Август Цесарец - Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы

• Название: Императорское королевство. Золотой юноша и его жертвы
• Автор: Август Цесарец
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1990
• ISBN: 5-208-01177-0

Романы Августа Цесарца (1893–1941) «Императорское королевство» (1925) и «Золотой юноша и его жертвы» (1928), вершинные произведем классика югославской литературы, рисуют социальную и духовную жизнь Хорватии первой четверти XX века, исследуют вопросы террора, зарождение фашистской психологии насилия.

---

Эта мысль заныла в нем, сжала его, готовая в любую минуту свалить.

Впрочем, пока эта мысль была слаба и мимолетна, он не поддался ей, устоял и сделал это просто: взял и заменил ее на другую, противоположную: смерти можно избежать, уйди он отсюда; да, нужно уйти, он уже достаточно насмотрелся.

Да и выбраться сейчас было легче, потому что из его ряда многие вышли. Но задержало его опять нечто непредвиденное; кто-то возле него упомянул имя Панкраца!

Рядом с ним сидели две девушки, одна повыше ростом и постарше, с резкими чертами на бледном и несколько заостренном лице, другая помоложе, почти ребенок, смуглая и с каким-то болезненным выражением лица; ее нездоровый вид еще больше подчеркивали глаза, блестевшие, словно в лихорадке. Уже после предыдущей картины старый Смудж, поглощенный своими заботами, неосознанно заметил, что младшая слишком часто подносит к глазам платочек, а старшая ее успокаивает. Теперь он ясно увидел, хотя девушка и старалась это скрыть, в ее глазах слезы и услышал голос старшей:

— Перестань, лучше совсем забыть такое ничтожество, как Панкрац, будто его и не было!

Примерно так или что-то в этом роде было сказано, но имя Панкраца произнесли довольно отчетливо вторично, и снова в плохом смысле. Неужели речь шла именно о его Панкраце? — содрогнулся старый Смудж, глядя на поднявшихся со своих мест девушек, собирающихся выйти. — Скорее всего, ибо где еще найдешь такое ничтожество, как его Панкрац? Если и есть еще один похожий, то от этого его Панкрац не перестал бы быть таковым, а в данном случае, что касается девушки, речь шла наверняка об очередной его жертве!

Да и кто не был его жертвой! — подумал Смудж, имея в виду прежде всего себя и всех своих домашних; и в нем с новой силой вспыхнуло негодование, сопровождаемое старческой бессильной ненавистью.

Длилось оно всего минуту и быстро погасло: вступив на опасный путь мыслей о преступлениях и жертвах Панкраца, он поскользнулся, споткнувшись о воспоминания о своих собственных жертвах. Да, не обошлось без них — и в этом смысле чем он лучше Панкраца?

Он растерялся, задрожал: он имел в виду не только дочерей! Как бы он с ними не поступал, у обеих судьба сложилась так, как и должна была сложиться у каждой женщины; что бы там ни говорили, но обе они неплохо вышли замуж.

Но можно ли то же самое сказать о третьей, маминой дочери, матери Панкраца? Кх-а, может, Панкрац мстит ему за свою мать?..

Правда, это была настоящая чертовка, самая худшая из всех трех! Сколько денег потратил он на нее, пока не вылечил от той болезни, которой ее наградил неизвестно какой кавалер, и разве она постоянно не крала в лавке для своих ухажеров? Но ведь то же самое делали и его две дочери! И все же, к своему счастью, заручившись тогда согласием ее матери, ему удалось заставить ее заключить брак, который — и это было сразу очевидно — не мог быть благополучным, — да и как могла эта крепкая, пышущая здоровьем женщина жить с доходягой сапожником?

Закончилось все так, как и должно было закончиться: она продолжала, как и прежде, гулять с другими мужчинами, загубила себя и умерла, в то время как две другие все еще живы и здоровы… Кх-а, да вдобавок насмерть загрызла своего мужа, вогнала его в гроб раньше, чем можно было ожидать… разве и в этом нет его вины?

Конечно, нет! — Старого Смуджа так и подмывало сказать это, но он хорошо помнил, как постоянно обманывал сапожника, убеждая, что в его падчерице он найдет добрую и порядочную жену… а обмануть бедолагу было нетрудно, ибо, не живя в этих местах, он понятия не имел о ее прежней жизни!

Но только ли этот брак и эти две преждевременные смерти тяжким грузом лежали у него на душе?

У Смуджа кровь в жилах застыла, когда он вспомнил о смерти Ценека и Краля. Но при чем тут он, разве он виноват и в их смерти? Не он же замахнулся на Ценека кочергой, не он заманил Краля к разливу, так в чем же он может упрекнуть себя?

Да ведь и не эта девушка Маргарита проколола шпагой своего брата, а все же он проклял ее, обвинив в своей смерти!

Как, почему так получилось, старый Смудж смутно себе представлял и меньше всего его это сейчас интересовало. Перед глазами вдруг возникла нитка жемчуга, которую Маргарите подарил Фауст, и этого сейчас было достаточно, чтобы он по-своему понял и все остальное. Кх-а, жемчуг всему виной, именно он заставил ее потерять голову и отдаться Фаусту, а брат ее из-за этого готов был убить Фауста и погиб… Кх-а, значит, жемчуг! Следовательно… следовательно, — неотвратимо напрашивалось сравнение, встав вдруг перед ним со всей неприглядной очевидностью, — если бы он не попал под власть денег, которые у него крала мать Панкраца, да и Ценек требовал от него, разве бы дело дошло до того несчастного брака и до преждевременной смерти отца и матери Панкраца, а затем… разве могла случиться смерть Ценека и, как следствие, смерть Краля?

Три, четыре смерти, разве это, как считает Панкрац, такой пустяк, из-за которого не стоит и беспокоиться и который может повлечь за собой в качестве наказания только незначительный денежный штраф?

Нет, дело это серьезное и требует самого серьезного наказания… если не от суда земного, то… особенно, если перед ним ни в чем не признаться, — на том свете кара будет суровей!

На том свете, а существует ли он вообще? Панкрац, да и нотариус, и капитан, и многие другие говорят… так думает и Йошко… что его нет! Но жупник утверждает обратное, да и мама, пусть она и ругает попов и в церковь не ходит, а нет-нет да и перекрестится, верит, значит, в бога! А если есть бог… как иначе возник мир, откуда появился первый росток?.. тогда есть и божья кара!

Непременно есть, он думал об этом уже вчера и позавчера! Да вот и Маргарите в церкви черт угрожал адом, и святые отворачивали от нее головы, — какая же кара тогда ждет его?

Ад, еще более страшный, чем тот, который уготовлен этой девушке Маргарите?

Холодным потом, словно стекло каплями дождя, покрылся лоб старого Смуджа. Кашель, до сих пор проявлявшийся только в сдавленных покашливаниях, — а долгое время и их не было, — все сильнее наваливался на него. Но он не дал ему овладеть собой, только слегка кашлянул. Все же это сказки для детей, ада нет, как и не существует наказания на том свете! Если же его нет, то чего он так боится, о чем беспокоится?

Страх, вернее, ужас перед собственной смертью, смертью, которая может произойти сейчас, здесь, как кара за содеянное зло со всей неотвратимостью и впервые вполне осознанно схватил его. Он задрожал, на глаза навернулись слезы, лицо передернуло судорогой; умереть здесь, сейчас, совсем одному, без мамы, без Йошко, без никого.

Нет, не бывать этому! — всеми силами противился он, а кашель до слез немилосердно сотрясал его, вцепившись словно клещами, выворачивая все нутро, скрутил, только что не свалил наземь! Внезапно его скрючило, и он вынужден был, чтобы не упасть, схватиться за спинки кресел, еще более неожиданно все стихло, и он успокоился. Кашель отпустил наподобие пронесшейся бури, удивительное спокойствие овладело им, и в наступившей благодати он завороженно прислушивался к своему дыханию, а может, и к биению сердца.

Жив еще, жив! — теплилась в нем не вполне осознанная радость… радость двойная; ибо, разве так плохо умереть, тем более здесь и сейчас? Здесь, где прошла его юность, где он провел самые прекрасные, самые чистые и возвышенные мгновения своей жизни, да, здесь, и всех его забот как не бывало!

Здесь, да здесь! — все в нем пело и ликовало, звучало вокруг и доносилось словно из-под земли. Поток звуков тек откуда-то снизу, омывая его, точно старый кряжистый дуб, и устремлялся дальше с солнечным переливчатым журчанием. Что это? Музыка? Началось новое действие?

Нет, это в оркестре настраивали инструменты и в зале приглушенно шумела оставшаяся публика. Только посмотрите, — встрепенулся старый Смудж, подняв голову, — сколько людей и все смотрят на него, а один господин как будто направляется к нему и о чем-то спрашивает!

Что с ним? Кх-а, ничего, уже ничего! — улыбнулся, как бы пробуждаясь из прекрасного сна, старый Смудж. Но тут же очнулся, протер глаза: что с ним было, собрался умирать? Но что бы тогда сказала мама, а Йошко, для которого он еще не составил новое завещание, и Панкрац тогда бы до конца жизни сидел у него на шее!

В самом деле господин прав, хорошо было бы выйти, впрочем, это он и собирался сделать! Здесь жарко и душно, на воздухе ему, наверное, стало бы лучше; да, так и нужно сделать, а еще лучше пойти домой, не теряя ни минуты!

Когда он поднялся и хотел воспользоваться помощью, предложенной господином, того позвала дама, он извинился и оставил его одного.

Все же он вышел сам, и сделать это оказалось легче, чем он предполагал; его ряд был совершенно пустым, и он пошел, придерживаясь за спинки кресел. Когда же они кончились, он ощущал себя настолько уверенно, что мог идти самостоятельно. Правда, немного подгибались колени, но и это скоро прошло. Таким образом без особых осложнений он миновал толпу людей, гуляющих по коридору, и спустился по ступенькам вниз.