Виктор Еремин - Тайны смерти русских писателей

• Название: Тайны смерти русских писателей
• Автор: Виктор Еремин
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-9533-4253-7

О причинах ранней и таинственной смерти известных людей написаны горы книг. Мы, кажется, знаем все о дуэлях А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова, самоубийстве А. Н. Радищева и трагической кончине А. К. Толстого. Но исследователи, как бы глубоко ни копали, не спешат ставить точку в этих вопросах. Они снова и снова пытаются найти причину — в обществе, семье, творчестве или самой личности. О том, случайность ли подобного рода смерть или закономерность, благо или наказание, вы прочитаете в повой книге В. Н. Еремина, нестандартный подход которого, без сомнения, заинтересует многих читателей.

---

Вернувшись в Пятигорск, Глебов немедленно отправился к коменданту Ильяшенкову и доложил о случившемся. Бедняга комендант впал в истерику, бегал по комнате и со слезами в голосе кричал:

— Мальчишки, мальчишки, что вы со мною сделали!!!

Глебова и Мартынова тотчас арестовали. Глебов, как военный, был помещен на гауптвахту, Мартынова посадили в гражданскую тюрьму. Следующим утром арестовали и Васильчикова.

Генерал Граббе назначил следственную комиссию. В нее вошли: плац-майор подполковник Филипп Федорович Унтилов (1790–1857) (председатель, человек уважаемый, Георгиевский кавалер); М. П. Черепанов (заседатель Пятигорского земского суда); Марушевский (квартальный надзиратель); М. М. Ольшанский 2-й (и. о. пятигорского стряпчего) — они представляли судебные и гражданские власти. Негласно работой комиссии руководил начальник штаба Траскин, подключался к работе и глава кавказских жандармов А. Н. Кушинников. По мнению исследователей, именно Траскин способствовал согласованию показаний между подследственными в выгодную для них сторону. Известна записка секундантов Мартынову: «Сегодня Траскин еще раз говорил, чтобы мы писали, что до нас относится четырех, двух секундантов и двух дуэлистов», то есть он намеком запрещал вмешивать в это дело кого-либо другого. Кушинников же в следствие не вмешивался, но лишь докладывал обо всем Бенкендорфу. Показания подследственных не проверялись, им верили на слово.

Всего дело состоит из 27 документов.

Следствие было закончено 30 июля, но только 11 августа Ильяшенков дал делу дальнейший ход. В сентябре участь Мартынова и Васильчикова решал Пятигорский окружной суд. Процесс вел судья Папарин. И здесь произошел неожиданный казус — суд вздумал по-настоящему расследовать случившуюся трагедию, подозревая, что дуэли не было — было убийство!.. Вовремя пришло распоряжение Николая I освободить всех троих участников дуэли из-под ареста и предать военному суду «…с тем, чтобы судное дело было окончено немедленно и представлено на конфирмацию установленным порядком».

Императору Николаю I о гибели Лермонтова доложили в начале августа. Реакцию царя описали несколько свидетелей, но лучшим можно считать обобщающий пересказ Петра Ивановича Бартенева (1829–1912), опубликованный в 1911 г. в журнале «Русский архив»: «Государь по окончании литургии, войдя во внутренние покои кушать чай со своими, громко сказал: «Получено известие, что Лермонтов убит на поединке, — собаке — собачья смерть!» Сидевшая за чаем великая княгиня Мария Павловна (Веймарская, «жемчужина семьи»)… вспыхнула и отнеслась к этим словам с горьким укором. Государь внял сестре своей (на десять лет его старше) и, вошедши назад в комнату перед церковью, где еще оставались бывшие у богослужения лица, сказал: «Господа, получено известие, что тот, кто мог заменить нам Пушкина, убит». Слышано от княгини М. В. Воронцовой[248], бывшей тогда еще замужем за родственником Лермонтова А. Г. Столыпиным[249]»[250].

Военный суд начался 27 сентября под председательством подполковника Монаенки. Он сразу согласился со всеми материалами следствия, и 30 сентября был вынесен приговор: всех троих приговорили к лишению чинов и прав состояния. Затем подсудимых освободили, а дело отправили на конфирмацию.

По мере продвижения в высшие инстанции приговор становился все мягче и мягче. Уже знакомый нам генерал-аудитор А. И. Ноинский составил честный объективный доклад по делу. Ознакомившись с ним, Николай I 3 января 1842 г. вынес окончательный приговор: «Майора Мартынова посадить в Киевскую крепость на гауптвахту на три месяца и предать церковному покаянию. Титулярного же советника князя Васильчикова и корнета Глебова простить, первого во внимание к заслугам отца, а второго по уважению полученной тяжелой раны».

Еще до вынесения приговора, в ноябре 1841 г., подсудимые по личному разрешению императора уехали из Пятигорска: Глебов и Васильчиков — в Петербург, Мартынов — в Одессу.

18

Нельзя не сказать, что стало с бабушкой погибшего поэта — Елизаветой Алексеевной Арсеньевой. Точнее, ярче и справедливее всех о ней после гибели внука написал Кикин, за что уже который год перетирают его косточки благоговеющие перед гениальным поэтом лермонтоведы. Несправедливый в частностях — просто неосведомленный, — Алексей Андреевич несколькими строками вскрыл сокровенную часть души Лермонтова — вопиющие самолюбие и эгоизм его, полнейшее безразличие к чувствам и судьбам самых близких ему людей. Вот текст этого письма, и судите о сказанном в нем сами, по собственной совести.

«2 августа 1841 г. Село Воробьево.

31-го было рождение матери Мартыновой. Нашел ее в большом горе. Сын ее Николай застрелил мерзавца Лермонтова на дуэли. Как мне жаль бедной бабки его. Всю жизнь ему посвятила и испила от него всю чашу горестей до дна. Жалко и Мартынова. Николай давно в отставке и жил там по-пустому. Теперь сидит в остроге. Лермонтов в последнем письме к Мартынову писал сюда, что он кидал вверх гривенник, загадывал, куда ему ехать. Он упал решетом. Сие означало в Пятигорск, и от того там погиб. Пишет: «Хочу ехать к истинному моему другу, который более двадцати наших русских зарезал и теперь смирный!» Довольно этого, чтобы знать, каков был. Он был трус. Хотел и тут отделаться, как с Барантом прежде, сказал, что у него руки не поднимаются, выстрелил вверх, и тогда они с Барантом поцеловались и напились шампанским. Сделал то же и с Мартыновым, но этот, несмотря на то, убил его».

Кто какие бы оправдания ни находил, но в действительности по отношению к бабушке, души в нем не чаявшей, Михаил Юрьевич всю жизнь поступал бессовестно, с полнейшим пренебрежением к старушке: дескать, ничего, как-нибудь перетерпит, а он будет жить без оглядки, как душеньке заблагорассудится. Дуэль, а следовательно, и гибель поэта стали в конечном итоге предательством самого преданного, самого близкого ему человека. Прав Кикин, как бы нынче ни обличали и ни клеймили его.

Некоторое время близкие опасались говорить Елизавете Алексеевне о случившемся, пока она сама обо всем не догадалась. Потому, как писала ее сестра Наталья Алексеевна Столыпина (1786–1851), «никто не ожидал, чтобы она с такой покорностью сие известие приняла, теперь все Богу молится и собирается ехать в свою деревню, на днях из Петербурга выезжает…».

Впоследствии Е. А. Арсеньева добилась разрешения на перезахоронение останков внука. Посланные ею крепостные мужики привезли прах поэта в Тарханы, где 23 апреля 1842 г. по православному обряду похоронили в фамильном склепе рядом с матерью и дедом.

Не могу не привести яркое описание из книги И. Л. Андроникова «Рассказы литературоведа»: «И вот — низкий свод склепа, и впереди — огромный черный металлический ящик на шести могучих дубовых подкладках, отделенный от нас черной оградой. Металлический черный венок висит в белой нише над гробом, и несколько зажженных свечей прилеплено под сводами в разных местах. И этот теплый свет в прохладном подземелье, и наше мерное дыхание среди могильной тишины еще сильнее заставляют чувствовать величие этой минуты.

— В этом свинцовом ящике, — произносит старик, — запаян другой гроб — с телом Михаил Юрича, и все это находится в таком самом виде, как было доставлено сюда с Кавказа, из города Пятигорска, весною 1842 года…

— Когда Лермонтова убили, — продолжает он, помолчав, — бабушка очень убивалася, плакала. Так плакала, что даже ослепла. Не то чтоб совсем ослепла — глаза-то у ней видели, только веки сами не подымалися: приходилось поддерживать пальцем…»[251]

С Елизаветой Алексеевной случился апоплексический удар, но она после него оправилась. Умерла Арсеньева в 1845 г. и захоронена рядом с внуком.

В литературе, у того же И. Л. Андроникова, можно встретить мнение, что бабушка поэта имела при дворе достаточно серьезные связи и легко могла посодействовать увольнению Михаила Юрьевича из армии. Однако она не спешила с этим, чтобы преподать самолюбивому внуку должный урок. Так что в конечном итоге, как всегда, получилось по Цицерону: «Каждому — свое!»

После вынесения окончательного приговора Мартынов перебрался в Киев, где в течение нескольких лет в монастыре исполнял суровую эпитимию, наложенную на него решением Киевской духовной консистории сроком на 15 лет. Эпитимия предполагала: изнурительные молитвы, продолжительные посты, паломничество и прочее. Одновременно «… Мартынов, убивший на дуэли поэта Лермонтова и посланный в Киев на церковное покаяние, которое, как видно, не было строго, потому что Мартынов участвовал на всех балах и в вечерах и даже через эту несчастную дуэль сделался знаменитостью»[252].

Николай Соломонович дважды обращался с просьбой о сокращении срока эпитимии. В 1843 г. Синод сократил ее до 7 лет, а в 1846 г. осужденный был от нее освобожден полностью.

Надо признать, что светское общество и двор в целом были на стороне Мартынова, причем именно эту оценку следует признать наиболее справедливой. С особой четкостью обрисована она в «Записках» Александры Осиповны Смирновой (Россет): «У Карамзиных много спорили о дуэли. Виельгорский прав. Пушкин мстил за свою честь, а главное — за честь жены. Лермонтов оскорбил товарища; вина, увы, на его стороне, и с его взглядами против дуэли он еще более виновен, так как почти принудил к ней Мартынова, и даже в этом какой-то фатализм, ирония судьбы. Государь дважды отсылал его, чтобы избежать дуэли, и все-таки он убит, и из-за такой ничтожной причины. Говорят, что здесь замешана женщина, что Лермонтов компрометировал родственницу Мартынова; другие говорят, что он нарисовал на него и какую-то даму карикатуру и что, вообще, он во всем виноват. Бог знает, где правда, но теперь видна разница между ним и Пушкиным, она чувствуется. Нашего дорогого Пушкина жалели как поэта и как человека. У него были друзья, а враги его были посредственности, педанты, легкомысленные модники. Лерма не имел друзей, оплакивают только поэта. Пушкин был жертвою клеветы, несправедливости, его смерть являлась трагичною, благодаря всему предшествовавшему; смерть же Лермонтова — потеря для литературы, сам по себе человек не внушал истинной симпатии…»[253]