Александр Грачев - Первая просека

• Название: Первая просека
• Автор: Александр Грачев
• Издательство: Хабаровское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1977

Роман А. Грачева «Первая просека» посвящен первостроителям города юности Комсомольска-на-Амуре.

О коллективном мужестве добровольцев-комсомольцев, приехавших строить город в тайге в 1932 году, рассказывает автор.

---

— Украсть?! — Захар в испуге привстал.

— Зачем так вульгарно — «украсть»? Просто взять. Есть такое выражение: «Когда от многого берут немножко, это не кража, а просто дележка».

— Я лучше вам деньгами заплачу, — краснея, предложил Захар, — а вы на них купите…

Кажется, никогда в жизни ему не было так противно, до омерзения, до тошноты противно, как сейчас. Захар не верил в то, что конь загнан, и подозревал ветеринара в преднамеренной подделке акта.

— Чудак ты человек! — как ни в чем не бывало воскликнул Турбаев. — Если бы продавали, думаешь, я бы не купил? В том-то все и дело, что нигде не продают. Скоро дело дойдет до того, что не только сбрую крестьянскую негде будет достать, а и чашки-ложки придется самим делать, как в старину.

— А у нас на Дону и сейчас их делают сами, а сбрую у нас продают.

— Продавали. Теперь и на Дону не продают. Кони-то дома есть?

— Было два коня, в колхоз сдали.

— Силой, наверно, загоняли в колхоз?

— Да нет, дед сам записался. Сын деда, дядя мой, организовывал колхоз.

— Голодают, поди?

— Да нет вроде бы.

— Конечно, раз сам организовал колхоз, так он голодать не будет.

Лицо Захара стало хмурым.

— У меня дядя не такой…

— Все мы не такие, пока нужда не подопрет. Я бы, думаешь, просил тебя, если б не нужда?

Захар промолчал, хотя ему очень хотелось начать спор. Но спорить было опасно.

— Ну давай, давай думай, — твердил между тем Турбаев. — Дело твое не терпит. Либо надо ему ход давать, либо прикрывать.

— Нет, на это я не могу пойти. Я же комсомолец!

— Велика важность — комсомолец! Будто комсомольцы не воруют. Вон даже карманники есть.

— Возможно, но это уже не комсомольцы. Они только по списку значатся комсомольцами, а в душе это не наши люди.

— Ну, а ты-то комсомолец?

— Да.

— А лошадь загнал. Это что же, разрешается, значит, комсомольским Уставом?

— Я все-таки не верю, что загнал.

— Ты что же, акту не веришь? — Турбаев потряс в воздухе листком бумаги.

— Я думаю, что вы ошиблись.

— А это, между прочим, никакого значения для следственных органов не имеет, что именно ты думаешь. Верят не слову, а документу, понятно? — Лицо ветеринара стало озабоченным. — Ну что ж, раз ты сам не хочешь за себя бороться, то мне и вовсе нет дела до твоей судьбы. Значит, завтра передам материал следственным органам… Подумай до завтра.

Широколобый постучал кулаком в стену и, когда в кабинет вошел Ставорский, сказал:

— Вот, не признает своей вины. Даже акту не верит.

— Так ты что же, Жернаков, считаешь нас фальсификаторами? — спросил Ставорский, злобно посмотрев в лицо Захара.

— Нет, не считаю, Харитон Иванович, — ответил Захар, не поднимая глаз от пола, — но думаю, что тут произошла ошибка. По сто километров делали переходы в кавшколе за сутки, да не в такую жару, и то ни одной лошади не загоняли…

— Дурак! — Ставорский усмехнулся. — Не понимаешь, что кавалерийские лошади втянуты, а этот только недавно стал ходить под седлом. В общем, разговаривать нам больше не о чем. Иди пиши объяснение, завтра будем передавать дело следственным органам.

Захар уже переступил порог, когда услышал голос ветеринара:

— Да продумай все как следует…

Оставшись вдвоем, Ставорский и широколобый некоторое время молчали. Потом Ставорский вышел из кабинета, постоял в коридорчике, прислушиваясь, и вернулся к себе.

— Ну что, сорвалось? — приглушенно спросил он широколобого.

— Какого черта ты с ним связался? — в свою очередь, спросил тот. — Надо же все-таки думать, когда подбираешь людей!

Ставорский опустил голову.

— Потому и выбрал, что думал: его легко будет взять. Молодой, бесхребетный, удастся обломать… А он… Ах, стервец! Мне нужен именно комсомолец, до зарезу нужен такой человек, Ираклий Григорьевич. Можно было бы постепенно проталкивать его вперед, в партийные органы. У меня же еще нет ни одного комсомольца.

— А из тех, кто у тебя есть, никого нельзя протолкнуть в комсомол?

— Есть двое. Один — цыганенок, из тюрьмы сбежал, другой — тоже беглый, из кулаков, вот тот, который свидетелем записан в акте. С цыганенком я говорил. Покажет себя в работе, напишу о нем в газету, и, думаю, можно будет проталкивать. Хороший артист, далеко пойдет! А Рогульник, пожалуй, не годится: туп и слишком зол. Но для террора и поджогов подойдет вполне.

— Где ты их добыл?

— Карнаухов с собой привел. Кстати, что это за «Приморские лесные стрелки»?

— Довольно сильная организация. Ты помнишь полковника Яурова?

— Хорошо помню, беглых уссурийских кулаков все собирал по Маньчжурии.

— Вот он и руководит ими теперь. Иногда посылает через границу небольшие группы для рейда по селам.

— Хитер же этот казачий урядник! — усмехнулся Ставорский. — Ничего не сказал о том, кто руководит «стрелками».

— Карнаухов-то? Это, брат, старая лиса. Он склады охраняет?

— Продовольственные.

— Хорошо! — Широколобый задумался, потом спросил: — Как же все-таки решим с Жернаковым?

— Надо Принудить его к воровству, — сказал Ставорский. — И чтобы поймали его именно Пригницын и Рогульник. Они начнут бить, а тут появлюсь я как спаситель. Двух таких зацепок — акт и воровство — будет достаточно, чтобы Жернаков сдался.

— Не пойдет он на это! — возразил широколобый. — Игра плохо кончится. Он будет нам мешать, тем более что, ты же сам говоришь, он подозревает Рогульника. Убежден, что мы ничего с ним не сделаем, только лишний риск. Завтра же уволь его.

Он прошелся по кабинету, постоял у окна, потом вполголоса спросил:

— Как с этим… ну, с твоим хозяином?

Ставорский безнадежно махнул рукой.

— Ничего не выходит, Ираклий Григорьевич. Уж я ему чего только не обещал — непреклонен. «Не невольте, — говорит, — все равно не буду заниматься вашими делами…»

— А он не выдаст тебя?

— Нет, этот тверд как камень. А потом, я же ему понемногу приплачиваю, он принимает.

— Так что же, выходит, что ты у него в руках? — с мрачным удивлением спросил широколобый.

— Не-ет, — самодовольно усмехнулся Ставорский, — он у меня больше в руках! Я скрыл кое-какие грешки, за которые он может пойти под суд. Он это знает, то есть то, что я их скрыл, и будет помалкивать до гробовой доски. И потом, он же всей душой на нашей стороне, только не хочет брать на себя никаких обязательств.

— А может быть, мне поговорить с ним сегодня?

— Бесполезно, Ираклий Григорьевич. Как бы хуже не было. Каждая попытка разговаривать с ним на этот счет приводит его в раздражение.

— Нет, мне необходимо проверить его, — властно сказал широколобый. — Один на один. Я должен знать этого человека. Сегодня вызовешь его ко мне и оставишь нас вдвоем. Попробую спровоцировать. Ему скажешь, что уполномоченный райкома вызывает.

— Смотрите, чтобы хуже не было, Ираклий Григорьевич…

…После окончания рабочего дня Ставорский привел Никандра. Тот ввалился в тесную комнату, сел без приглашения на табурет, снял засаленный картуз, пригладил рыжие волосинки.

Ставорский тотчас же вышел.

Широколобый с минуту изучал плотную, как коряга, фигуру Никандра, потом медленно заговорил:

— Я прибыл по поручению райкома партии для расследования дел на стройке, а заодно уточнить кое-что из вашей биографии.

— А что ее уточнять, — с кривой усмешкой сказал Никандр, по-прежнему не глядя на собеседника, — она и так давно известная у вас. Поди, десятый год все таскают меня.

— С какого по какое число вы служили у Колчака в девятнадцатом году?

— По мобилизации, с мая по конец декабря.

— Вот тут у меня имеются данные, что вы принимали участие в расстреле партизанского командира товарища Шерого в селе Вознесенском. Объясните, как это было.

— А я не принимал участия в расстреле, офицеры его расстреляли, — с независимым видом отвечал Никандр, пуская струю дыма в сторону двери. — У любого спросите в Вознесенском, я тогда лежал там больной у свояка.

— Хорошо, уточним. — Широколобый сделал пометку в большом блокноте, лежавшем перед ним. — А теперь скажите, где сейчас ваш брат — бывший колчаковский офицер, и когда вы в последний раз получали от него письма?

— Писем я никогда не получал от него и знать не знаю, где он. Как сбежал в двадцать втором году, после Волочаевки, так и досель слыхом не слыхивали про него. Должно, где-нибудь убили, а не то в Харбин убежал со своими дружками. А потом же, какой он, к лешему, офицер — неграмотный?

Независимость, с которой держался Никандр, начинала бесить широколобого. Задав еще несколько вопросов и получив такие же ответы, он перевел разговор на другую тему.

— У нас есть некоторые данные, говорящие о том, что Ставорский не наш человек и что вы кое в чем поддерживаете его. Расскажите, что вы знаете о Ставорском.