Елена Толстая - Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург

• Название: Ключи счастья. Алексей Толстой и литературный Петербург
• Автор: Елена Толстая
• Издательство: Новое литературное обозрение
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2013
• ISBN: 978-5-4448-0007-2

Настоящее исследование Е. Толстой «Ключи счастья» посвящено малоизвестному раннему периоду творческой биографии Алексея Николаевича Толстого, оказавшему глубокое влияние на все его последующее творчество. Это годы, проведенные в Париже и Петербурге, в общении с Гумилевым, Волошиным, Кузминым, это участие в театральных экспериментах Мейерхольда, в журнале «Аполлон», в работе артистического кабаре «Бродячая собака». В книге также рассматриваются сюжеты и ситуации, связанные с женой Толстого в 1907–1914 годах — художницей-авангардисткой Софьей Дымшиц. Автор вводит в научный обиход целый ряд неизвестных рукописных материалов и записей устных бесед.

Елена Д. Толстая — профессор Иерусалимского университета, автор монографий о Чехове «Поэтика раздражения» (1994, 2002) и Алексее Толстом — «Деготь или мед: Алексей Толстой как неизвестный писатель. 1917–1923» (2006), а также сборника «Мирпослеконца. Работы о русской литературе XX века», включающего цикл ее статей об Андрее Платонове.

---

50

Фармаковский Мстислав Владимирович (1873–1946) — художник, впоследствии археолог, жил в Петербурге/Ленинграде, специалист и автор книг по музейной консервации и реставрации.

51

Божерянов Александр Иванович (1882–1959) — художник, учился в Петербурге и Париже, затем жил в Петербурге, оформлял книги акмеистов, работал в театре, с 1922 г. в эмиграции, работал реставратором и художником кино, умер во Франции.

52

Биск Александр Акимович (1883–1973) — русский поэт, переводчик немецких поэтов, наиболее известен как переводчик Рильке. До революции жил в родной Одессе и Париже, в 1919 г. эмигрировал из Одессы в Болгарию, оттуда в 1926 г. в Бельгию и Францию, затем в 1942 г. в США, умер в Нью-Йорке. В эмиграции был профессиональным филателистом. Оставил воспоминания.

53

О роли Волошина в формировании Толстого как писателя см. Купченко 1983, Хайлов 1985.

54

Художник Михаил Александрович Широков, о котором С. Дымшиц-Толстая вспомнила, что он писал свои работы лессировкой (Дымшиц-Толстая 1982: 54). Широков поселился во Франции в 1900-х гг., в 1909–1910 гг. выставлял панно в русском стиле в передвижном Салоне В. А. Издебского, в 1913-м участвовал в выставке Внепартийного общества художников в Петербурге, в 1920-м был представлен в русском отделе XII Международной биеннале искусств в Венеции, в 1930-х гг. выставлялся в парижском Салоне.

55

Толстой поместил там, например, такое стихотворение: «Утром росы не хватило, / Стонет утроба земная. / Сверху-то высь затомила / Матушка степь голубая. / Бык на цепи золотой / В небе высоко ревет… / Вон и корова плывет, / Бык увидал огневой, / Вздыбился, пал» и т. д. На это откликнулись пародисты «Остова»: «Корова ль, бык, мне все равно. / Я агнец, ты овца», и т. д. «„Остов“, или Академия на Глазовской улице» — пародия, появившаяся в № 40 газеты «Царскосельское дело» за подписью «Д.В. О-е» (Д. И. Коковцев и, видимо, П. М. Загуляев), где Толстой фигурировал под прозрачным описанием «граф Дебелый, новоявленная знаменитость, подобранная в Париже „на внешних бульварах“. Прическа парижских апашей» — Баскер, Греем 1986: 185–186; Азадовский, Тименчик 1988: 171–186. Пародия подчеркивала, во-первых, незрелость и детскость журнала, а во-вторых, его «парижский» колорит, например: «Стихи прочтет нам граф Дебелый, / Он их обдумывал в кафе, / А написал в кафе-шантане».

56

Гумилев писал Брюсову 14 июля из Царского Села: «Кстати сказать, самого Л<еконта де> Л<иля> я нахожу смертельно скучным, но мне нравится его манера вводить реализм описаний в самые фантастические сюжеты. Во всяком случае это спасенье от Блоковских туманностей» (Гумилев Переписка: 480).

57

Теософские кружки в России расцвели как раз к 1908 г. Толстой, по-видимому, имел в виду оккультно-литературные кружки первых русских символистов, возникшие в середине 1890-х.

58

Очевидно, написанная в сотрудничестве с Волошиным, см. гл. 4.

59

Эта «устная традиция» была поддержана, в числе прочих, Г. А. Левинтоном в его также устной реплике на первый доклад, в котором я затронула эту тему (Ахматовские чтения в Петербурге в январе 1996 г.).

60

Однако в очерке «Алексей Толстой» (Берестов 2008: 175–198), где описывается короткий «постой» в доме Толстого в начале 1944 г., разговор с ним о Гумилеве не упоминается.

61

Этот герой привлек внимание известного киевского историка Вадима Скуратовского, который увидел в нем возможное сходство с Матвеем Головинским (1865–1920), предполагаемым автором «Протоколов сионских мудрецов», также парижским эмигрантом и также автором трактата о счастье:

«Итак, Матвей Головинский, крошечный литературный „атом“, затерявшийся в громадной газетно-журнальной вселенной конца прошлого — начала нынешнего века <…>, казалось, не имеет серьезного, если не архивного, то уж во всяком случае библиографического шанса к его „припоминанию“, к самой возможности некоторой реконструкции его литературной и внелитературной судьбы, самого его облика.

Оказывается, однако, что на этот облик ныне совершенно забытого русско-парижского журналиста очень любопытно резонирует проза тогда еще молодого Алексея Николаевича Толстого, по обстоятельствам и своего творчества, и самого своего характера <…> превосходного наблюдателя, знатока и ценителя русско-парижской субкультуры 1900–1910-х гг. И не столько её блестящего фасада в виде так называемых „русских сезонов“, сколько самого существования многочисленной русской колонии, ее основной полубогемной и просто богемной массы. Итак, в рассказе А. Н. Толстого „Лихорадка“ (1910) появляется некий русский „эмигрант-одиночка“ — „Иван Иванович Горшков“ — которого за участие в радикальной газете „выгнали из России“ — в парижскую безбытицу. Далее следует совершенно поразительное совпадение занятий героя с „фамилией неказистой и мещанской“ — с литературными усилиями Головинского того же года, когда был написан рассказ (кстати, обратим внимание на очевидную как бы антропонимическую фоническую анафору — „Горшков“ — „Головинский“): герой в Париже, по его словам, „по утрам, отворив окно на улицу, с которой долетал шум экипажей и толпы, …второй год работал над обширным трудом ‘Пути к счастью’, — грядущее откровение для всех“.

Брошюра Головинского в предельно облегченной, преимущественно, в фельетонистическо-публицистической форме завершает старинный, едва ли не со времен знаменитых пушкинских стихов длившийся в русском сознании спор о возможности-невозможности счастья» (Скуратовский 2001).

С другой стороны, в фундированной статье И. И. Ивановой (Иванова 1997) доказывается, что Головинский вряд ли мог быть автором знаменитой фальшивки. Он отнюдь не был неведомым «атомом» или маргиналом: в начале века этот крупный либеральный чиновник и богатый помещик основал в Петербурге леволиберальный журнал «Всемирный вестник», после почти немедленного закрытия возрожденный как «Вестник всемирной истории», где печатались душераздирающие материалы о погромах; в Париже он бывал часто, сдавая экзамены за медицинский факультет, который закончил уже немолодым человеком, но не жил там подолгу; а после революции продолжал работать в России, последнюю брошюру («Рассказы дедушки о гигиене») опубликовав в 1920 г. Да и имя предполагаемого прототипа подгуляло, Головинский — фамилия вовсе не неказистая, а звучная, аристократическая: отец Головинского был дворянин, петрашевец, товарищ Достоевского.

62

Г. Чулков писал в очерке «Катзар»: «На этом балу, в этом апофеозе нагот, было все и в сущности ничего не было. Бесстыдство было доведено до предела, но оно не волновало толпы, не возбуждало ее и никуда не влекло. Маскарад остался маскарадом и не стал оргией. Вероятно, парижанам и не нужна оргия. Оргия — это слишком трудно, непрактично, опасно и главное, ответственно. <…> Как в сущности приличен был этот неприличный бал. Что же это? Культура? Моральная дисциплина? Или, быть может, это утомленная плоть поет последнюю песню?» (Чулков 1909: 253–254).

63

Более ранний вариант «Такой тебя я, раненый, отмечу» (Толстой Ф. 43 оп. 1 ед. хр. 8 л. 20 об.).

64

Это стихотворение явно предназначалось к включению в Полное собрание сочинений — ведь о нем, в комментарии к стихотворению «Фавн» (куда его в качестве одной из частей, как мы помним, включил автор, готовя свое первое собрание сочинений), говорится: «С заменой III раздела стихами „Портрет гр. C.T.“ (см. настоящий том) (курсив мой. — E.T.) вошло в IV том соч. 1913 г.» (Толстой ПСС-1: 627). Но все-таки включено оно в ПСС так и не было! Правда, в сборниках 20-х гг. Толстой сам не давал этого стихотворения даже в составе «Фавна», но все же исключение его из посмертного Полного собрания иллюстрирует недопустимую пристрастность составителей — скорее всего, Л. И. Толстой.

65

Гринвальд Мария Константиновна, 1891–1968, историк, ученица Е. В. Тарле и его друг, в 1916 — сестра милосердия на фронте, после революции член леннградского религиозно-философского общества «Воскресение», в 1928 г. была арестована за то, что поддерживала связь между А. А. Мейером и А. В. Карташевым в Париже, куда ездила в командировки. После года на Соловках сослана. Вернулась в Ленинград после войны, работала на кафедре иностранных языков ЛГУ.

66

Зноско-Боровский Евгений Александрович (1884–1954) — секретарь «Аполлона», критик, драматург, автор комедии «Обращенный принц» (1910), а русский шахматист, шахматный теоретик и композитор. Офицер, во время Гражданской войны работал в ростовском Осваге, эмигрировал, был театральным деятелем, умер в Париже.