Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит

• Название: Катарина, павлин и иезуит
• Автор: Драго Янчар
• Издательство: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина»
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0558-9

Прозаик, драматург и эссеист Драго Янчар – центральная личность современной словенской литературы, самый переводимый словенский автор. Его книги вышли более чем на двадцати языках. Русскому читателю известны его романы «Галерник» (1982) и «Северное сияние» (1990).

Действие романа «Катарина, павлин и иезуит» (2000) разворачивается в период Семилетней войны (1756–1763), в которую было втянуто большинство европейских стран. Главная героиня романа Катарина, устав от бессмысленности и бесперспективности своей жизни, от десятилетнего безответного увлечения блестящим австрийским офицером Виндишем, которому опадала прозвище «павлин», отправляется со словенскими паломниками в Кёльн к Золотой раке с мощами Святых Волхвов. На этом пуги ей суждено встретить бывшего иезуита Симона, ставшего ее подлинной большой любовью. Широта охвата событий, описанных рукой талантливого, зрелого мастера, историческая и психологическая достоверность рассказа, богатство живых деталей прошлого, постановка вечных и вместе с тем необычайно злободневных проблем отличают этот лучший роман писателя.

---

Так прошла зима пятьдесят седьмого года, того самого, в декабре которого при Лейтене одним ударом были сокрушены силы Австрии, прошли холодные месяцы пятьдесят восьмого года, из Силезии он – то верхом, то пешком – пробрался в Чехию, оттуда вернулся в Баварию, обогнул Ландсхут и его окрестности, направился к Рейну, где уже побывал прошлой осенью; сам того не зная, он уже бродил по берегам Рейна и северным равнинам, куда его позвала Катарина, к вратам, которые ведут в иной мир. Миновала зима, наступила сырая весна, слегка моросило, когда он издали увидел туман, поднимавшийся над обширной водной поверхностью, над озером.

Подойдя к большому озеру, которое называется Штарнбергским, и селению на его берегу под названием Тутцинг, он в первом же доме, доме рыбачьего сторожа, узнал, что внизу, в хижине, живет пришлая женщина, которая привезла с собой какого-то раненого. У сторожа были кривые ноги, он чинил сеть, прислоненную к стене. Он достал из колодца воды и предложил ее путнику. – Мы охотно помогаем странникам, – сказал он, – особенно если они христиане. Но этот раненый солдат, или разбойник, или бог знает кто, он – дьявольское отродье. Кричит по ночам. – Сторож сказал ему, похвастался, что он в этих местах, так сказать, официальное лицо, поставленное князем, его обязанность – заботиться о рыбе, ну и надзирать за людьми, которые – по его разрешению или без него – ловят ее в озере. Поэтому ему не все равно, что происходит вокруг. Когда сторож сказал, что пришлая женщина – паломница, она сама упомянула ему о том, что хочет попасть в Кельморайн, Симона охватило предчувствие, мгновенно добравшееся до костей и до сердца, потом оно добралось до верха желудка и замерло там. – На каком языке она говорит? – На чужом, па венгерском. – Что она говорит на чужом языке, они узнали потому, что она объясняется с раненым на этом языке. По ночам раненый кричит то на этом языке, то на немецком, при этом очень часто ругается самыми непотребными словами. Сторож считает, что больной человек – беглый солдат, он имеет при себе оружие, а по ночам он так страшно орет, что вся деревня не может спать из-за его ругательств и ужасных воплей, они ждут не дождутся, чтобы отделаться от него, да ведь больного человека и женщину, которая ухаживает за ним, ни с того ни с сего из села не выгонишь. Предчувствие сидело на верху желудка и потихоньку поднималось к горлу, горло перехватило, казалось, он вот-вот заплачет. Знало оно, предчувствие, что это она, его Катарина, изменившая ему, ком в горле превращался в отчаяние и злобу, этот мужчина наверняка Виндиш, офицер, капитан-хвастун, ну а прибывший – иезуит, монашек, выбравшийся из тюрьмы, вот они и сошлись все трое на берегу этого озера: Катарина, павлин и иезуит.

Держа мула на поводке, он быстро спустился по тропинке, которую показал ему сторож. Внизу было озеро, его гладь блестела в лучах вечернего солнца, в нем, как в зеркале, отражалось небо, его закатные краски. Позади была гряда высоких гор, на их вершинах пылали те же краски, что отражались в озере. Внизу виднелась заброшенная хижина, перед ней стояла старая, видавшая виды повозка, все это было в тени, почти во тьме, и из этой тьмы выступила женщина с ведром в руке. Сердце у него забилось с такой силой, что он вынужден был остановиться. Она шла к колодцу, шла той походкой, которую он узнал бы в любом сне, в любой тьме, в любом лесу, на берегу любого озера. Он наблюдал за тем, как она зацепила ведро за крючок, освободила колесо и наклонилась над колодцем, вглядываясь в его глубину, как она вытащила ведро и перелила воду, как она потом выпрямилась и поправила волосы, и эти движения тоже нельзя было не узнать, здесь тоже нельзя было ошибиться. Паломница, говорившая па чужом языке, – это была она. Она остановилась и посмотрела на блестящую поверхность озера. Его взгляд тоже был устремлен туда, оба созерцали одну и ту же красоту. Бессонными ночами в тюрьме, одинокими вечерами и на рассвете, когда он смотрел на стену камеры и видел на ней картины из сновидений и картины из жизни природы, и все это тоже было подобно сну – тогда он знал, что если когда-нибудь еще ему доведется бродить по миру, он будет смотреть на горы, поля, леса, солнце и луну иначе, чем он смотрел на них до сих пор. По крайней мере, теперь я знаю, что такое красота, хотя я и не понимаю, не сумею объяснить ее словами, ведь если бы кто-нибудь это умел, он умел бы и создать ее, как Бог создал ее из слова. И все же он знал: то, что он видит – красота, как знают это утки, лежащие на водной глади, псы, шныряющие по берегу, рыбы, посверкивающие чешуей под покровом воды. Все знают, как это прекрасно, а те, кто заточил его в стенах тюрьмы, знают это еще лучше, чем другие люди и животные. И все-таки самое прекрасное в этой картине было то, что она тоже на нее смотрит. Теперь она так близко, он хотел окликнуть ее и сбежать вниз с горы, но в этот момент она оторвала взгляд от озера, взяла ведро и понесла его в дом.

Он подошел так близко к хижине, что слышал доносившийся из нее разговор, ее голос, какой-то мужской голос, отвечающий ей. Предчувствие, которое сидело наверху желудка, теперь резало на куски его кости, озеро потемнело, небо потемнело. Он вернулся на холм над селом, привязал мула к дереву, сел в траву, смотрел на окна, в которых заструился теплый красноватый свет, и не мог пошевелиться.

Когда на колокольне зазвонили, созывая к вечерней мессе, дверь хижины отворилась, на пороге в слабом красноватом отблеске свечи стояла женщина и укутывала плечи платком. Она что-то прокричала: я иду к мессе, – прокричала она голосом, который был ему незнаком, который был непривычно грубым и резким, – к мессе, да, ну и что! – Она закрыла дверь, в доме что-то упало или разбилось, мужской голос что-то прогудел ей вслед, она, не оглядываясь, шла по направлению к нему. На этот раз сердце не буйствовало, оно остановилось.

И у нее оно тоже остановилось, когда он ее позвал, но с ней это случилось, потому что она думала, будто это дух, который уже был с нею однажды, там, возле вышедшего из берегов Рейна и в монастыре далеко на севере, а теперь этот дух снова вернулся. Дух или нет, беглец из тюрьмы или нет, иезуит или нет, но в тот же миг, когда их сердца снова стали биться, Катарина бросилась его целовать. Она начала плакать и целовать его, то и другое одновременно. Его лицо в одно мгновение стало мокрым от ее слез и поцелуев. Ее слезы текли по его лицу и закрытым глазам, она целовала его глаза, и лоб, и нос, и волосы, и шею, не переставая целовала его руки и лохмотья рубашки, которыми он перевязал грудь, она развязывала их и целовала, всем телом прижимаясь к нему, и его руки невольно потянулись к этому телу, которое так горячо прижималось к нему, к знакомому телу, которое он любил и о котором он столько думал, руки невольно подняли юбку, проникли под юбку, ласкали ее бедра и спину, повсюду было ее знакомое мягкое и гибкое тело, сегодня оно было горячим, горячечным, как в ту первую ночь, первую ночь любви, тогда она лежала больная, наверное, она и сейчас не совсем здорова. Она взяла его за руку и повела в дом на берегу озера, заперла дверь, за которой кто-то кашлял, а потом закричал в полусне: Кто к тебе пришел, кто там? – Она закрыла задвижку в комнате, за дверью кто-то лежал на кровати и хрипел. – Ничего, – сказала она, – не обращай внимания, – сказала и притянула его к себе, на постель. – Да, – выдохнула она, – да, да, – она говорила не переставая там, внизу, в доме на берегу озера, в темной комнате, и орошала его своими слезами и поцелуями, – да, пожалуйста, да, да, – он сам не понимал, что с ним происходит, его руки все еще блуждали по ее телу, ласкали ее волосы, но одновременно тянули эти волосы, рука собрала их в узел, так что на темени у нее что-то треснуло и она застонала от боли. Все равно она повторила – да, да, – и когда ласкающие и хищные когти его рук потянулись к ее лицу, когда он перевернул ее тело, так что оба они от этого неожиданного, сильного и неистового движения, не разжимая объятий, упали с постели, там внизу его ладонь сжала ее лицо и с силой притиснула к полу, так что голова ударилась о деревянный пол, он ударил ее, а она с полными слез глазами продолжала целовать его. – Да, прошу тебя, да. Это ты, – сказала она, – я тебя искала, по грязным постоялым дворам искала, по военным лагерям искала, от костра к костру ходила, в наводнение, по приютам для странников и монастырям, теперь ты здесь.

Внезапно перед ним возникла картина: Симон Ловренц, послушник ордена иезуитов, иезуитик, рано утром возвращается из лечебницы, перед ним женщина, молодая и красивая, она смотрит на него, и в глазах у нее головокружение, обморок, этот обморок передается ему, так что у него начинает кружиться голова, теперь он знает, чего ему тогда хотелось, несовместимого: наказать и в то же время обладать, он хотел ее ударить и задрать ей юбку и лечь между ее ногами, вот чего он хотел, и того и другого. Теперь он видел лицо той незнакомки и лицо Катарины одновременно, видел свою руку, которая замахнулась для удара, которая ласкала ее любимое лицо, которая погладила ее шею и тут же сжала ее, он уже не понимал, что происходит, где он, не знал, что сделает в следующую минуту. На какой-то момент – вне времени – он увидел художника, который с сердитым лицом расписывал стену, варварски швыряя на нее яркие кричащие краски, а потом легкими движениями размазывал их, чтобы они приобрели мягкие, нежные оттенки, он видел ее так, как видел образ женщины тот самый художник, который расписывал стену церкви в Высоком над Любляной, который при помощи резких линий и мягких движений рассказывал о том страшном или необычном, что происходит в реальном или вымышленном мире, художник, который нарисовал на стене обнаженное женское тело и обвил ноги женщины змием, а за ее спиной поместил искусителя, возможно, того самого, что хрипит и ругается за закрытой дверью, изобразил искусителя на церковной стене, где нарисовано обнаженное женское тело, и написал над картиной: LUXURIA.