Юрий Щекочихин - Рабы ГБ

• Название: Рабы ГБ
• Автор: Юрий Щекочихин
• Жанр: Прочее

---

Запрет на посещения заводов кончался тем, что рабочие выходили на улицу, и я выступал перед ними, стоя на грузовике. Публикации в местной партийной газете о том, что я хочу продать Курилы японцам, вызывали гомерический хохот в городе. Когда в недрах обкома рождалась идея вывесить плакаты "Кооператоры Ворошиловграда - за Юрия Щекочихина" (а рабочий город не очень-то жаловал кооператоров) - моей команде становилось известно об этом через час от ребят из штаба соперника. И даже то, что на самодельных листовках зачеркивали мою настоящую фамилию и писали над ней вымышленные, естественно "Гольдберг" и "Гинзбург" (может, хоть на это клюнут простые работяги), - и то срабатывало не против, а за: ну и что? а вроде наш парень... А апофеозом борьбы против меня стал самолет: Ан-2 должен был разбросать листовки в поддержку моего обкомовского соперника, но листовки упали на похоронную процессию, о чем, естественно, тут же стало известно всему городу.

Помню ночь победы...

Уже около 12 ночи стало ясно, что я выигрываю. Я сидел в гостинице со своими новыми товарищами, когда мне позвонил секретарь горкома партии, возглавлявший всю кампанию против меня, и радостно сказал: "Поздравляю! Я в этом не сомневался".

Дома у Пети Шевченко, замечательного журналиста и поэта, который возглавлял штаб кампании, собрались все. Когда я вышел из гостиницы, увидел толпу студентов - они чуть меня не закачали... Вот ведь какое было время! Господи!..

Вернулся в гостиницу на рассвете - телефонный звонок:

"Кто победил-то?" - "Да вроде я!" - "Наливай, Вася!"

Разве такое забудешь?

А Петю Шевченко убили в 97-м, после серии его статей в "Киевских ведомостях" о работе украинских спецслужб. Его фотография висит над моей постелью. Я уже отплакался.

Да, ну а тогда началась эта моя новая жизнь, о которой я не мог предположить даже в самых страшных снах.

Не хочу писать о депутатстве - не тот повод.

Но в ту поездку в Ивано-Франковск я ехал с депутатским значком (обычно его никогда не надеваю, ни тогда, ни сейчас, когда избран в Госдуму). В депутатском зале познакомился с депутатом из Ивано-Франковска Василием Степановичем Ткачуком - замечательным дядькой, возглавлявшим огромную агрофирму. Уже в самолете, узнав, зачем и по какому поводу еду, он мне сказал: "Если нужна будет помощь - позвони".

А помощь, как потом оказалось, была на самом деле нужна.

Когда мы с Сергеем Киселевым пришли в местный КГБ, наверное, депутатство и депутатский значок сыграли свою роль: меня воспринимали как своего. И когда я сказал: "Да все-таки не очень-то я верю, что Идзьо антисоветчик", - начальник областного управления КГБ, поразивший меня прежде всего своим париком, ответил: "Да ну что вы, конечно же, антисоветчик", нажал какую-то кнопку на селекторе и приказал принести оперативное дело Виктора, то есть те материалы, которые он не должен был показывать никому, а уж тем более журналисту.

Помню, помню, какая внутренняя дрожь охватила меня, когда я читал вслух (а Сергей писал все на диктофон) сообщения агентов. Они что, сошли с ума? думал я. Они не могут, не имеют права показывать мне все это.

Потом мы простились, вышли на улицу, но не прошли даже сотню метров, как нас догнал помощник кагэбешного начальника: "Как-то неудобно... Гости, а мы вас так отпустили". Мы договорились увидеться вечером.

- Сергей, - сказал я Киселеву, - надо уматывать отсюда. Они, кажется, поняли, что наделали... Из телефонной будки я позвонил Ткачуку:

- Василий Степанович, нужна помощь...

Он сказал, что машина будет через час возле гостиницы.

Час мы гуляли по городу. Потом подошли к гостинице. Помню, там увидел Сашу Бархатова (впоследствии он на какое-то время станет пресс-секретарем Лебедя и напишет правдивую и печальную книгу об этом генерале). Сергей поднялся, чтобы забрать наши сумки...

Несколько дней мы провели в Карпатах у Василия Степановича, думая, как лучше выбраться отсюда, и потом, наконец, решили: если будут ждать на московском рейсе, надо лететь не в Москву, а в Киев. (Уже позже я выяснил, что опасения наши были не напрасными: местные гэбешники сбились с ног, чтобы отыскать нас. Дело было не в самом Викторе, а в том, что они сами нарушили святая святых: рассекретили агентуру).

Статью мы писали в Киеве. Сергей приехал в Москву на день позже, чем я. Вот тогда-то вечером кто-то и побывал у него в гостинице, забрал кассету, правда, совсем другую - та, настоящая, была у меня.

Вот вроде и все об этой истории.

Да, еще одно...

После выхода статьи я получил письмо от преподавателя из ивано-франковского института, в котором учился Виктор. Суть письма уже позабыл, но одно помню хорошо: "Не переживайте за декана Грицюка. Не было у него никаких мучений за то, что практически погубил парня. Такие, предавая, не мучаются".

Вот и сейчас, вспоминая все новые и новые истории из жизни стукачей, думаю, а может, я придумал все эти мучения? Может, никакие они не жертвы эпохи и предательство было для них естественной необходимостью?

Но нет. Все-таки нет. И еще одна история - тому свидетельство.

ПОРТРЕТЫ НА ФОНЕ ПЕЙЗАЖА: ШОФЕР АНГЛИЙСКОГО ПОСЛА

Да, еще одна судьба, еще один человек, и снова вопрос, на который так хочется найти ответ: кто же все-таки эти люди. Жертвы, попавшие под колеса этого нашего паровоза, который, казалось, летел вперед и вдруг - привез неизвестно куда? Или напротив, не время сделало их такими, а они сами, своими судьбами, своими поступками определили именно такое течение времени?

Ну ладно... Продолжаю.

Жил-был шофер...

Нет, не так.

Жили-были мы, и самое загадочное в нашей жизни - это странность пересечения судеб. Так, допустим, я в страшном сне не мог бы себе представить, что однажды - да, в тот самый день, когда Москва удивленно и растерянно просыпалась под шум танковых моторов, - самым ценным из того, что я посчитаю нужным забрать с собой, в спешке покидая дом, окажутся три диктофонных кассеты, на которых была записана мучительная исповедь агента КГБ.

Да, это был август 1991 года.

Сейчас, вспоминая, что было тогда, в эти три дня: рассвет, ночь, день, снова ночь и снова рассвет, а все как будто одно мгновение, - думаешь не о потерянных возможностях той победы, а совсем о другом.

Потом, уже спустя месяцы и даже годы, я от многих, ставших участниками тех событий: в самом Белом доме (и, кстати, "Белым" он стал называться именно в эти дни), на баррикадах вокруг него, от студентов, политиков, журналистов, от людей мне близких и совсем незнакомых, - слышал слова, которые могу повторить и сам сегодня - когда и жизнь другая, и сам другой, нисколько не стесняясь тех, тогдашних моих чувств: да, это были самые яркие впечатления в уже почти прожитой жизни.

Помню, помню ночь с 21-го на 22-е августа. Близился рассвет.

Ждали Михаила Горбачева.

Пойдем, - взял меня за локоть Володя Молчанов и, нагнувшись, шепнул: Горбачев подъедет к тому подъезду...

По полутемной узкой лестнице с выщербленными ступенями мы сбежали вниз.

Почему именно сюда? - спросил я парня из охраны.

Всех этих ребят мы уже хорошо знаем. Они здесь уже третьи сутки...

А ребята стояли, намертво сцепившись за руки, образуя свободное пространство возле подъезда, порог которого должен был переступить Президент, чье форосское заточение стало последним мигом его славы как Президента.

Вышел Бурбулис и начал нервно прохаживаться, прислушиваясь к звуку гаишных сирен, доносящихся с Кутузовского проспекта... Появился Кобец, о чем-то тихо переговорил с каким-то незнакомым мне человеком с коротким автоматом, висящим через плечо. Прорвалась, узнав откуда-то о том, что будет происходить возле этого подъезда, еще одна, кроме молчановской, телегруппа. Кажется, французы...

Шла, длилась, как будто вечно, счастливая ночь с 21-го на 22-е августа.

"Гор-ба-чев..." - вдруг начала скандировать толпа. Но нет, это проехал кортеж Силаева.

"Пре-зи-дент..." - раздался тысячеголосый рокот, пробегающий, как морская волна, от подъезда к подъезду. Снова не он: мигая яркими фарами, подъехал "ЗИЛ" Руцкого.

Михаил Горбачев тогда так и не появился...

И потом, помню, аж сердце замерло, когда на широкий балкон Белого дома вышел Александр Руцкой и торжественно объявил - и микрофоны разнесли его голос на всю площадь и далеко от нее: "Президент Горбачев спасен! Злодей Крючков арестован!.."

Ох, где эта жизнь теперь...

У каждого, естественно, свои воспоминания о тех трех августовских днях: и у тех, кто был в Белом доме, и у тех, кто был далеко от него, в другом городе и даже в другой стране (совершенно трогательную историю я слышал в Бостоне: к дочке наших эмигрантов, которая и родилась-то в Америке, именно в этот день - да, когда была ночь в Москве, но уже победная ночь! - пришел весь ее школьный класс с букетами цветов).

Да, у каждого с этими днями связано свое, личное.

Это уже потом, после стали смеяться сами над собой, вспоминая скорее веселое, чем печальное.