Александр Грачев - Первая просека

• Название: Первая просека
• Автор: Александр Грачев
• Издательство: Хабаровское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман А. Грачева «Первая просека» посвящен первостроителям города юности Комсомольска-на-Амуре.

О коллективном мужестве добровольцев-комсомольцев, приехавших строить город в тайге в 1932 году, рассказывает автор.

---

После закрытия конференции Захар разыскал Слободяника.

— Слушай, обрисуй мне вашего проводника, какой он из себя?

— Да такой плюгавенький мужичок, — устало объяснил Слободяник, — сивый весь, глаза черные, меньше тебя ростом, морда остренькая, как у хорька.

— Фамилию не знаешь?

— Мы и не спрашивали. А потом, разве назвал бы он свою фамилию?

— Честное слово, похож на бывшего хозяина этой конюшни — Бормотова! — заключил Захар.

— Если бы я его встретил, убил бы, подлюку! — Слободяник скрипнул зубами.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Зной. Лесной зеленый сумрак. Липкая духота. В воздухе тонкий стенящий звон гнуса. Вверху, в гуще еловых веток запутался раскаленный шар солнца и брызжет, брызжет оттуда горячими искрами.

«Шарк-шарк, шарк-шарк!» — слышится однообразный голос пилы в дремотной тишине леса.

— Фу, черт! Больше не могу, Иван, — говорит Гурилев, бросая рукоятку пилы и с остервенением отмахиваясь от комаров, тучами липнущих к потной коже.

— Ну, давай, Миша. Осталось немного… — Голос Каргополова усталый, хриплый от жары.

И снова «шарк-шарк, шарк-шарк!». Хруст у комля, и могучий треск крушит тишину, оповещая о том, что свален еще один лесной великан.

— Теперь пойдем обедать. — Каргополов вытирает пот с лица, отмахивается от гнуса.

После обеда хорошо бы вздремнуть накоротке в прохладном бараке, но Каргополову даже на это не хватает времени: получены свежие газеты, нужно проглядеть. Вот «Амурский ударник», небольшой листок, напечатанный крупным шрифтом. Каргополов задерживает взгляд на заголовке: «Покончить с дезертирством с трудового фронта». А ниже, мелкими буквами: «С конференции прогульщиков». И вдруг среди дезертиров он видит фамилию: Жернаков. А дальше длинные выдержки из его речи. Не веря своим глазам, Каргополов снова и снова перечитывает заметку. «Не может быть! Наверное, однофамилец».

После обеденного перерыва по пути на делянку он говорит Гурилеву:

— Нет, Михаил, я не могу найти объяснения этому факту! Понимаешь, он же честный парень!

— Его осуждать нечего, — равнодушно заметил Гурилев. — Тут здоровый и то едва сдюжит, а Захар покалеченный. А что будет, когда придет зима? Я тоже вот посмотрю-посмотрю, да и дам драпака.

Каргополов с улыбкой покосился на него.

— Мне нужно зарубки ставить на каком-нибудь дереве — сколько раз ты клянешься, что сбежишь.

— А что? Я говорю-говорю, а потом возьму и сорвусь. Вот посмотришь!..

— Ну и дурак будешь! — возмутился Каргополов. — Предположим, удрал Захар, сбежишь ты, потом я и так далее. Кто же тогда завод будет строить? Да что же, черт возьми, для развлечений нас прислали сюда? — закричал Каргополов, обозлясь. — За каким же дьяволом надо было тогда ехать, если нет в душе твердости? Но вот Жернаков… — вздохнул он. — С Захаром что-то случилось, неспроста он это.

— А может, и в самом деле однофамилец? — предположил Гурилев.

— Слушай, Михаил, завтра выходной, давай сходим в село, а? — просительно заговорил Каргополов. — Может, разыщем Захара и заодно посмотрим, что там делается, искупаемся в Амуре… Как думаешь?

Гурилев хитро подмигнул.

— Ты уж скажи, Иван, честно: хочешь повидаться с Касимовой.

— Конечно. Но главное — Захара надо разыскать.

С утра было жарко, душно в лесу, а часам к десяти стала собираться гроза. Тучи шла с верховьев Силинки, от хребтов, синеющих вдали. Черная, с лохматыми подсвеченными краями, она разрасталась, лезла к вершине неба дымно-сизыми клубами. В ее недрах угрожающе погромыхивало, иногда там змейками вспыхивали злые молнии. А потом все это скрылось за гривастым пологом ливня.

Дождь настиг Каргополова и Гурилева уже возле огородов, окатил, словно из ведра, и хлестал до тех пор, пока они не заскочили на крыльцо первой попавшейся избы. Дверь была на замке, но навес крыльца кое-как защищал их.

— Каргополов! Ваня! — донеслось откуда-то сквозь грохот ливня.

Каргополов в изумлении огляделся. Сквозь сетку дождя он увидел, как от сарая длинными прыжками скачет Захар, накинув на голову шинель. Захар сбросил ее уже на крыльце и кинулся к Каргополову. Лицо у Захара худое, глаза впалые, с лихорадочным блеском.

— Что с тобой? — Каргополов нетерпеливо вглядывался в изменившееся лицо друга и не знал, радоваться ему или огорчаться.

— Читали в газете?

Иван спросил упавшим голосом:

— Значит, это о тебе?

— Да… В общем, братцы, крах у меня! Такую глупость отмочил, что вовек не прощу себе. Узнают в кавшколе… Ох, дурак! Мне и вам страшно было на глаза показываться…

— Да что все-таки случилось? — нетерпеливо спросил Гурилев. — И почему ты появился из этого сарая? Где живешь-то?

— Здесь… — Захар тоскливо кивнул на сарай. — Завтра собирался в отдел кадров, а потом к вам.

— А там, в сарае этом, сухо? — спросил Каргополов. — Может, пойдем туда, неудобно на чужом крыльце.

— Нет, давайте уж тут поговорим. Там такие типы, мне не хочется при них…

В сером сумраке на миг блеснул отсвет молнии, и удар грома потряс воздух, глухим перекатистым гулом распространился по небу.

— Свят-свят-свят, вот лупит! — прижался к двери Гурилев. — Ну попали мы, Иван! Давайте хоть тут присядем, — стал умащиваться он на порожек у двери.

Они уселись, и Захар стал рассказывать о своей работе на конном дворе, о суде, которым грозил ему Ставорский.

— И ты смирился, Захар? — удивился Гурилев. — Слушай, Иван, как ты думаешь, лапоть он, однако, а?

— В партком, в комитет комсомола ходил? — спросил Иван.

— Так вот, слушайте самое главное, — перебил Захар и поведал друзьям обо всем, что случилось с ним после злополучной ночи, когда они с Головахой бежали на краденой лодке.

Дождь пошел на убыль, на западе стало проясняться; гром теперь глухо перекатывался где-то за Амуром, в сопках.

— Да-а, брат, отмочил ты номер!.. — тяжело вздохнув, сказал наконец Каргополов. — Но хорошо, что хоть спохватился вовремя. Чем питаешься-то?

— Деньги у меня есть. Купил хлебную карточку с рук, а вчера у Рудневых — картошки да молока.

— У своих, у новочеркасских, был?

— Был, да разругался с Аникановым. Хочет поставить вопрос на комитете, чтобы написали в станицу. Авторитет себе наживает на чужой беде.

— Ну, вот что. — Каргополов решительно хлопнул себя по острым коленям. — Сейчас разыщем Панкратова или Сидоренко, поговорим, и вернешься с нами на Силинку. Согласен?

Они сошли с крыльца как раз в ту минуту, когда из-за края черной тучи брызнуло солнце. Весь мир преобразился: ярче зазеленела трава, серебряным стеклярусом вспыхнули капельки воды на крышах, заискрились лужицы и ручьи, радостно защебетали скворцы и синицы. Промытый дождем воздух был легок и звучен, полон упоительных запахов.

Под вечер три друга, разделив поровну пожитки Захара, шагали по лесной дороге, направляясь к Силинке. Каргополов журил Захара:

— Вот видишь, сколько ты наделал всяких бед. И с Лелей из-за тебя не пришлось поговорить как следует…

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Июль. На Нижнем Амуре в эту пору зной и жара сменяются грозовыми ливнями, ветреная погода — ленивой дремотной тишиной. По утрам в тайге, одетой в искристую росу, тихо и свежо. Пернатые и зверье уже вывели, но еще не воспитали свое потомство, поэтому предпочитают не шуметь, чтобы не навлечь хищника на гнездо или логово, где так же молчаливо таятся детеныши. У четвероногих обитателей тайги закончилась линька, они почти голые, и теперь их изводит гнус; по ночам сохатый, кабарга, косули держатся возле озер и речек, где продувает ветерок. Иногда во тьме слышится могучее фырканье, плеск: то таежный великан-сохатый ныряет в воду, добывая со дна свое лакомство — мучнистый корень водяной лилии. Рябчик и косач в эту пору льнут к самой земле, больше бегают, нежели летают: так удобнее собирать улиток и червей, недозрелые ягоды голубицы, морошки. Одни только дятлы, как всегда, нарушают тишину стуком молоточков по сухостойнику, да пищухи и синицы с раннего утра до заката солнца по-хозяйски хлопочут в ветвях, вполголоса переговариваясь на языке, понятном им одним.

В такую пору тайга могла бы показаться райским местом, если бы не тучи гнуса, день-деньской висящие в ее тенистом сумраке, да липкая духота, накапливающаяся в неподвижном воздухе к средине дня.

Чего только не делали лесорубы: разминали пахучие травы и натирались их соком, обмазывались мылом, грязью, некоторые даже несмываемой древесной смолой, разводили дымокуры из мха, но все это не спасало от гнуса. Пробовали завешивать лицо и шею нижними рубахами или полотенцами вместо накомарников, но в духоту в такой «парандже», как их называли ребята, нечем было дышать.