Александр Западов - Опасный дневник

• Название: Опасный дневник
• Автор: Александр Западов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1974

«Опасный дневник» — повесть о Семене Андреевиче Порошине, отличном русском писателе XVIII века, одном из образованных людей своего времени. Порошин несколько лет был воспитателем наследника русского престола Павла Петровича, сына Екатерины II, вел каждодневные записи о его жизни, о его придворном окружении, о дворцовом быте, о событиях, волновавших тогда русское общество. Записки Порошина дают обширный материал для характеристики закулисной обстановки при царском дворе.

Этот дневник, о котором узнали главный воспитатель наследника Никита Панин и императрица, был признан «опасным», Порошин получил отставку и должен был немедленно покинуть столицу.

---

— Нет, государь, вы неверно обо мне понимаете.

— Зачем же вы так ласково с камер-пажом графом Девьером давеча разговаривали? Это мне обида.

— Помилуйте, государь, моей вины тут не бывало. Граф меня спросил, я ответила. Нельзя ж было промолчать, это ведь и невежливо.

Мальчик наклонил голову.

— Пусть будет так. Если б это было пристойно, я бы поцеловал вашу руку.

Вера потупила глаза.

— Это уж слишком, ваше высочество. На нас и без того смотрят. Бомонша-то как пристально вглядывается!

Павел оглянулся на французскую актрису Бомон, по-русски Бомоншу. Она, и верно, пялила свои огромные черные глаза на него и на Веру.

— Пускай смотрит. А я на вас гляжу, — сказал великий князь, сжимая руку своей дамы, и этот жест был замечен Порошиным. Он улыбнулся, продолжая наблюдать за мальчиком: Павел вовсю махал, то есть ухаживал, за Верой Чоглоковой, и за его маханьем следило множество любопытных глаз.

— Великий князь растет не по часам, как говорит пословица, — услышал Порошин голос императрицы. Она проходила по галерее и остановилась рядом с Порошиным.

Воспитатель поклонился Екатерине и сказал:

— Его высочество имеет нежное сердце и добрый нрав.

— Я спрашивала великого князя, — продолжала императрица, — которая из моих фрейлин ему лучше нравится, он ответил, что все они ему равны. А теперь я вижу, что он меня обманул!

— Обман этот не ставьте в вину, ваше величество, — заступился за мальчика Порошин. — Великий князь любовник еще не опытный и сердечных тайн хранить не умеет.

— Доказательство тому сегодня мы получили, — сказала императрица. — Но его высочеству разумнее было бы упражнять свой ум и язык в науках, чем в болтовне с фрейлинами.

— Его высочество в занятиях очень усерден и отлично хорошо постигает науки, — заверил Порошин.

— Знаю, что вы составляете историю его высочества и для того заносите в свои записки все, что с ним случилось, — сказала императрица. — Конечно, и этот день у вас в календаре будет замечен, как и тот, в который мы последний раз были у Сиверса?

Порошин вспомнил, что несколько дней назад Екатерина и Павел, сопровождаемые свитой, ездили к обер-гофмаршалу графу Сиверсу. Было весело — бегали взапуски, играли в кошки-мышки, и почтенные вельможи танцевали с юными фрейлинами. Государыня играла в карты, наблюдая за общим весельем.

Что произошло в этот день и почему Екатерина сказала о нем? Вероятно, потому, что она была у Сиверса вместе с Павлом и благодаря этому попадала на страницы его истории, составляемой усердным биографом… Да, пожалуй, императрицу больше занимало ее собственное изображение в тетрадях воспитателя, чем жизнеописание наследника престола.

— Взялся я за дневник, — сказал Порошин, — с одною лишь целью: чтобы сохранить потомству слова и деяния его высочества.

— Я сама люблю писать и не могу видеть чистого гусиного пера, чтобы не обмакнуть его в чернила. Буде же еще к тому лежит на столе бумага, то, конечно, рука моя с пером очутится на листе. Начав же, никогда не знаю, что напишу. Но только поведу пером — и моя мысль сматывается, как нитка с клубка.

— Мне с вами не равняться, — с улыбкою сказал Порошин, — ибо я пишу трудно, мараю и черновик раза три поправлю, прежде чем перебелять.

— Однако слог у вас легкий, — сказала Екатерина. — То есть я думаю, что после такой работы слог у вас должен быть легким. Я иногда по-русски не совсем правильно говорю, — прибавила она, как бы извиняясь.

Порошин не заметил, что его собеседница проговорилась, и поспешил с комплиментом. — Ваше величество изволите знать русскую речь лучше многих природных россиян, а знание пословиц русских приносит вам особенную честь.

— А что вы не танцуете, господин полковник? — вдруг спросила императрица. — Мне ведомо, что среди моих фрейлин и у вас найдется избранница.

Порошин покраснел.

— Ваше величество, — медленно сказал он, раздумывая о том, как нужно отвечать государыне, — не вмените мне в упрек, что достоинства и чары одной из молодых особ, имеющих честь нести службу при вашем величестве, оказались впечатлены в чувствительном сердце.

— Не упрекну, нет, — успокоила его императрица, — однако старайтесь, полковник, рубить, как говорится, себя по плечам и не гнаться за тем, что есть недостижимо. Разве не так?

— Совершенно так, ваше величество.

— И помните, что дневник ваш — дело государственное, а потому все изображения в нем должны быть пристойны. Вы меня поняли, полковник?

— Помилуйте, ваше величество! — воскликнул Порошин. — Разве то, что писано в моих тетрадях…

Договорить фразу ему не удалось — императрица прошествовала далее. Разговор был окончен столь же внезапно, как и начат, и все значение его Порошин оценил позднее. Пока же он только подумал:

«Как много в делах и поступках человеческих уходит от нашего проницания, и обычно мы начинаем кое-что понимать, когда уже нет возможности упредить события или исправить сделанное! Поэтому какое внимание требуется ко всему, что происходит вокруг нас! Пожалуй, великим следует назвать не того, кто проницает в помышления других людей, а того, который, кроме этих дарований, имеет твердость в сердце и обладает уменьем действовать в свою пользу в любых обстоятельствах…»

Павел натанцевался досыта и, закончив последний менуэт, простился с Верой Чоглоковой и подошел к Порошину:

— Я чаю, поздно, пора нам домой.

Они отыскали Никиту Ивановича и вместе с ним возвратились к себе.

Павел торопил своих официантов быстрее идти за кушаньем и в ожидании ужина попрыгивал на одной ноге по комнатам. Никиту Ивановича ждал советник из Иностранной коллегии, и он прошел в кабинет.

Когда были принесены судки и миски, Павел помог официантам накрыть на стол, быстренько проглотил жаркое, — оно успело остыть, пока его доставляли с дворцовой кухни, и покрылось белою пленкой сала, — и принялся торопить камердинеров, чтобы те скорее ужинали и укладывали его спать.

Порошин, дежуривший в тот день, читал «Жиль Блаза». Камердинеры пошли раздевать великого князя, и через несколько минут Порошин услышал его голос:

— Поди ко мне, братец!

Порошин вошел в спальню. На столике у кровати горело четыре свечи, и воспитатель вспомнил о недавнем приказе великого князя различать дни недели по числу горящих в его комнате свечей. В среду и четверг назначил он зажигать по одной свече, во вторник и пятницу — по две, в понедельник и субботу — по три, в воскресенье — четыре. Если в какой день праздник, то одна свеча прибавляется. Павел следил за тем, чтобы камердинеры выполняли его приказ, и Порошин не возражал, полагая, что любые элементы порядка могут быть только полезны мальчику.

— Слушай, сядь ко мне поближе, — попросил Павел, — и дай доску с грифелем. Порошин подал аспидную доску и подвинул стул к изголовью. — Так ли ты, братец, свою любезную любишь, как я свою? — спросил мальчик с полной серьезностью.

И Порошин серьезно ответил:

— Да уж не меньше, чем ваше высочество.

— Значит, наши любови образуют пропорцию геометрическую. Смотри…

Он взял грифель и написал на доске:

Р: W = S: А

Дубльве означало Веру Чоглокову, А — Анну Петровну Шереметеву.

Порошин перечеркнул формулу, потом ладонью стер написанное и сказал:

— Математика — наука точная, а в пропорции вашего высочества отношения не равны. И довольно об этом. Лучше я вам об Энрико и Бианке дочитаю. Помните, на чем остановились?

— Министр Сиффреди обвенчал свою дочь с коннетаблем, — ответил мальчик, — а новый король об этом ничего не знает.

— Верно, ваше высочество. А дальше были такие события. После свадьбы Бианка рапортовалась больной и ушла в свою спальню, сказав, что лучшее лекарство для нее — сон. Муж пошел с нею. В ее болезнь он не поверил и догадался, что у него есть сильный соперник, но своих подозрений не выдал.

Неизвестно, удалось ли Бианке заснуть, — она размышляла о неверности Энрико и о своей горестной доле, — но муж ее не спал и среди ночи услышал, что кто-то крадется по комнате. Негромкий голос позвал: «Бианка! Бианка!» Коннетабль схватил шпагу и сделал выпад в ту сторону, откуда слышал голос. Его клинок был отражен другим. Он снова наносит удар — и не встречает сопротивления, ищет в темноте соперника, не находит его и зовет слуг. Со свечой коннетабль обыскивает спальню — никого. Бианка не спит, однако у нее коннетабль не надеется узнать правду и рассказывает о загадочном голосе тестю. Сиффреди успокаивает зятя, уверяя, что причиной суматохи было его расстроенное воображение, и коннетабль соглашается с ним, ибо не может найти других объяснений.

На самом деле человек в спальне коннетаблю не почудился. Ночью к Бианке приходил король Энрико. Он тайно вернулся в Бельмонте, в свою комнату, и очень удивился, застав мужчину в спальне Бианки. Король не знал о ее свадьбе, хотел было разбудить Сиффреди, но подумал, что благоразумнее будет избежать огласки, неприятной для девушки, и поторопился уехать в Палермо.