Август Цесарец - Императорское королевство

• Название: Императорское королевство
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

— Ч-ч-что вам н-н-надо, что?..

— Цыц! — брызжет слюной Рашула, и песня начинается снова: «За забором закопайте!»

Солнечный шар наполовину скрылся за крышей тюрьмы и сияет там, как ослепительная верхушка купола. Тень начинает наползать на Мутавца.

Как закопать? Этот страшный, мучительный вопрос парализует Мутавца. Его закопать? Значит, он уже покойник? Поют над ним писари, скалятся, и в самом деле кажется, что над ним склонились могильщики, а под ним разверзлась яма. О какой-то могиле во дворе сегодня уже был разговор. Да ведь это было бы решением всех проблем — успокоиться в земле. А Ольга? Что она? О чем же они сейчас поют, хотят его похоронить за забором? Как преступника! Мутавац предпринимает последнее усилие спастись и остаться в живых, он отползает, отталкивает крестик, который Рашула пытается положить ему на грудь.

— Ос-т-т-авь-т-т-те м-меня в п-по-к-к-кое…

В караулке охранники, кроме тех, что спят, шумно играют в карты и, конечно, не слышат этот сдавленный вопль. Рашула заглянул в окно и дал писарям знак. Все четверо окружили Мутавца, каждый ухватился за край козел и пытаются поднять его, как на смертном одре. Хотят нести? Куда? Рашула охотнее сбросил бы его с доски.

Мутавац приподнялся, заметил картинку, потянулся за ней, но Рашула отступил в сторону. Мутавац съезжает с доски, корчится, словно в падучей, пытаясь схватить картинку, а Рашула хохочет, тычет ею в него, дразнит.

— Кар-кар-кар…

Один из охранников, тот, что утром появлялся с ключами, протирая глаза, смотрел на происходящее. Писари увидели его и испугались, как бы Мутавац не поднял шума, а их, как это уже случилось утром, не загнали бы снова в камеру.

— Lassen Sie den Dummen![63] — шепелявит Розенкранц.

— Это уж действительно чересчур! — громко, чтобы услышал охранник, кричит с дров Майдак.

— То, что чересчур, можете получить вы! — пригрозил ему Рашула. А охранник стучит в окно, предупреждает их. Поэтому Рашула позволяет Мутавцу взять у него картинку, а сам усаживается на доску под окном. — Все в порядке! — успокаивает он охранника, который уже открыл окно. — Могло быть и хуже, только утром, — с издевкой смеется он, намекая на то, как этот охранник по своей халатности не нашел у Мутавца записку.

— Что могло быть? — зевает охранник и, не ожидая ответа, идет к своей койке. У него все еще болят зубы. Глядя на возню с картинкой и не понимая намека Рашулы, он припомнил, как утром обыскивал Мутавца. Он тогда нащупал записку, но, пожалев Мутавца, еще глубже затолкал ее за пояс штанов. Может, Мутавац ее уже нашел?

Заполучив картинку, Мутавац прижал ее к груди и с чувством минутного облегчения забился с ней в дальний угол. Вот он стоит там, и ему кажется, что все не так страшно. Как будто дыхание возвратилось к нему, когда он смотрел на эту картинку.

На минуту воцарилась тишина, в этой тишине по двору шествует благородный Петкович и торжественно, как школьник свидетельство об окончании школы, несет свое прошение императору.

Солнце уже совсем зашло за крышу, и сейчас весь двор и стены караульного помещения выше окон в тени. Словно при появлении Петковича упорхнули, как светлые птицы, все солнечные лучи. Только лицо его светилось.

Молча смотрят на него писари, а Рашула с усмешкой. Все знают, что из себя представляет свернутый в трубочку лист бумаги в его руке. Только Мутавац сейчас не думает об этом. Увидев Петковича, он окаменел от тоски. Петкович смотрит ему прямо в глаза и, кажется, вот-вот подойдет к нему. Что он опять ему скажет? То, что сказал утром: она не придет — подтвердилось. Ольги нет. А может, он Ольгу считает своей принцессой?

— Кланяюсь, господин Мутавац, — улыбнулся Петкович и не останавливаясь пошел дальше. Остальных писарей он словно и не заметил. Изумленный таким приветствием, Мутавац что-то пробормотал в ответ. Ни с кем другим этот человек не поздоровался, только с ним. Все утренние намерения Мутавца подойти к Петковичу и посоветоваться с ним по поводу Ольги снова ожили, как птицы собрались в стаю. Утром их еще удерживал страх, они словно были в клетке, но теперь Петкович своим приветствием как бы раскрыл эту клетку, и все они устремились к выходу. Еще мгновение, и они выпорхнут, полетят. Приведут ли Ольгу охранники? А если приведут, то что это будет означать? Что не следует бояться смерти, а надо жертвовать собой ради ее жизни? Разве его смерть могла бы спасти жизнь Ольги?

— Господин Пет… Пет…

Петкович в эту минуту закрыл за собой ворота.

— От десяти до двадцати! — расхохотался Рашула, потом серьезно продолжил: — Он единственный еще может спасти тебя, не бойся его!

Не отрывая взгляда от ворот, Мутавац тут же сник, разочарованно отошел в сторону и сел у стола. Он как будто уже забыл, что писари только что отпевали его, заживо хоронили, и сейчас, съежившись, сидел с ними рядом, не замечая их присутствия. Посматривал то на ворота, то на картинку, которую судорожно сжимал в руке, и все его мысли были сейчас о смерти.

Тихонько насвистывая, во дворе появился доктор Пайзл, локтем он оперся на поленницу дров и в такой позе смотрел на ворота. Совершенно определенно, сегодня или завтра они перед ним откроются. Что его ждет на воле, что он оставляет здесь? Розенкранца, своего клиента? Время от времени он бросает взгляд на Рашулу; этому типу он не воздал должное за все безобразия и… услуги, — усмехается про себя Пайзл, — а надо бы его проучить хорошенько еще до ухода!

Мимо прошмыгнул Наполеон. Кланяется и просит в долг сексер. Ведь он ему вымыл камеру. Смеясь, Пайзл подарил ему целую крону. Это приметил Розенкранц, такая щедрость Пайзла его обрадовала. После стычки с Рашулой в камере у него еще больше причин бояться, что Рашула по злобе может все испортить, сорвать симуляцию. Надо бы на всякий случай обстоятельно переговорить с Пайзлом, возможно, и Пайзл мог бы как-то ублажить Рашулу. Пообещать ему что-нибудь? А что, если Пайзл и Рашула в этой симуляции видят способ устроить ему западню? Розенкранц не может придумать, как бы в глазах Пайзла дискредитировать эту продувную бестию — Рашулу. Терзаемый сомнениями, он приплелся к Пайзлу и шепнул ему:

— Herr Doktor, ich mocht Sie bitten… nur a halbe Minute… in vier Augen…[64]

Что еще? Пайзла передернуло. Дело сделано, в кармане у него уже лежит подписанное соглашение, согласно которому жена Розенкранца обязана немедленно выплатить ему приличный аванс.

Уверенный в себе, подошел к нему и Рашула.

— Господин доктор, я вижу, вы очень внимательны к Розенкранцу. Было бы мило с вашей стороны, если бы и ко мне вы были более снисходительны.

— Я и так слишком снисходителен. Теперь, пусть с опозданием, вы должны были в этом убедиться, — с усмешкой отвечает Пайзл, он стоит и о чем-то размышляет: не проучить ли Рашулу в присутствии Розенкранца? Поиздеваться над ним перед этим кретином, унизить? Все-таки для проформы он попросил Розенкранца на минутку оставить его с Рашулой наедине. Розенкранц удивился. Уж не значит ли это, что Пайзл готов отдать предпочтение Рашуле, а не ему? Стоит, не шелохнется. — Впрочем, между нами нет решительно никаких тайн, — пробормотал Пайзл с усмешкой и обоим предложил зайти в его камеру. Для Рашулы это вполне приемлемо, но Розенкранц что-то медлит. Только с глазу на глаз он хотел бы говорить с Пайзлом. Хотя разговор можно и отложить, а сейчас почему бы не быть свидетелем при их беседе?

Они отправились в камеру Пайзла. Надзиратель в коридоре вопросительно посмотрел на них, но ничего не сказал. Пайзлу он все разрешал. С достоинством, как паж, Наполеон распахнул перед ними дверь. И тройка интриганов, три руководителя страхового общества, ненавидящие друг друга, готовые на всякую подлость, расселись в узкой камере шириной в три, а длиной в четыре шага, с вымытым полом и на скорую руку заставленной привезенной из дома мебелью.

— Рабочий кабинет не очень удобен, но прошу без церемоний, — усмехнулся Пайзл. В пику Рашуле ему приятно, что при беседе присутствует Розенкранц. — Итак, пожалуйста, господа, — Рашула ждет, что Розенкранц первый начнет, но тот вопросительно смотрит на него.

— Господин Розенкранц может начать, — улыбнулся Пайзл. Разговор, разумеется, ведется преимущественно по-немецки. — Ах, так, вы уступаете мне? Ну хорошо, я буду говорить вместо вас.

— Für sich, nicht für mich![65]

— За нас. Я убедился, доктор, что вы можете быть галантным, — обратился Рашула к Пайзлу, который закурил сигарету и угощает их. — Спасибо! — Рашула тоже закурил сигарету, а Розенкранц, тронутый оказанной ему честью, взял сигару. — Вы дали на чай коротышке Наполеону. Денежный вопрос, следовательно, не будет играть особой роли в наших отношениях.

— Только без длинных увертюр! — вздохнул Пайзл. — Вся партитура нам известна, переходите сразу к финалу. Тем более что общий финал действительно уже близок. — Пайзл встал, пытаясь, очевидно, скрыть внезапное возбуждение.