Эдмунд Вааль - Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие

• Название: Заяц с янтарными глазами: скрытое наследие
• Автор: Эдмунд Вааль
• Издательство: ACT, CORPUS
• Жанр: Современная проза
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-17-077269-8

Хотите историю? Следуйте за белым зайцем с янтарными глазами. Известный английский художник-керамист берется за перо, чтобы прочертить путь своей семьи — и сопровождавшей ее в скитаниях коллекции брелоков-нэцке. Автор, перемещаясь из царской Одессы в Париж импрессионистов и Пруста, из захваченной нацистами Вены в оккупированный американцами Токио, рассказывает невыдуманные истории об утраченном и обретенном доме, о том, как хрупка жизнь и как из историй людей сплетается история человечества.

---

Шницлер не разделяет их чувств. Пятого августа он делает запись: «Мировая война. Мировая гибель. Карл Краус желает императору ‘доброго конца света’».

Вена выглядит празднично: молодые люди по двое или по трое, с цветками на шляпах, идут записываться в армию. В парках играют военные оркестры. Еврейская община в Вене выражает радость. Ежемесячный информационный бюллетень, выпускавшийся Австрийским союзом израэлитов, в июле и августе публикует торжественную речь: «В этот час опасности мы хотим проявить себя полноценными гражданами государства… Мы хотим отблагодарить кайзера и кровью наших детей, и нашим имуществом за дарованную нам свободу; мы хотим доказать государству, что мы — его истинные граждане, ничем не хуже остальных… По окончании этой войны, со всеми ее ужасами, любая антисемитская агитация станет невозможной… мы докажем свое полное равенство с другими подданными». Германия должна освободить евреев.

Виктор думал иначе: война — это самоубийственная катастрофа. Он велел накрыть всю мебель во дворце чехлами от пыли, отослал слуг, выдав им деньги на проживание и питание, а семью отправил сперва в дом своего друга Густава Шпрингера недалеко от Шенбрунна, а затем к родственникам в горы вблизи Бад-Ишля. Сам он обосновался в отеле «Захер», чтобы переждать войну наедине с книгами по истории. Об управлении банком речи не идет: можно ли этим заниматься, воюя с Францией («Эфрусси и компания», рю де л’Аркад, Париж), с Англией («Эфрусси и компания», Кинг-стрит, Лондон) и с Россией (Эфрусси, Петроград)?

В романе Йозефа Рота «Марш Радецкого» граф рассуждает:

Это государство должно погибнуть. Не успеет наш император закрыть глаза, как мы распадемся на сотни кусков. Балканцы будут могущественнее нас. Все народы укрепят свои пакостные маленькие государства, и даже евреи провозгласят своего короля в Палестине. В Вене уже воняет демократическим потом, так что по Рингштрассе становится невозможным ходить… В придворном театре играют еврейские пьесы, и каждую неделю какой-нибудь венгерский клозетный фабрикант становится бароном. Говорю вам, господа, если теперь не начнут стрелять, дело гиблое. Мы еще доживем до этого![58]

В ту осень в Вене звучало множество воззваний. Теперь, когда идет война, император обращается к детям своей империи. Газеты печатают Der Brief Sr. Majestät unseres allergnädigsten Kaisers Franz Josef I an die Kinder im Weltkriege — письмо Его Величества, нашего всемилостивейшего Франца Иосифа, детям в пору Мировой войны: «Вы, дети, — сокровище всех моих народов, будь тысячу раз благословенно их будущее».

Спустя шесть недель Виктор понимает, что война не собирается заканчиваться, и возвращается из отеля «Захер» домой. Эмми с детьми возвращается из Бад-Ишля. С мебели снимают чехлы. Теперь на улице, за окном детской, постоянно что-нибудь творится. Там все время стоит такой шум от студенческих демонстраций (Музиль упоминает в дневнике «безобразное пение в кафе»), от марширующих солдат с оркестрами, что Эмми решает перенести детские комнаты в другую, более тихую часть дома. Однако этого не происходит. Дом плохо приспособлен для большой семьи, объясняет она детям: мы все здесь будто выставлены напоказ в одном стеклянном ящике, мы живем будто на улице, тут даже ваш отец ничего поделать не может.

Лозунги, которые выкрикивают студенты, меняются с каждой неделей. Начинают они с «Сербия должна сгинуть!» (Serbien muss sterben). После принимаются за русских: «Один выстрел — один русский!» Потом переключаются на французов. И с каждой неделей эти толпы делаются все пестрее. Разумеется, Эмми обеспокоена войной, но обеспокоена она и воздействием всех этих криков на детей. Теперь они едят за маленьким столиком в комнате для музыкальных занятий: она выходит на Шоттенгассе, там чуть тише.

Игги ходит в Шоттенгимназиум. Это очень хорошая школа за углом, там заправляют бенедиктинцы. Это одна из двух лучших школ в Вене, говорил он мне. Об этом свидетельствует и мемориальная доска на стене здания, где приведены имена знаменитых поэтов прежних времен. Хотя преподавали там монахи, среди учеников было много евреев. Особое внимание школа уделяет изучению классических авторов, но есть и уроки математики, истории и географии. Кроме того, изучают языки. Правда, всем троим детям Эфрусси последние изучать нет надобности, потому что они и так свободно переходят с английского на французский, разговаривая с матерью, и говорят по-немецки с отцом. Русский они знают совсем чуть-чуть, — и никакого идиша! Детям внушают, чтобы за пределами дома они разговаривали исключительно по-немецки. По Вене ходят какие-то люди с лестницами и замазывают названия всех магазинов, которые кажутся им чересчур иностранными.

Девочек в Шоттенгимназиум не принимают. Гизела занимается с гувернанткой дома, в классной комнате рядом с гардеробной Эмми. Элизабет договорилась с Виктором, и теперь к ней ходит частный наставник. Эмми против. Она так возмущена этим неподобающим, непонятным желанием дочери, что однажды Игги слышит, как она кричит, а потом разбивает что-то в гостиной — видимо, какой-то фарфоровый предмет. Элизабет неукоснительно следует той программе, по которой занимаются мальчики, ее ровесники, в Шоттенгимназиуме, и во второй половине дня ей разрешается ходить в школьную лабораторию и в одиночестве заниматься там с одним из учителей. Она знает: если она хочет попасть в университет, ей необходимо сдать выпускные экзамены и получить аттестат в этой школе. Элизабет уже с десяти лет понимала, что ей нужно обязательно выбраться из этой комнаты — классной комнаты с желтым ковром — в другую, по ту сторону Франценринга: в лекционный зал университета. Он находился в каких-нибудь двухстах метрах отсюда, но для девушки это расстояние равнялось едва ли не тысяче миль. В том году в университете девять тысяч студентов, и всего сто двадцать из них — женщины. Самого лектория из окна Элизабет не видно. Я проверял. Зато видно его окно, а остальное легко вообразить: многоярусные скамьи, профессор за кафедрой. Он разговаривает с тобой. Твоя рука, как во сне, движется по бумаге и что-то записывает.

Игги неохотно посещает Шоттенгимназиум. Туда можно добежать за три минуты, хотя с набитым ранцем я не пробовал этого делать. Сохранилась фотография за третий класс, сделанная в 1914 году: за партами сидят тридцать мальчиков в серых фланелевых костюмах с галстуками (или в матросских). Два окна выходят на внутренний двор, и видно, что в здании пять этажей. Один дурачок корчит рожи. Позади — строгий учитель в монашеском одеянии. На обороте фотоснимка — подписи учеников: все эти Георги, Фрицы, Отто, Максы, Оскары и Эрнсты. Игги расписался красивым курсивом: Игнац ф. Эфрусси.

На другой стене — школьная доска с геометрическими задачами. Сегодня они проходили, как вычислить площадь поверхности конуса. Игги каждый день приносит домашнее задание. Он терпеть его не может. Ему плохо дается алгебра и анализ, он ненавидит математику. Семьдесят лет спустя он назвал мне без ошибки имена всех учителей-монахов и те предметы, которым они безуспешно пытались научить его.

А еще он приносит домой стишки:

Heil Wien! Heil Berlin!
In 14 Tagen
In Petersburg drin!

(Да здравствует Вена! Да здравствует Берлин!
Через 14 дней
Мы дойдем до Петербурга!)

Попадаются стишки и грубее. Они заставляют морщиться Виктора, который родился в России и любит Санкт-Петербург, хотя теперь, конечно, он австриец и любит Вену.

Для Игги война — это повод поиграть в солдат. Особенно хорошим солдатом оказывается их родственница Пиц — Мария-Луиза фон Мотезицки. В углу дворца есть лестница для слуг, скрытая за потайной дверью. Это широкая, закрученная, как раковина наутилуса, спираль из 136 ступеней, ведущая на крышу, а там, если потянуть на себя дверь, то неожиданно оказываешься над кариатидами и листьями аканта — и тебе видно все-все: вся Вена как на ладони. Ты медленно поворачиваешься по часовой стрелке: вот университет, потом Вотивкирхе, затем собор Святого Стефана, потом множество башен и куполов Оперы, Бургтеатра и Ратхауса, а вот и снова университет. А можно подзадоривать друг друга — подползти к краю парапета, чтобы заглянуть через стеклянную крышу во внутренний двор или стрелять по крошечным бюргерам и их супругам, спешащим по Франценринг или Шоттенгассе. Для этого нужны вишневые косточки или комочки жеваной бумаги — и меткость. Особенно привлекательная мишень — кафе с широкими холщовыми навесами, расположенное внизу. Официанты в черных передниках поднимают головы и что-то кричат, так что приходится живо прятаться.

А еще можно залезать на крышу соседнего дворца Либенов, где живут родственники.