Вега Орион - Любовные утехи богемы

• Название: Любовные утехи богемы
• Автор: Вега Орион
• Издательство: АСТ, «ФЕНИКС»
• Жанр: История
• Год: 1999
• ISBN: 5-222-00587-9

Публичный дом, бордель, притон — как бы его ни называли — этот храм продажных женщин всегда занимал существенное место в истории нравов. На страницах книги, опираясь на свидетельства современников, дневники, воспоминания самих поэтов, писателей, художников — Ш. Бодлера и П. Верлена, М. Горького и А. Чехова, М. Пруста и Э. Делакруа, П. Пикассо и А. Блока — автор показывает, как и для чего богема посещала эти места, где обитали шлюхи самых разных калибров, и как она позже повествовала об этом — в холстах и книгах.

Рассчитана на широкий круг читателей.

---

За десять лет я и трех раз не был в публичном доме. В первый раз после прекрасной Александрины я попал туда в октябре или ноябре 1826 года, находясь в то время в отчаянии.

Я много раз потом встречал Александрину на улице, в блестящем экипаже, который у нее появился после того через месяц; и каждый раз я чувствовал на себе ее взгляд. Но спустя пять-шесть лет черты лица ее огрубели так же, как у ее подруг».

«В Лондон я, кажется, прибыл в сентябре 1821 года», — напишет Анри Бейль в своих «Воспоминаниях эготиста». На самом же деле это произошло в октябре. У Стендаля нередко отказывала память, когда речь заходила о датах. Однако когда речь заходила о женщинах, он становился более точным.

Так, во время своего предыдущего пребывания в Англии в 1817 году он заметил, что у англичанок более длинные шеи и более крупные и менее вывернутые наружу ноги, чем у француженок. Однажды вечером в Опере, куда он пришел послушать «Дон Жуана», один из его друзей в фойе столкнулся с женщиной такой свежести, которой, как он сам признался, во Франции найти было просто невозможно. И Стендаль на ходу в своей записной книжке вел протокол последовавшего за этим приключения. «Дрожа, он садится в фиакр и берет ее за зад и горло. Она везет его по направлению к Сохо и по дороге говорит, что, так как у них нет тысячи, то будет глупо давать кучеру больше шиллинга.

Они поднимаются на второй этаж в очень чистую комнату. Служанка открывает входную дверь, горничная и приходит, чтобы осветить им дорогу и открыть квартиру, и вот уже мужчина начинает раздевать женщину. Однако она говорит ему: «I can not go to bed before you pay me my compliment»[8], то есть банкноту в one pound[9]. Увидев, как он достает ее, девушка выглядела довольной.

Наш мужчина стремился увеличить свое удовольствие, добившись удовольствия от нее, но nix[10]. Она сказала ему лишь одну-единственную ласковую фразу: «You make me so hot!»[11] После всего наш мужчина проявил желание доплатить ей. Сначала она в одной рубашке лежала в постели; затем она вышла и стала мыть с мылом при помощи щетки свои срамные места. Ее волосы скрипели. Это очень напоминало кобылу, которую чешут».

Но вернемся к концу 1821 года. В отеле Тависток, что в Ковент-Гардене, Стендаль, который никак не мог избавиться от сплина, встретил товарищей по развлечениям, Люссанжа и Барро. Отчаяние лондонских вечеров, тоска лондонских дней, тем более, что в театрах тогда ничего не давали, привела их к идее разогнать свою скуку с девочками. Чтобы еще раз соприкоснуться с местным колоритом и не испытать обычного в таких случаях разочарования, они, скорее всего, попросили своего английского слугу найти им партнерш, но не среди опытных проституток, а среди простых девушек. Дело было сделано. Заплатив двадцать один шиллинг, три друга получили прекрасную возможность насладиться объятиями молодых свежих ручек и, кроме того, выпить рано утром чаю.

Однако с таким типом проституции была связана весьма серьезная проблема: подобные предприятия были очень опасны. «Начать с того, что наши девицы жили у черта на куличках, в Вестминстер-роуд, в квартале, где как нельзя лучше четыре сутенера-матроса могли избить попавшихся им в руки французов. Когда мы заговорили об этом с одним приятелем-англичанином, он сказал нам:

— Не делайте этого, это западня! (…) Никогда бы англичанин не дал завлечь себя в такую ловушку! Знаете ли вы, что это за целую милю от Лондона?»

Что вело ими — неудержимое желание или страсть к риску?

Всегда случалось так, что после того как гасили уличные фонари, Стендаль смотрел на Барро с таким выражением, которое не оставляло никаких сомнений по поводу его мотивов: «У нас крепкие кулаки, и мы вооружены». Люссанж придерживался иного мнения.

Проверив свои пистолеты, два друга садятся в фиакр. Вестминстерский мост… улицы без домов, без мостовых, и в одно из мгновений их фиакр чуть было не перевернулся… и вдруг миниатюрный трехэтажный дом. «Если бы не мысль об опасности, уж, конечно, я сюда бы никогда не вошел; я ожидал увидеть трех гнусных шлюх. Это были три очаровательные молоденькие девушки с прекрасными каштановыми волосами, слегка застенчивые, очень приветливые, очень бледные. После нескольких мгновений взаимного смущения перед лицом этой очевидной убогости внутреннего убранства со всеми хозяйственными принадлежностями бедных девиц: маленькой лоханью для стирки, маленького чана и котла для того, чтобы варить дома пиво, испытывавший отвращение Барро захотел уйти:

— Расплатимся и уедем.

— Это их очень обидит, — отвечал я.

— Еще что! Обидит! Плохо же вы их знаете! Они пошлют за новыми клиентами, если не слишком поздно, или за своими любовниками, если тут те же обычаи, что и во Франции.

Но эти доводы нисколько меня не убедили. Меня тронула их нищета, вся эта их крохотная обстановка, очень чистая и очень ветхая. Мы не кончили еще пить чая, как я был с ними на короткой ноге и уже признавался, с трудом объясняясь по-английски, в наших опасениях, как бы нас тут не убили. Их это сильно расстроило. (…)

Ни одна дверь не запиралась — лишний повод для подозрений, когда мы отправились спать. Но какой мог быть прок в дверях и хороших замках? Тоненькие перегородки ударом кулака можно было прошибить в любом месте насквозь, в этом доме все насквозь было слышно. Барро, расположившийся на третьем этаже, над моей головой, крикнул оттуда:

— Если вас будут резать, зовите на помощь…

Я сперва не хотел тушить света; стыдливость моей новой подруги, такой, впрочем, покорной и такой доброй, никак не мирилась с этим. Она заметно испугалась, когда увидала, что я кладу на ночной столик рядом с кроватью, расположенной напротив двери, кинжал и два пистолета… Она была очаровательна, прекрасно сложена, маленькая, бледная».

Ночь была спокойной: я имею в виду, что их никто не зарезал. В остальном же все было восхитительным. Так как утренний чай показался им немного безвкусным, они отправили к Люссанжу посыльного, и спустя час, к величайшей радости девушек, он был уже с ними и привез с собой вина и холодное мясо. Для Стендаля, который имел добрейшую душу, вся эта история с двумя маленькими шлюшками была теперь окрашена в нежные тона. «Весь день я только и думал о предстоящем вечере, тихом, уютном, спокойном (full of snugness). Спектакль показался мне длинным. Барро и Люссанж непременно хотели осмотреть всех наглых девиц, наполнявших фойе Ковент-Гарденского театра. Мы с Барро добрались, наконец, в наш крохотный домик; когда девицы увидели, что мы распаковываем бутылки кларета и шампанского, бедняжки широко раскрыли глаза. Я почти уверен, что они в первый раз видели перед собой непочатую бутылку настоящего шампанского».

И тогда Стендаль ощутил, что он счастлив. «Это было первое настоящее утешение тому горю, которое отравляло мне жизнь, лишь только я оставался один. Конечно, в то время, в 1821 году, мне не было и 20 лет».

Стендаль столкнулся с одной из них и впоследствии хранил воспоминание (так помнят какую-нибудь прекрасную мелодию Россини) о том, как напевно она произносила: «Ви хотеть переспать со мной?»

История эта повторится позже с Марселем Швобом. Одну из английских женщин для удовольствий он представлял то больной, то умирающей, то безутешной в мерзком лондонском борделе, и она привлекала к себе всю жалостливую любовь его сердца. Эта душераздирающая история послужила примером для Монели в «Книге Монели». Ее прообраз объяснила рассказчику, что таковы «маленькие проститутки» и что они могут появляться только в тот момент, когда человек несчастен: «Когда вы перестаете плакать, они больше не осмеливаются смотреть на вас». Расплатившись своей сострадательной работой, они возвращаются в свой мрак, то есть, может быть, возвращаются к пороку. Но тогда, когда они склоняются над несчастным, они на мгновение будто бы снова обретают свою непорочность: «Они вышли из темного тупика, чтобы подарить поцелуй сочувствия под светом фонаря на улице. В этот момент они божественны. И нужно позабыть все остальное». Леон Доде рассказывал, что, находясь в Лондоне вместе с Марселем Швобом, он был свидетелем того, как Швоб отдал пять луидоров из тех десяти, что находились у него в кармане, девушке на Черинг-Кросс, «худой, в лохмотьях, но изящной и белокожей, которая напомнила ему Анну из «Исповеди опиумиста». Он рассердился на меня, когда я сказал ему, что этот подарок, навеянный литературным воспоминанием, был чрезмерно большим».

Хотя в наши дни образ Монели может показаться не совсем состоятельным, его эмоциональное насыщение было очень сильным. Это и оказало влияние на сознание молодежи того времени. Воспитательное воздействие только усилилось из-за неоспоримых художественных достоинств книги.

Последней жертвой лондонской фантасмагории оказался Поль Моран, который так выражал свою ностальгию, уже в начале этого века: «Я не имел бы ничего против узнать получше эти «беспорядочные дома», как называл их английский закон, которые пришли на смену bagnios Карла II, seraglios XVIII века». Сюда в один из вечеров попала Кларисса Гарлоу, вместе с «нехорошей репутацией» Реставрации; сто лет назад они жили в Пэлл-Мэлле за красными фонарями. Сады удовольствий с их гротами и комнатами со скелетами, чтобы сделать любовь более веселой, притоны Сохо, из которых самый знаменитый «Белый дом» уступил свое место дому «Кросс энд Блэквелл» (а уксусный запах пикулей сменил кислый запах туалета).