчики все-таки втащили помещика на это крыльцо. А он ухватился за столб и начал бахвалиться. Я, говорит, спаситель нашего царя-батюшки. Если бы не я, то убил бы Каракоз царя и не было бы у России освободителя. И запел хриплым голосом. Только три слова и прохрипел: «Боже, царя храни». А потом что-то пробормотал и умолк… Так вы знаете того Каракоза?

— Как бы тебе сказать, отец, — замялся Никита. — Мы его не знаем и никогда не видели.

— Никогда не видели, — добавила Маша и умолкла, думая, стоит или нет рассказывать Никитиному отцу об Аверьяне. А вдруг он проговорится кому-нибудь?

— Ты почему, дочка, замолчала? Боишься, что я проболтаюсь? Неужели я враг своим детям? Не бойся меня. Я этих господ и царей не особенно люблю. — Он горько усмехнулся. — Вот посмотри, доченька. Знаешь, почему я шепелявый? Зубов нет. — Он раскрыл рот. — Видишь, три зуба выбили. Лет десять тому назад, еще перед уходом Никиты в рекруты, угостил меня управляющий экономии вместе с приставом. Сначала один ударил, а потом другой. Было это еще при крепостном праве, когда нас еще не освобождали. Управляющий набросился на парнишку-погонщика, а я заступился за него. Говорю, за что ты, подлец, ребенка бьешь, и прикрыл собой парнишку, да еще и кнут поднял. Не лезь, кричу, а то ударю. А на второй день немец-управляющий примчался в поле и привез с собой станового пристава и стражников с ружьями и саблями. Мы там пахали, парнишка волов водил, а я за плугом ходил. Подняли они крик и — ко мне. Немец горланит, покраснел как рак, вот-вот лопнет, набросился на меня: «Поханый мужик руки на мене поднималь». Да как ударит меня по щеке, а пристав по другой. Зубы и вылетели. Пристав ногами топает, орет: «Розог захотел, дадим сейчас!» — и приказал стражникам всыпать мне. Они бросили меня на землю, сорвали штаны и избили плетями так, что я еле поднялся. А они посмеиваются. И немец зубы скалит да подзадоривает: «Я помниль типя, мушик, получишь есчо роска!» А я думаю: доживешь и ты, изверг, до того дня, когда мы тебе отплатим. Стою, кровь течет по телу. А паренек-погонщик подошел ко мне и тихо плачет… Вот что пришлось мне пережить, невестушка. Прости, может быть, не надо было говорить об этом. Да из песни слов не выбросишь. Не бойся меня, дочка. Я тебя и дочерью, и невесткой называю. Извини. Это я из уважения к тебе. Ты пришлась нам ко двору. И я, и Харитина Максимовна, твоя свекровь, считаем тебя родной. Видим, что ты любишь нашего сына. Ой, что это я разошелся, доченька. Давай поговорим о Каракозе. Не сомневайся, никто от меня и слова не услышит. Стражники мне рот закрыли на замок. Хе-хе-хе! Поняла? Так расскажите мне о нем.

Он сидел рядом с Никитой, такой же, как и сын, дородный, широкоплечий. В его серых, пытливых глазах светились твердость и достоинство. Это (Маша заметила с первого дня) чувствовалось и в том, как он ходил, сидел, разговаривал. Этим и отличался от своих односельчан. Они с виду были какими-то подавленными, робкими. А Пархом Гамай, хотя ему уже шел семидесятый год, казался моложе своих лет, ибо всегда был веселый и добродушный. И тщательно подстриженная черная с проседью бородка не старила его. Одет он бедно, но аккуратно, полотняная домотканая рубаха и такие же штаны были чистенькими и старательно залатанными. И вообще Пархом Панькович был весь собранный, подтянутый. «Вот в кого пошел Никита!» — думала Маша.

— Папаша, — почтительно обратилась Маша к Пархому Паньковичу. — Можно вас так называть?

— Называй, дочка.

— Мы расскажем вам о Каракозове. Это Никитушка мой прозвал его Каракозом.

— Говори, дочка. А ты, Харитина, слушай. И смотри мне, чтобы ни одной кумушке ни слова, помни — это смертью пахнет.

— Ты что, Пархом, я никому.

— Смотри же! — погрозил кулаком Пархом Панькович. — А то вам, бабам, только что-нибудь на язык попадет, сразу начнете трезвонить.

— Папаша! Ну зачем вы так обижаете маму? — ласково посмотрела на свекра Маша.

— Ничего… Это для крепости. Я баб знаю. У них язык болтается, как у кошки хвост.

— О Каракозове я вам расскажу. Хорошо, Никитушка?

Он утвердительно кивнул головой.

— Видишь, Харитина, как невестка своего мужа, а нашего сына почитает. За это низко кланяюсь тебе, — склонив голову, произнес Пархом Панькович.

Маша улыбнулась, пожала плечами и посмотрела на Никиту.

— Каракозова хорошо знал мой двоюродный брат Аверьян. Он в одной казарме с Никитой был.

— А где он сейчас, твой брат? — поинтересовался Пархом Панькович.

— Не знаем. Его арестовали через несколько дней после выстрела Каракозова.

Пархом Панькович задумался, сжал голову руками.

— Значит, Аверьян вместе с тобой в полку служил? — посмотрел на сына.

— Да, отец, и койки наши рядом стояли. Каждый день с ним на муштру ходили, каждый день разговаривали.

— А тебя не трогала полиция?

— Нет.

Пархом Панькович взглянул на Машу:

— И тебя, дочка, никуда не вызывали?

— Нет, папаша. Никакого подозрения. Командир полка даже разрешил нам венчаться в полковой церкви. Там и обвенчали нас с Никитой.

— Это хорошо. Выходит, нечего бояться. Живите, дети, тихо и мирно.

— Спасибо, папаша. А я хочу учить детей. Была уже у отца Василия. Он согласен.

— А в какой школе? Ведь в нашем селе учительствует диакон.