Лев Кокин - Зову живых: Повесть о Михаиле Петрашевском

• Название: Зову живых: Повесть о Михаиле Петрашевском
• Автор: Лев Кокин
• Издательство: Политиздат
• Жанр: История
• Год: 1981

В повести «Зову живых» Лев Кокин обратился к раннему периоду социалистического движении в России. В центре повести — дерзкая, светлая и в то же время трагическая фигура Михаила Васильевича Петрашевского, неутомимого «пропагатора» и непреклонного борца «со всяким насилием и всякой неправдой». В мрачную николаевскую эпоху этот рыцарски самоотверженный человек поверил в будущее счастливое общество. И никакие выпавшие на его долю испытания не заставили Петрашевского поступиться своими убеждениями.

Повесть, тепло встреченная читателями и прессой, выходит вторым изданием.

---

Торжествам, казалось, не будет конца в ту осень. Сибиряковский дворец вечерами пылал. Главноначальствующий надо всеми пятью губерниями Восточной Сибири генерал-губернатор, генерал-лейтенант и кавалер Николай Муравьев высочайшим рескриптом был пожалован графским достоинством. «Просвещенным действиям вашим, — писал графу Муравьеву-Амурскому царь, — обязан этот край началом своего возрождения…» Далеко за полночь сверкал огнями Сибиряковский дворец, но немногим ранее гасли окна на другой стороне Большой улицы, в библиотеке купца Шестунова. Там по-прежнему сходились отвести душу недовольные молодые люди.

Насмешливая статья Петрашевского в «Ведомостях» не осталась без отклика. У Шестунова пустили по рукам карикатуру: купец с белой головой (смекай, высмеянный в статье глава Амурской торговой компании Белоголовый) говорит выдувающему мыльные пузыри начальнику: «И как это, ваше сиятельство, все это совершили!» А новоиспеченный граф отвечает: «В том-то и штука, чтоб уметь пузыри пускать!..» Хоть и не принято было доискиваться, кто подобным шалостям автор, на сей раз дружно заподозрили самого Михаила Васильевича. Он отнекивался, смеясь: что вы, мол, господа, я и рисовать-то вовсе не умею! Вдруг кто-то очень серьезно сказал: «Эх, пропечатать бы, господа, такую картинку в газете!..»

«Вот были бы деньги, можно бы в Иркутске и частную газету завести независимо от казенных „Ведомостей“», — откликнулся Петрашевский и вспомнил, как в молодости, в Петербурге, сам было вознамерился издавать журнал, да дело не сладилось… «За чем же стало?» — спросил его младший Белоголовый, купеческий сын. «За деньгами…». «А много ли на издание газеты надо?» — поинтересовался другой купеческий сын, Пиленков. «Я думаю, для начала пяти тысяч хватило бы». «Пять-то тысяч собрать можно, — уверенно сказал Попов, еще один купеческий сын. — Да дозволят ли издавать-то?» Но Петрашевский уже загорелся: «Мы станем возбуждать общественное мнение против произвола и насилия во всех его видах… Это будет орган критических, либеральных мнений! Надобно эксплуатировать либерализм Муравьева! Я поговорю с ним! Немедля!..» И, разумеется, не услышал того, как Николай Пестерев, державший фотографию на Большой улице, заметил вполголоса приятелю своему Шестунову: «Чудак этот Петрашевский! Помешался на легальном порядке… Политический чудак, ей-ей!»

Графу Муравьеву-Амурскому идея независимой газеты, как и ожидал того Петрашевский, пришлась по вкусу. Завести собственную свою оппозицию… ну, точно у английского короля! — что-то лестное было в этом для генеральского самолюбия. Он с охотою стал развивать эту тему, даже предложил назвать газету «Амур», и тотчас обратился в Петербург за разрешением ее издавать — с тем, однако, чтобы цензура была возложена на генерал-губернатора Восточной Сибири…

У Шестунова строили радужные планы по поводу будущего «Амура»… но тем временем из Петербурга стали приходить журналы со статьями на амурские темы, такими, что показалось посетителям Шестунова, будто автор подслушал их мысли и только перенес на бумагу.

Разве не они меж собою шушукались об обмане начальством казаков, о несправедливостях его и бестолковости на Амуре?!. А одна из статей так и названа была: «Кого обманывают и кто окончательно остается обманутым?» Разве не говорили у Шестунова о безумном противоречии слов и дел? А в статьях писалось об изобретении хвалителями Амура небывалых пароходов и несуществующих путей сообщения и о различных изворотах казны и незавидной участи переселенцев, о болезнях и смертности — тогда как у Шестунова в герб новому краю предлагалось изображение снов царя Фараона и могил…

Читать эти статьи приходили к Шестунову с утра до ночи, ради них записывались в библиотеку. Не всегда и стульев хватало. Поскольку недоставало журналов, случались чтения вслух. Автор статей декабрист Завалишин не посещал Шестунова, хоть и был в Иркутске известен. Давно жил в Чите и приготовлял проекты освоения Амурского края задолго до появления Муравьева в Сибири, так что в свое время генерал-губернатор охотно пользовался его советами.

Первую статью Завалишина об Амуре, напечатанную в «Морском сборнике», Муравьев прислал Петрашевскому и Львову еще до того, как ее получил Шестунов.

Через несколько дней у Федора Львова был с главным начальником такой разговор:

Муравьев. Ну, что скажете о статье читинского вице-губернатора?

Львов. Какого, простите?

Муравьев. Завалишина… Всю Читу с толку сбил!

Львов. В ней, мне кажется, много правды, хотя группировка фактов, в самом деле, показывает желание находить только дурное и обвинить вас. По-моему, Николай Николаевич, ответить можно только одним образом: высказав совершенную правду. Указать на препятствия, которые вам делали в Петербурге, на недостаток средств, на положение вообще… на свои ошибки и показать, какие меры приняты для их исправления…

Муравьев. Оно так и сделано. Уж пишется вся история об Амуре.

Львов. Надеюсь, однако, Николай Николаевич, что вы не станете и никому не позволите преследовать Завалишина за это.

Муравьев. За кого вы меня принимаете, Федор Николаевич!

Когда Петрашевский пересказал этот разговор Шестунову, тот озлился: кто нынче не говорит либеральных фраз, да многие ли применяют их к делу!

Что в библиотеке купца Шестунова вместо молчаливого чтения говорят о начальстве и вообще рассуждают, не могло не дойти до иркутских верхов. И до его сиятельства самого. Спешнев рассказывал, что библиотеку там иначе не именуют, как якобинским клубом. Сам Николай Александрович к Шестунову не заходил, был загружен работою сверх всякой меры. Помимо редакционных забот надвигались еще и другие. Муравьев-Амурский готовился к очередной экспедиции, дополнив на сей раз маршрут Япониею для дипломатических переговоров. Он пригласил с собою Спешнева в качестве правителя походной своей канцелярии. Николай Александрович отказываться не стал, с новым жаром принялся за труды по Востоку — по географии, по этнографии, по истории. Но к Шестунову и за этими книгами не пошел. Зато не раз помянул добрым словом Александра Пантелеймоновича Баласогло. Составленную им когда-то для Муравьева записку не только проконспектировал — заучил почти наизусть.

Известие о сборах Спешнева в дорогу у Петрашевского нисколько не вызвало возражений. Скорее, напротив. «Муравьев дик, а мы к нему няньку! — сказал он Львову. — Пусть удерживает Муравьева от диких порывов!»

Якобинский клуб тем временем не пустовал. На другой стороне Большой улицы по-прежнему осуждали начальство. «Рутинисты и консерваторы вовсе не так опасны, — втолковывал читателям Михаил Шестунов. — Либералы на словах, вот кто страшен, вся эта белая кость. Вот кого изобличать-то надо в „Амуре“!..» Впрочем, сибиряков давным-давно двуличие не удивляло. Сибирские администраторы всегда были двулики, как Янус. Еще генерал-губернатор Сперанский говаривал, что они быстро меняются, переезжая через Урал. Про генерал-губернатора Пестеля, отца казненного декабриста, жившего, подобно римским проконсулам, все больше в столице, рассказывали к случаю анекдотец старинный. Как царь спросил у кого-то из приближенных: что это там вдалеке, а тот ответил, что на таком расстоянии не разглядит и надобно спросить у Пестеля. У него, мол, такие глаза, что видит отсюда, что делается в Сибири… При ком бы то ни было сибирская власть оставалась частью государственной пирамиды!

Михаилу Васильевичу попался в руки листок: «Об администраторах Восточной Сибири». В листке утверждалось, что цель их все та же — «втесниться в чины, в ордена». В авторе без труда угадывался опытный канцелярист. И, если вдуматься, далеко ли ушел от страшного Пестеля Муравьев-Амурский?! Одно в проектах, другое на деле, одно в Петербурге, другое в Сибири. А либерализм — напоказ, снаружи, скорлупу соскобли, под нею все то же: насилие дикое и деспотизм.

В Михаиле Васильевиче закипал пропагатор:

«…Мы все одурачены до некоторой степени перешедшим к нам по наследству, разрушающим бодрость духа религиозным благоговением ко всякой власти. На всякую административную тлю, особенно в генеральском чине, мы смотрим как на богов-громовержцев…»

О нет, не остыл на сибирских морозах его пропагаторский пыл! Такого оратора, как Михаил Васильевич Петрашевский, второго в Иркутске не сыскать:

«…Мы забываем, что это плохие марионетки, их грозные тучи — намалеванный картон, гром — звук латуни, молния — тот порошок, что можно купить на грош в лавке, мы их пугаемся, падаем ниц и ждем от их благосклонности того, что принадлежит по праву, чем можно пользоваться даже и вопреки их желаниям при самом ничтожном усилии воли и малейшей самостоятельности…»