Август Цесарец - Золотой юноша и его жертвы

• Название: Золотой юноша и его жертвы
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

Август Цесарец Золотой юноша и его жертвы Роман о заблудшем мире

Часть первая

I

Затяжные весенние дожди размыли дороги, превратив их в вязкое месиво; низко нависшие над землей тучи делали все вокруг похожим на топкое серое болото. В такую погоду стало полной неожиданностью появление в селе высокого, желтого фургона с окнами и трубой, очевидно, повозки циркачей. Было воскресенье, и в церкви только что закончилась утренняя месса. Возле фургона собрались крестьяне. Окружив маленького рыжеволосого уродца, бросавшего двум тощим кобылам пучки мокрого сена, они тут же ему заявили, что по такой погоде в цирк никто не придет, да и вообще зря он приехал.

Из фургона вышла жена уродца, нищенски одетая женщина, за юбку которой цеплялось двое малых ребятишек, и, с трудом подбирая хорватские слова, помогла мужу объяснить крестьянам, что это вовсе не цирк, а кино, кинотеатр, и что дождь зрителям не помеха — представление состоится под крышей в трактир, и пусть они скажут, где такая самая лучшая трактир.

Посмеиваясь, но сгорая от любопытства поглазеть на доселе невиданную диковинку, крестьяне направили пестрых пришельцев сначала к корчмарице Руже, благо корчма ее была совсем близко, через дорогу. Когда же выяснилось, что в комнате, которая бы их устроила, как раз перестилали пол, швабу посоветовали обратиться к старому Якову Смуджу, хотя трактир его и находился совсем уж далеко, за церковью. Спустя некоторое время рыжий шваб, продираясь сквозь непролазную грязь, подъехал к трактиру Смуджа.

Старый Смудж был человеком деловым и, поторговавшись для приличия об арендной плате, разрешил швабу на один вечер переоборудовать самую большую комнату в доме под свое кино.

После полудня народа в трактире заметно прибавилось, а поскольку к вечеру надо было освободить помещение, то выпивать перебрались в сарай. В это время шваб с помощью жены, прислуги Смуджа и нескольких крестьян-добровольцев, получивших взамен бесплатный билет, приспособил комнату под кино. Дверь, выходившую на улицу, он закрыл на ключ и повесил на ней грязную, всю в заплатах простыню. Поскольку скамеек было мало, на расставленные стулья положили доски, а к самому экрану подтащили даже старое корыто. В конце комнаты шваб примостил на сундучке аппарат. Когда все было готово и на улице стемнело, его жена встала у входа, ведущего из лавки в трактир, и начала продавать билеты, вырывая их из обычной книги расходов и приходов. Сам шваб старательно наблюдал за порядком, помогая крестьянам разместиться. Это было нелегким делом, ибо всех главным образом интересовал сам аппарат, который, с виду необычайно простой, но от этого не менее таинственный, чернелся на сундучке, освещенный мерцающим смрадным светом карбидной лампы.

— Точь-в-точь как моя старая железная печь, которую в прошлом году я забросил в сарай, — говорил под общий смех присутствующих какой-то крестьянин. — И я у себя в сарае мог бы показывать кино. Шваб, откуда у тебя выходят живые люди?

— Все они на катушка! — Шваб важно поднял ролик с намотанной на него пленкой и, щурясь, показал на свет небольшие квадратики, заполненные картинками. — Это я ставить под линзу и здесь вертеть ручка, — он как бы вставил ролик и на самом деле стал поворачивать ручку аппарата, — и там на простыне все как им лебен, в шизнь.

— Похоже на шарманку, — моргая малюсенькими черными с косинкой глазами, сипло и как-то по-женски засмеялся черноволосый карлик по прозвищу Моргун, известный торговец свиньями и перекупщик скота. При этом он незаметно пощипывал за бедро молодуху, и не думавшую сопротивляться.

— Не бил плохо, — невозмутимо отвечал шваб, — бил кино и шарманка — била и мюзик!

— Крутится, говоришь? — привалившись к стоящим позади него крестьянам, спросил высокий и худой мужик с всклокоченными волосами и злым взглядом, с сальным, словно портянка, лицом — явно пьяный. Звали его Кралем, пил он тут чуть ли не с самого утра, успев поссориться и помириться с Моргуном из-за какой-то коровы. Трясущимися руками он взял, скорее вырвал из рук шваба ролик с пленкой и теперь сам рассматривал квадратики с картинками. — Да тут все одно и то же, гм, одно и то же. — Он с недоверием посмотрел на шваба. — Разматывается? Прямо как пулеметная лента. — И, повернувшись к остальным, попытался рассмеяться. При этом лицо его сделалось еще более мрачным, стало обиженным и злым; сплюнув, он привычно выругался.

— Пулемет убивать, — шваб испуганно смотрел на свою пленку в руках Краля, наконец с облегчением вздохнув, спрятал ее под аппарат. — А кино — комедия, — весело!

— Скоро ли начнется твоя комедия? — из соседней жилой комнаты вышел и, подойдя почти вплотную к швабу, остановился возле него широкоплечий и крупный поручик. Он косо смерил чуть воспаленными глазами крестьян, которые еле заметно подались назад.

Шваб живо обернулся и. по привычке, оставшейся, вероятно, от армии, сдвинул пятки:

— Gleich, Herr Leutnant![1]

У офицера над гордо искривленным носом сошлись брови.

— Лейтенанты в Швабии, а здесь извольте говорить по-сербски! Сербский хлеб едите! — он выпучил глаза, обнажив белки, и грубо оттолкнул плечом подошедшего к нему офицера, чуть ниже себя ростом, но такого же полного, который с благодушным выражением лица что-то тихо ему сказал. — Подожди, пусть повторит по-сербски!

Крестьяне отпрянули, бормоча что-то невразумительное о Хорватии. Зардевшееся лицо поручика еще больше покраснело, теперь действительно уже трудно было понять, кто его больше оскорбил: шваб или крестьяне. Впрочем, был он не настолько смел, чтобы решиться пойти против толпы, поэтому счел более благоразумным оставить шваба в покое. Хлопнув дверью, он уже в другой комнате, там, откуда пришел, дал выход своей злобе. Широко расставив ноги, он остановился перед офицером и рассек рукой воздух:

— Все они гады, капитан! Не знаю, почему ты не даешь мне сказать им это в лицо! С хорватами пусть говорит по-швабски, с ними можно, они всегда были швабами{1}. Если бы его штука и впрямь была пулеметом, как сказал этот сумасшедший Краль, посмотрел бы, как я разделался бы с этими республиканцами!

Капитан Братич по отцовской линии и сам был сербом, но характер, очевидно, имел более покладистый и открытый, чем поручик Васо Белобрк, поэтому он лишь рассмеялся по-детски своими маленькими, заплывшими жиром и, как родник, голубыми глазами и благодушно пропищал:

— Ах, оставь политику, прошу тебя, выпей лучше!

Васо Белобрк резко оттолкнул от себя стакан, но уже в следующий момент снова его схватил и выпил до дна.

— Гады! Я пришел, а ни один даже бровью не повел, — пробормотал он и тяжело опустился на стул, уставившись на третьего толстяка, который сидел за столом, опустив вниз глаза, загадочно улыбаясь и поигрывая стаканом. Это был человек гражданский, нотариус, бывший начальник, а сейчас служащий полиции Ножица. — И за таких людей сражалась наша сербская армия и король!{2} Ты тоже республиканец, Ножица. Довольно странно полицейскому присягать королю, а быть республиканцем!

Нотариус Ножица только загадочно улыбнулся и осушил стакан. В душе он был таким республиканцем, что его устроил бы и король, будь он только хорватом. Впрочем, политические цвета его ничуть не волновали. Для него было важно не потерять работу там, где сейчас среди виноградников он строил себе новую сторожку, скорее похожую на виллу. Поэтому по вопросам политики при крестьянах он никогда не высказывался, а службу свою нес исправно. Вообще, был человеком достаточно скрытным и, когда не бывал у своей возлюбленной, на которой в течение многих лет не решался жениться, — дочь трактирщика, она наполовину была крестьянкой, — с удовольствием проводил время в одиночестве, копаясь в огороде, иногда занимаясь еще и естественными науками, сведения о которых черпал из подписного журнала «Природа».

— А кем ты был, Васо? — Стиснув руками свою большую голову и оскалившись, Ножица смотрел на него сквозь стакан. — Разве ты за них сражался, когда за императором Карлом нес золотое яблоко?{3}

— Кем? — Васо вытянул ноги, набрал полную грудь воздуха и с шумом, как паровоз, выдохнул. Больше он не нашелся, что сказать.

Васо Белобрк, унтер-офицер и бывалый солдат, всю войну провел на ближайшем военном конном заводе. Постоянно снабжая офицеров командования корпуса продуктами, от которых ломились богатые кладовые присоединенного к заводу имения, откармливая их личных скаковых лошадей, он пригрелся на этом месте и, хотя был атлетического сложения и крепкого здоровья, фронта не понюхал. Единственно, где пригодились его рост и здоровье, это при коронации в Пеште императора Карла, когда военное командование всех частей считало своим долгом послать туда самых видных парней. Так и он, благодаря протекции бригадного командира, попал в представительную делегацию. Это было знаменательное событие в жизни Васо. Самонадеянный и хвастливый от природы, он, вернувшись оттуда, еще все и прикрасил. Вплоть до поворота событий{4}, никому бы и в голову не пришло усомниться в том, что на коронации в Пеште он шел непосредственно за императором и нес на великолепной подушке золотое яблоко: символ, — думал он, — insignta[2] императорского могущества. Однажды даже поднял целую бурю, когда Ножица, подвыпив, подшутил над ним, заявив, что на коронации он, мол, держал за хвост кобылу какого-то полковника, дабы та не испугалась, более того, назвал его королевской кобылы трубачом.