Драго Янчар - Катарина, павлин и иезуит

• Название: Катарина, павлин и иезуит
• Автор: Драго Янчар
• Издательство: Лимбус Пресс, ООО «Издательство К. Тублина»
• Жанр: Зарубежное современное
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-8370-0558-9

Прозаик, драматург и эссеист Драго Янчар – центральная личность современной словенской литературы, самый переводимый словенский автор. Его книги вышли более чем на двадцати языках. Русскому читателю известны его романы «Галерник» (1982) и «Северное сияние» (1990).

Действие романа «Катарина, павлин и иезуит» (2000) разворачивается в период Семилетней войны (1756–1763), в которую было втянуто большинство европейских стран. Главная героиня романа Катарина, устав от бессмысленности и бесперспективности своей жизни, от десятилетнего безответного увлечения блестящим австрийским офицером Виндишем, которому опадала прозвище «павлин», отправляется со словенскими паломниками в Кёльн к Золотой раке с мощами Святых Волхвов. На этом пуги ей суждено встретить бывшего иезуита Симона, ставшего ее подлинной большой любовью. Широта охвата событий, описанных рукой талантливого, зрелого мастера, историческая и психологическая достоверность рассказа, богатство живых деталей прошлого, постановка вечных и вместе с тем необычайно злободневных проблем отличают этот лучший роман писателя.

---

Люди в то время не отличались особой стыдливостью, сквернословили даже женщины из высших кругов, и даже у епископа утром сорвалось с языка черное слово, но все это вовсе не значит, что Катарина не была стыдливой, ее бросало в краску при одной мысли, что ее из-за не слишком длинной юбки могли бы привязать к позорному столбу, как девушек из Зильской долины. Ее заливал румянец и при мысли, как в этой дороге быть с тем, что выходит из тела – с жидкостью по нескольку раз в день, с нечистотами каждый день и кровью каждый месяц, по правде сказать, из всего, что связано с длительным путешествием, этого она боялась больше всего – больше разбойников и войн, наводнений и землетрясений. Она боялась своего тела, его предательских и противных выделений, которые принижают человека до уровня животного, особое замешательство вызывая у женщины, превращая ее по сравнению с мужчиной в существо менее достойное, ставя ее снова и снова в положение, вызывающее насмешки и грубые шутки. Оказаться среди стольких людей со своими нуждами и своим замешательством – это страшнее всего, что может с ней случиться – чтобы она вынуждена была при других, хотя бы только при женщинах… она и подумать не могла о чем-то подобном. А подумать об этом пришлось уже вскоре после того, как она оказалась на месте сбора близ Локи. Она оглядывалась вокруг на людей, на повозки с лошадьми, мелькнула мысль, не спросить ли там, где паломников переписывали, где, гремя мощным голосом, царствовал предводитель паломников со своими помощниками – нет, конечно, она у них не спросила. Медленно и с чувством стыда, будто она затевает что-то непристойное, будто украла в церкви золотую дароносицу, Катарина направилась к лесу, ведь она много раз делала такие дела в лесу и в поле, но сейчас здесь, рядом, было столько людей, столько мужчин, молодых и старых, крестьян и горожан, горластых, грубых, всегда готовых к шуткам и поддразниваниям. И едва она присела и задрала подол, ее бросило в дрожь – краешком глаза она увидела, что кто-то на нее смотрит, больше никогда в этой дороге она не будет одна в своей комнате, все время на нее будет кто-нибудь смотреть, об этом она, действительно, не слишком задумывалась, и сейчас не решалась взглянуть, кто пялит на нее глаза. Это была женщина, тоже с задранным подолом и сверкающим белым задом посреди леса, так должна выглядеть и она сама, – ужас, – подумала Катарина, это ужасно. В этом нет ничего такого, – сказала женщина, – а зовут меня Амалия; каждая поначалу пугается этих вещей, я тебе все объясню: по дороге мужчины идут в лес направо, женщины – налево, и в приюте для странников всегда найдется вода для умывания, есть она и в бочках на телегах и еще кое-где, я уже ходила в странствия, ничего не бойся, как тебя зовут? Катарина? А я – Амалия, вот мы и познакомились.

Неизвестно, как все это представляла себе Катарина, но, ва всяком случае, не так, как это случилось, когда она вдруг оказалась со своей сумкой среди множества людей – крестьян в широкополых шляпах, горожан в бархате, людей, хорошо знакомых с крайней бедностью и живших в изобилии, чахоточных, покрытых коростой и толстых, краснощеких рож – все это было здесь, человеческое здоровье и болезнь, повозки, крики, запах конского навоза и жарившегося на вертелах мяса, она очутилась посреди этой массы тел, стада, толпы, двигавшейся туда и сюда, топтавшейся по грязи, грузившей что-то на повозки; неизвестно, как представляла себе Катарина это странствие к Золотой раке, но, во всяком случае, при меньшей массе грязи и меньшем смраде, однако, как все дочери, не послушавшиеся предостережений своих отцов, она должна была на собственной шкуре испытать, что такое плохая погода, вонь, исходящая от людей и животных, и все же она была полна решимости идти вперед, хотя и не знала, куда ее в самом деле ведет жизнь и выведет ли из этой грязи к красоте, сияющей из далекого города с удивительным названием Кельморайн. Известно, что сказала бы ей сестра: что искала, то и нашла; известно, что сказал бы брат: ты всегда все хочешь сделать по-своему; и отец: вернись, Катарина, знаешь ведь, что сказала бы Нежа, есть еще время, вернись. Амалия смеется, ей все это нипочем, она радуется предстоящей дороге, охотно приходит на помощь. И Катарина тоже уже смеется, в обществе Амалии все легче. Амалия – добрая женщина, она и больным помогает, тем, которых вместе с их костылями и палками везут на телеге с высокими бортами. Каждый встречал подобную женщину, ее нетрудно себе представить: глаза у нее не синие и не черные, она не рыжеволоса и не обольстительна, волосы у нее пшеничные, немного вьются и разлетаются в стороны, голос глубокий, она не слишком толста и не слишком худа, она такая, что Катарина сразу же поняла: эта поможет. Амалия с задором взглянула на парней, затем обернулась к Катарине и сказала: не смотри, – будто это смотрела Катарина, а не она сама, – не смотри, Бог все видит, Бог все знает и грешить не позволяет.

На подводы складывали бочки и тюки, привязывая их крепкими веревками, погрузили большой крест с распятым Христом, который будут вносить в ворота немецких городов и в церкви к золотым алтарям – своего, словенского, деревянного Христа, сюда же складывали хоругви со своими старыми краинскими святыми, Приможем и Христофором, Севастьяном и Розалией, Рохом и Мартыном, балдахины и церковные одеяния, чаши и дароносицы, грузили орудия труда и кое-что из оружия – ружья и сабли, бочку вина, бочку пороха, узлы и мешки паломников, чтобы их не нужно было нести на себе, грубые ворсистые одеяла и свертки полотняных простыней, корм для лошадей и продовольствие для людей, мотки толстых веревок, с помощью которых, если понадобится, можно будет вытащить телегу из грязи, все это огромное множество людей было в движении, всех их с подробными сведениями переписывали, нужно было знать, кто идет в странствие и откуда он, всей этой массе надо быть есть, пить, спать, идти или ехать. Большинство шло пешком, кое-кто ехал верхом, ослабевшие и больные – на телегах. На двух подводах сидели люди с костылями, забинтованные, хромые и косоглазые, с вывихнутыми челюстями и покалеченными руками, безрукие и такие, у которых по бороде текли слюни; было это у них от рождения или вследствие какой-то болезни, но именно они лучше всех знали, зачем направляются в Кельморайн – чтобы в конце, самом конце своего кельморайнского и жизненного пути, сесть одесную от Бога.

Катарина бывала на многих ярмарках и на многих мессах, была в театре в Любляне и на пасхальных мистериях в Шкофье Локе, но такого еще не видывала. Может быть, потому что мистерии и «Юдифь» в театре она смотрела по-детски любопытными глазами и происходящее ее не касалось. То, что было здесь, стало вдруг частью ее жизни, все эти мужчины и женщины, здоровые, весело болтающие друг с другом и стонущие больные на подводах – все это вошло в ее жизнь, не было представлением, рядом с ней не было ни отца, ни сестры, ни Арона – никого, кроме Амалии, с которой она совсем недавно познакомилась и сейчас видит, как она беспечно шутит с молодыми возчиками и конюхами. С конюхами, которые треплют лошадей по широкому крупу и хлещут кнутом по своим сапогам. И вот, наконец, возчики крестят дорогу перед лошадьми, возчик первой подводы, взмахивая кнутом, делает в воздухе три больших креста, чтобы по ночам не подлезали коням под ноги какие-нибудь невидимые бесы и прочая нечисть, чтобы не случилось несчастья, если дорогу перебежит заяц или черная кошка, сотворили крестное знамение и над задней повозкой, чтобы с той стороны не явилась какая-нибудь злая тварь, осенили крестом и каждую телегу по отдельности, каждую лошадь и каждого мула, чтобы им не причинили вреда какие-нибудь немецкие колдуньи, чтобы сзади не заползли уховертки; все вручают себя заступничеству святого Христофора, смотрят на его изображение на церковной стене, чтобы никто из них в этот день не умер, все отдаются попечению доброго святого Христофора, чтобы он надежно вел их по дорогам и переносил через разлившиеся реки, как он перенес младенца Иисуса на картине, нарисованной на многих приходских церквах, так что каждый мог ежедневно видеть заступника, ибо увидевший святого Христофора в тот день не умрет, а это уже нечто такое, ради чего стоит всякий раз на него взглянуть; они вручают себя покровительству святого Валентина, и каждый в отдельности – своему святому; и вот огромная процессия странников двигается – идем, идем в Кельморайн.

Они вырвали из земли корни своих ног и двинулись в путь, тронулись с места колеса их повозок, копыта коней; они шли по земле, как в великом храме, между алтарей холмов и окон неба, среди цветущих полей и белоглавых гор, ноги – на земле, сердца – высоко в небесах, там, где в глубокой синеве в виде белых облаков плавали огромные существа, животные с длинными шеями, драконы, и где, вероятно, скрывалось вавилонское чудовище, словно ждущее, когда ему можно будет опуститься вниз и затеряться среди идущих людей, среди паломников, которые со своими повозками, хрупкими корабликами, поплыли в открытое и беспокойное море, но им не измерить его простор и небесную высь – им, беспокойным, заплутавшимся в туманных далях огромного континента.