Натан Щаранский - Не убоюсь зла

• Название: Не убоюсь зла
• Автор: Натан Щаранский
• Жанр: Русская классическая проза

---

Следующий раз мы встретились с Петуховым примерно через месяц -причем, казалось бы, совершенно случайно. Поздно вечером мы с Бо-родой говорили по телефону с Израилем из рабочего кабинета Сани Липавского. Выйдя на улицу, я стал ловить такси -- торопился к Лернерам по какому-то важному делу. Вдруг около меня остановилась машина. Водитель распахнул дверцу:

-- Щаранский, шалом! Вам куда?

Это был Петухов. Я, правда, не сразу вспомнил его -- последние дни были насыщены событиями и встречами. Оказалось, что нам по пути. Валерий явно напрашивался на то, чтобы я взял его с собой, и мне с тру-дом удалось отвертеться -- уж слишком навязчивым, даже нахальным был этот доктор парапсихологических наук.

В третий раз Петухов всплыл в середине февраля, в напряженные дни после ареста Гинзбурга и Орлова. Он разыскал меня и попросил по-мочь встретиться с Тотом.

-- Позвоните ему сами, -- сказал я, -- ведь вы знакомы, а у меня, уж извините, совершенно нет времени.

Но Валерий просил, даже настаивал, говорил, что у него к Тоту дело первостепенной важности, а самому ему звонить неудобно, -- короче, он меня уломал.

Я жил в те дни в квартире Слепаков -- Бороды с Машей не было в Москве. Там и состоялась вторая встреча Тога с Петуховым, поразив-шая и Боба, и меня своей полной бессмысленностью. Петухов, оказыва-ется, получил из американского журнала гранки своей статьи -- той са-мой, которую он в свое время передал Тогу, -- но редактор просил его дать другой заголовок. Об этом-то и хотел посоветоваться с Бобом наш ученый -- как назвать статью.

Я их торопил: мне нужно было срочно ехать в городскую прокурату-ру, чтобы выяснить судьбу арестованных товарищей.

-- Как продвигаются ваши опыты -- спросил Петухова Боб. -- Вы, помнится, обещали мне "право первой ночи"...

И тут вдруг ни с того ни с сего Петухов стал торопливо перечислять все исследовательские центры, где занимаются парапсихологией, и до-бавил в конце:

-- Кажется, есть еще в Зеленограде, в одном институте. У меня там друзья, если хотите, могу узнать точнее.

-- Боб, Зеленоград -- режимный город. Тебе туда соваться незачем, -вмешался я.

В Зеленограде действительно было много закрытых предприятий, и об этом знал каждый москвич. А я со времени подачи документов на вы-езд в Израиль старался быть подальше от всяких "ящиков", даже от лю-бых разговоров о них. Однако не только этим объяснялась причина моего грубого вторжения в чужую беседу. С каждой фразой Петухов все больше раздражал меня. Ну, сами посудите: я спешу, происходят такие серьезные, трагические события, а этот тип морочит голову какими-то глупостями -- парапсихология, статья, заголовок... Мне попросту хоте-лось поскорее от него отвязаться. Конечно, у осторожного человека уже давно возник бы целый ряд вопросов. Почему, например, Петухов так хотел, чтобы встреча с Тотом состоялась в моем присутствии? И может ли советский ученый такого ранга позволить себе пересылать статью в иностранный журнал, не испросив на то разрешения у многочисленных вышестоящих инстанций? Но время, повторяю, было горячее, Петухов -- лишь один из сотен людей, промелькнувших на периферии моей жизни в последние месяцы перед арестом, а о своем принципе я уже го-ворил: быть готовым к провокациям КГБ, но не пытаться их предотвра-тить -- если охранка захочет, то всегда найдет для этого подходящую возможность.

В тот день Боб, к счастью, тоже куда-то спешил, и сразу же после мо-его вмешательства мы разошлись.

Последний раз я говорил с Петуховым по телефону за несколько дней до появления статьи в "Известиях". Он снова хотел встретиться с Тотом и опять непременно в моем присутствии. Я отказал ему, сослав-шись на занятость, -- и это было чистой правдой: мы подавали в суд на авторов антисемитского фильма "Скупщики душ", готовили пресс-кон-ференции по делам узников Сиона; Хельсинкская группа, руководите-лем которой я фактически стал после ареста Орлова и Гинзбурга и эмиг-рации Люды Алексеевой, разрабатывала свой очередной документ -- короче, ни минуты свободной у меня не было, тем более для него.

-- Хорошо, я подожду, пока у вас появится время, -- смиренно ска-зал погрустневший Петухов.

В его показаниях, которые мне сейчас прочел Солонченко, упомина-лись все эти эпизоды, однако свидетель утверждал, что Тот сам искал встреч с ним, проявляя при этом крайнюю заинтересованность в инфор-мации о проводимых им исследованиях.

Кто же он, Петухов? Честолюбивый парапсихолог, мечтавший про-славиться на Западе и струсивший при первом же столкновении с КГБ, или обычный провокатор? Да мне-то что до этого! Ведь ничего преступ-ного я не совершал! Но если Боба действительно посадили, то одно из двух: либо он попался на удочку их провокации, либо... Нет, о том, что он мог и впрямь быть шпионом, я и думать не желал. А может, все это чистый блеф, и никаких показаний Тога в действительности не сущест-вует? Солонченко ведь отказался мне их процитировать, сославшись на то, что я не сотрудничаю со следствием.

Что заставляет человека изменить свою позицию, отступить? Страх. Это он, мобилизуя себе в помощники разум, совесть и логику, нашепты-вает тебе на ухо убедительные и соблазнительные аргументы в пользу сдачи завоеванного с таким трудом плацдарма. Сколь изобретателен бывает при этом ум, сколь гибка совесть, сколь изворотлива логика, я узнал впоследствии, в течение девяти лет наблюдая за людьми, нахо-дившимися в экстремальных условиях. Говорят, что дурак учится на собственном опыте, а умный -- на чужом; чужой опыт там, в Лефорто-во, мне еще не был известен, и пришлось наживать свой. КГБ мог тор-жествовать: я сделал шаг навстречу ему. Положим, не шаг, а шажок, да и последствий он, слава Богу, не имел, и все же досадно, что это случи-лось. Но как прививка предотвращает серьезную болезнь, так и моя ма-ленькая уступка заставила меня остановиться над самым обрывом и трезво разобраться в том, что со мной происходит.

Меня пугала неизвестность, страшно хотелось знать, существуют ли на самом деле показания Тота. И я нашел для себя такие доводы: разве я не обязан пресекать попытки КГБ представить мою деятельность как секретную? Если Петухов под диктовку следователей оговорил меня, а Тот и на самом деле увяз в какой-то неприятной истории, разве мое молчание не сыграет им на руку? Значит, надо отвечать на их вопросы -- но, естественно, с умом, чтобы не подвести других. (В действительности на все это есть лишь один ответ, остальное -- от лукавого: что бы ты ни говорил на допросах, КГБ возьмет из твоих показаний лишь то, что подкрепляет их версию. Ты им не в состоянии помешать; единственное, что ты можешь, -- не помогать им.)

Когда после обеда я вернулся в кабинет следователя и Солоченко вновь принялся журить меня за глупое и недальновидное поведение, я сделал вид, что мучительно размышляю, и наконец сказал: -- Что ж, я, пожалуй, готов в виде исключения, выслушав показания Тога и тех, кто с ним встречался, подтвердить или опровергнуть приведенные в них факты, касающиеся меня лично. Предупреждаю, что о других я, как и раньше, не скажу ни слова.

Вряд ли мое предложение показалось Солонченко особо щедрым. Но все-таки это был явный знак, свидетельствовавший о том, что я начи-наю поддаваться нажиму. Следовательно, давление нужно усилить. Со-лонченко изобразил возмущение: -- Мы же здесь не в игрушки с вами играем! Если хотите, чтобы к вам относились всерьез, рассказывайте все, что знаете, а мы уж сами сравним ваши слова с показаниями других. Если будут расхождения, я вам на них укажу, вот тогда и опровергайте сколько душе угодно. А привередничать, как английская королева, здесь нечего! Уж больно вы, Щаранский, капризны; к нам у вас слишком много претензий, а к себе -- слишком мало.

Отступать дальше я не собирался, а потому мы с Солонченко вскоре расстались, отложив партию в той, же позиции.

Через час в камере появился заместитель начальника тюрьмы по по-литчасти Степанов и обратился ко мне:

-- Вы, надеюсь, не забыли еще, что нарушили режим содержания? Знайте, что у нас с этим строго. Советую морально подготовиться к наказанию.

Прошло еще четверть часа, и меня увели в карцер. Перед этим два вертухая предложили мне раздеться. Тщательно исс-ледовав мою одежду, они вернули мне трусы, майку и носки и выдали тонкие рваные штаны и куртку, а также предложили на выбор -- тапки или огромные тяжелые ботинки без шнурков. Я выбрал ботинки.

Помещался карцер в подвале. Закуток в три квадратных метра -- два на полтора -- с цементным полом и цементным же пеньком посередине, таким маленьким, что долго на нем не высидишь. Света нет, лишь тус-клая лампочка над дверью -- чтобы надзиратель видел тебя в глазок. Стены влажные, в потеках, штукатурка свисает с них клочьями. Сы-рость сразу же проникает сквозь одежду. Пока еще, кажется, не холод-но, но уже ясно, что ночь будет нелегкой. К стене, как полка в железно-дорожном вагоне, прикреплена массивная грубо отесанная доска. Перед отбоем в карцер вошел надзиратель, отомкнул замок и опустил ее. В подвальном коридоре полдюжины камер, но остальные свободны. Непо-далеку от моей стоит стол, за ним всю ночь сидят двое вертухаев в тулу-пах, пьют чай, беседуют.