Михаил Аношкин - Рубежи

• Название: Рубежи
• Автор: Михаил Аношкин
• Издательство: Южно-Уральское книжное издательство
• Жанр: О войне
• Год: 1981

Автобиографическая повесть. Автор выступает в ней представителем поколения, что пришло в жизнь после Великого Октября, а в пору зрелости первым приняло на себя удар фашистских полчищ, ценой великих жертв отстояло свободу и независимость Родины.

---

— Молодцы, товарищи! Первое место за нами! Спасибо от имени дирекции!

Мы во все глотки орали «ура».

Но бывало и по-другому. Мокрушин, кисло морщась, говорил:

— Порадовать нечем. Первыми нынче медички. А вы и песню недружно пели, и на митинге шумели, и равнение в рядах плохо держали. Ужи, а не ряды. Одним словом, ай-ай-ай!

И мы расходились хмурыми.

Георгий Романович военруком был деятельным и инициативным. (А выправку имел — залюбуешься. Смотришь на него и сам невольно подтягиваешь животик.) Отвоевал у директора специальный кабинет для военного дела, оборудовал так, что приходили смотреть из городской организации Осоавиахима. Стены в плакатах — наставлениях по винтовкам, ручным пулеметам, даже пушкам. И о том, как правильно надевать противогаз и оказывать первую помощь раненым. В шкафах — учебные винтовки.

Мокрушин водил нас в городской тир, стреляли из малокалиберок. Иногда устраивал учения. Вдруг среди урока завоет сирена — воздушная тревога! Каждый знал, что ему делать. Одни мчались занимать посты наружного наблюдения. Другие хватали носилки и бежали к месту сбора. Девчонки превращались в медицинских сестер.

Из семилетки в училище пришел и мой приятель, Васька Силаев. Жили Силаевы большой семьей на берегу заводского пруда, недалеко от острова, который кыштымцы почему-то называют Овином. Летом к нему добирались на лодке, а зимой — на коньках. Весной, когда я учился на втором курсе, приехал в отпуск курсант авиатехнического училища Сысоев. Пришел в училище навестить друзей. Среди девчонок он произвел фурор. В новенькой, хорошо пригнанной курсантской форме, стройный, подтянутый, стоял в коридоре у окна, смущенный вниманием.

Авторитет Красной Армии был велик и незыблем. Кто из моих сверстников не бредил подвигами, не мечтал однажды заявиться в родной дом командиром. А когда кому-то представлялась отсрочка от призыва, принимали с обидой — хуже других, что ли? И все рвались служить на границу.

В училище долго вспоминали приезд Сысоева. Девчонки не переставали ахать и удивляться, а парни завидовали.

На уроках Рогульки мы с Васькой Силаевым в игре на закрытие учебника не участвовали. Придумали свое развлечение. Расстилали на столе карту Советского Союза и начинали соревнование — кто лучше знает географию. Один называл какой-нибудь географический пункт, второй должен был быстро найти его. Васька всегда искал шустро и азартно. А в тот раз что-то задумался, глядел поверх классной доски.

— Слышь, — тронул я его локтем, — найди Калач.

— Ладно, кончай базар, — сказал Васька, свертывая карту. Прозвенел звонок. Мы вышли в коридор, и Силаев, положив мне на плечо руку, сказал:

— Ходил в военкомат. Заявление в военное училище подал. В Иркутск, где Сысоев учится.

Его признание пришибло меня. Как ни хотел, последовать за ним я не мог. Знал наверняка, что не пройду по здоровью. В авиационные училища, даже инженерно-технические, отбор был жестким. Малейшее отклонение от нормы — и забудь мечту.

К Силаеву медицинская комиссия придраться не могла. И он укатил в Иркутск сдавать вступительные экзамены. Нехорошо, конечно, но я мечтал, чтобы Васька на экзаменах провалился, чтобы остался со мною.

Силаев вернулся из Иркутска веселым — порядок! Дружеские отношения у нас с ним сохранились, мы на каникулах часто встречались, вместе ловили рыбу, загорали. Но какое-то маленькое отчуждение возникло. Нет-нет да екало сердце: последние каникулы вместе. Сейчас Васька рядом, а первого сентября его место за партой осиротеет.

Провожали Силаева в конце августа. Мать и отец его в ожидании поезда сидели на лавочке, сиротливые, пригорюнившиеся. Ничего! У них полно ребят, отсутствие Васьки не будет так заметно. Ударили в колокол. Я торопливо сунул Ваське руку, мы неуклюже обнялись, уткнулись носами друг другу в плечи.

И я убежал, чтобы не расплакаться…

11

Родных кыштымских мест мне никогда не забыть. Леса расстилались от края и до края. Заберешься, бывало, в глухомань. Сосны у неба сомкнули кроны, и солнце в чащу пробивается дымными лучиками. Под ногами папоротник по колено. Листья резные, копьевидные, застилают причудливой вязью землю, будто наброшен на нее зеленый, изумительной вязи ковер. Наклонишься, раздвинешь листья, а там, внизу, трава-мурава, нежная, шелковистая. Вглядишься повнимательнее — красный глазок на тебя уставился — ягодка-земляника. Ишь, куда спряталась!

Между темно-коричневыми стволами сосен тут и там тянутся к свету осинки, рябинки, реже — березки. Они предпочитают самостоятельность — рощами водятся.

Продерешься сквозь чащу — и вдруг солнце в глаза: еланка. Веселая да уютная — не уходил бы от нее. Еле поднялись над травой махонькие, похожие на зеленых ежей сосеночки-годовички. Малорослые березки глянцево, даже серебристо, поблескивают листвой. А гордость еланки — боярка. В рост человека и чуть повыше, а крона круглая — прямо зеленый шар. И цветы на еланке всякие, страницы не хватит перечислить: синие, желтые, бордовые. Но больше всего ромашки. Она кулижками и растет.

За еланкой болотце. Кочки мохнатые от осоки. Березки карликовые. Хорошо, болото сухое, перейти его просто. А бывают со ржавой водой, топкие, туда не суйся, застрянешь. А еще бывают болота клюквенные. Кочки покрыты мхом, а в нем растет клюква. Много ее бывает, ведрами собирают по осени.

За болотами косогор с опушкой соснового бора, за ним — озеро. Лесное, с голубинкой на поверхности и с коричневой водой в глубине, нетревоженное. Его обступил лес: на сухих берегах сосна, на заболоченных, низинных — береза и ольха. Камышей много, стенкой встали. Тихо. Ветер сюда залетает редко. Кажется пустынным, а прислушаешься, в камышах раздается: «кря-кря-кря». Утка с выводком кормится. У камышей рыба плещется: мелюзга от щук и окуней удирает. Богатая здесь рыбалка. И лес полон жизни. Вот змея прошуршала, пересекая каменистую тропинку. А там, в сумеречной чаще, царь-птица глухарь тяжело поднялась на крыло. Говорят, самая древняя птица на земле. Белка свесит любопытную мордочку с веселыми бусинками черных глаз — осматривается с любопытством. На поваленной бурой сосне — полосатый бурундучок. Посвистывает, оглядывается юрко. Дикий сизарь пролетит над вершинами. Синичка звеньканьем порадует — нравится ей в ольховых зарослях. Это зимой она поближе к жилью жмется. Кыштымская тайга…

Не знаю почему, но лучшим временем для заготовки дров на зиму считался конец мая. О паровом отоплении тогда и понятия не имели. И уголь не завозили.

Для меня самая горячая пора — экзамены. Вечером отец говорит:

— Чё, мать, завтра никак и начнем.

— Да уж пора. Миньку-то не тронь — испытания у него.

— А я об чем?

Отец берет пилу, «разводит» зубья, а потом напильником старательно точит их. Топор острит на точильном круге.

Уйдут отец с матерью в лес, а мне совестно. Неужели без зубрежки провалю экзамен? Уж как-нибудь вытяну на «удовлетворительно». Сбегаю в училище на консультацию — и в лес.

Обычно делянку нам отводили за Голой сопкой. Лесник указывал березы, которые подлежали рубке, а отец топором делал на стволах затесы — метки. Второй раз лесника звали, когда дрова напилены и сложены в поленницу. Тут уж без поллитровки не обходилось. Дров отец всегда заготавливал чуток больше, чем полагалось по билету. Дальше все зависело от лесника, как он на это посмотрит. У него молоточек с клеймом. Пока лесник не заклеймит дрова до полешка, их вывозить нельзя — оштрафуют. Собственно, не сам штраф страшен, а то, что отбирают дрова. Опрокинут отец с лесником по стопочке, и хозяин леса делается добрее:

— Ноне ты, Павлыч, чё-то разохотился, — это с намеком на лишнюю поленницу.

— Так ведь, Митрич, кто его знает, какая зима выпадет. Старые люди сказывают — шибко лютая обещается быть да вдобавок ранняя.

— Они наплетут, уши-то не развешивай, — отвечает лесник мягко. По голосу улавливается: не перечит. Потом клеймит до последнего полешка, и идут допивать пол-литра.

Не простая работа — заготовка дров. Валили намеченные березы так, чтобы потом удобнее было их разделывать. Подрубишь березу с одной стороны как можно ниже: высокие пеньки оставлять не полагалось. А с другой начинаешь пилить. Сгибаешься в три погибели, дергаешь пилу туда-сюда: бжих-бжих! Поясницу не чувствуешь: онемела. Но вот береза скрипнула, дрогнула и медленно стала клониться к земле. А ты ей помогаешь руками, а лучше — слегой. Ударится зелеными ветвями о землю, и отец скажет:

— Охолонем малость.

Он садится на поваленный ствол, свертывает цигарку. У тебя ломит спину. Во рту как в пустыне: ведро холодной воды выдул бы. Мать приносит чайник ключевой воды, холодной-холодной, и предостерегает:

— Не пей много!

И не выпьешь: зубы ломит. Отец прикурит и спрашивает: