Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

Не было ни ущербной луны, ни единой звездочки, все вокруг окутала душная тьма, непривычная для здешних мест. Я развязал свой шарф. «Полоса хорошей погоды кончилась, гроза у южного подножия Альп».

Я, правда, не носил ботинок на микропорке и топал довольно основательно, и все же я услышал и увидел грозу.

Гром и молнии.

С расстояния более чем 150 километров и из глубины более чем 1500 метров раскаты грома звучали, как приглушенный гул преисподней, а молнии походили на сполохи огня, чьи отсветы озаряли кромешную тьму высокогорной долины. Все это «разыгрывалось» по правую руку от меня, а слева на отвесной высокой горе, подобно некоему постоянному противовесу буре, одиноко горел огонек в Муоттас-Мурале — единственная точка, которая указывала путь, единственная точка, по которой я ориентировался. Правда, мне ничего не стоило вытащить фонарик Полы, но я считал, что в эту пору зажигать фонарик бессмысленно, да и не очень умно.

Солома, сено, солома, сено, в июле тридцать пятого христианское австрийское государство освободило меня, но я отплатил ему злом за добро. Дурной поступок! À propos — о деревне Дурнобахграбен. Через две недели, которые были посвящены только Ксане и мне, я с головой окунулся в нелегальную работу, вошел в руководящий политический орган революционных социалистов Штирии. Помню неудачную явку в каменоломне у Гёстинга, оба моих товарища-конспиратора провалились. Зато позже весьма удачно прошли две вечерние встречи в картонажной мастерской Пренинга в Дурнобахграбене… В начале тридцать шестого в Вене я вошел в руководство «независимого шуцбунда» и исполнял обязанности связного, устанавливал контакты с профсоюзами. В Бригиттенау в отдельном кабинете кафе снова прозвучал сдержанный призыв к оружию. «Опытный журналист», я основал три нелегальные заводские газеты. Пытаясь скрыть свою «особую примету», я, противник шляп, стал носить мраморного цвета вельветовую шляпу. Прежде чем австрийское полицейское государство успело конфисковать мой заграничный паспорт и мой университетский диплом, я предусмотрительно снял копии с этих документов и заверил их у нотариуса. Благодаря этому мне удалось в июне побывать в Адриатике на острове Хвар, где жила семья Джаксы. Но вскоре после возвращения в Вену меня забрали — Ксана еще была на Хваре, и я ночевал не дома, на Шёнлатернгассе, а на очередной конспиративной квартире, в комнатушке на верхотуре «проходного» дома на Грабене, дома с несколькими выходами.

В пять утра — было уже светло — два полицейских подняли меня с постели.

— Фамилия.

— Янак.

— А как ваша на-сто-я-ща-я фамилия, господин доктор фон ***? Одним словом, пошли.

— Если вы ничего не имеете против, я бы сперва с удовольствием позавтракал. Позвольте, господа, пригласить и вас за стол. Кофе с молоком и ham-and-eggs[423].

— Ham-and-eggs, что это такое? — спросил один из полицейских.

— Английский завтрак, — объяснил ему второй.

— Неплохо звучит.

Таким образом, я позавтракал вместе с моими преследователями, после чего они повезли меня через совершенно безлюдный в этот ранний час центр, к тюрьме «Лизль», огромному кирпичному зданию, — построено в MDCCCLIX, — которое в несколько зловеще-ходульном стиле «повторяло» созданное в эпоху раннего Возрождения палаццо герцогов д’Эсте в Ферраре. В восемь ноль-ноль меня новели на первый допрос к отменному полицейскому служаке, любителю пошутить с арестантами.

— Вот это да! Кого мы видим? Поразительно-подозрительного Треблу собственной персоной. Слышали ли вы анекдот о том, как у графа Бобби проверяли документы?

— С кехм имею честь?

— Обер-полицайрат доктор Пфлегер.

— Ага, — сказал я.

— Откуда вы меня знаете?

— Мне рассказывали о вас общие знакомые.

— Что-нибудь милое?

— Очаровательное.

— Тут можно только воскликнуть: черт возьми! Вы тоже личность известная. К сожалению, должен отметить, что мне о вас докладывали мало очаровательного, я имею в виду вашу деятельность, господин обер-лейтенант… У пас здесь принято называть участников мировой войны по их воинским званиям. Когда я гляжу на вас, в сущности еще молодого человека из такой старой благородной фамилии, которая занесена в скрижали истории… — Служака принялся листать мое дело. — Ваш отец скончался в конце двадцать девятого? Дня два спустя скончалась и ваша матушка. Да?

— Эпидемия гриппа.

— Позвольте спросить, за кого голосовал его превосходительство, ваш батюшка?

— Вы будете смеяться, господин обер-полицайрат, но он голосовал за социал-демократов.

— Вы хотите сказать, за христианских социалистов?

— Да нет же, просто за социалистов.

— Как это? Не могу поверить, что он заразился мировоззрением сына.

— Все обстояло гораздо проще. Охрана прав съемщиков жилых помещений.

— Не понимаю.

— Свое отнюдь не крупное состояние отец потерял во время инфляции. Ему осталась одна лишь пенсия, которую он проедал в городе пенсионеров Граце. Мои родители снимали первый этаж виллы около Паулюстора. Так вот, оттуда их никак не могли выставить. Ни выставить, ни повысить им квартплату. А все потому, что социал-демократы провели закон об охране прав съемщиков жилых помещений.

— Звучит почти убедительно. И все же, когда представляешь себе, как жил императорско-королевский фельдмаршал-лейтенант в отставке, не скажешь ничего, кроме «черт возьми!». Разве к этому времени у вас не было родового поместья? А как же Штаммбург в Южной Моравии?.. Почему вы усмехнулись, господин обер-лейтенант?

— Да потому что Штаммбург уплыл уже во время Тридцатилетней войны.

— Ого! Тогда и впрямь надо сказать: черт возьми!

— Это никому не возбраняется.

— Что? Я вас не понял…

— И впрямь сказать: черт возьми!

— Да вы фрукт! Но неужели вы до сих пор не поняли, что ваши нелегальные махинации, направленные против австрийского государства, играют на руку «коричневым»? Что вы помогаете подготовить распродажу Австрии?

— Ее подготавливают совсем в других местах.

— Вы хотите сказать в Берлине?

— Об этом я даже не поминаю. В государственных канцеляриях Рима, Парижа и Лондона.

Полицейский захлопнул папку с бумагами, ударил по ней ладонью.

— Вам как инвалиду войны с тяжелыми увечьями положены некоторые льготы. Но, разумеется, мы не станем сажать к вам в камеру… как вы себя именуете?.. революционных социалистов. Это значило бы способствовать подрывным беседам. Коммуниста мы вам тоже не подсадим. Он испортит вас окончательно.

— Бога ради! — сказал я шутливым тоном.

— Вам бы следовало стать клоуном, как ваш…

— Этой темы прошу не касаться, — резко оборвал я своего тюремщика.

— Пре-красно. — Обер-полицайрат доктор Пфлегер закончил разговор почти сердечно.

Моим сокамерником стал нацист (89-го эсэсовского полка), за много недель мы не обменялись ни словом. Лето было долгое и жаркое, и как-то раз один из моих стражей, Седлачек, пробрал меня за то, что я вымылся с ног до головы (с мылом).

— Господин обер-лейтенант, вы что — шлюха?

После этого инцидента я направил майору Козиану, начальнику тюрьмы «Лизль», письменное заявление:

«Начальнику полицейской тюрьмы у Россауэрской пристани (Элизабетпроменаде)

По вопросу о мытье внутренней и наружной части нижней половины туловища.

Поскольку, после того как арестант освобождается от экскрементов (иными словами, опорожняется), соответствующая часть туловища (именуемая задом или даже задницей), несмотря на все усилия, не может быть чистой, возникает необходимость вымыть этот последний (эту последнюю) с мылом. Посему ходатайствую о том, чтобы мне разрешалось сие. Пользуясь благоприятным случаем, хочу заверить также, что мое неуклонное стремление проводить данную гигиеническую процедуру еще не является свидетельством того, что я есть шлюха, хотя г-н полицай-инспектор Седлачек почему-то принимает меня за таковую.

Альберт ***, обер-лейт-т, Заключенный М 292

Два дня спустя майор Козиан, соблюдая полную серьезность, наложил нижеследующую резолюцию:

«Ходатайство отклонено»

Внезапно кверху взмыл огненный сполох — отблеск необычайно яркой молнии. Может быть, внизу, в долине По, в эту самую секунду убило такого же, как я, ночного путника. Или несчастную птицу. А что если убило итальянского фашиста? Странное дело, я не пожелал, чтобы эта ужасная молния убила даже итальянского фашиста. Конечно, я не имел бы ничего против, если бы это была важная фашистская птица, но важные фашистские птицы в такие часы не ходят гулять, молния могла убить только мелкую пташку.

Совершенно неожиданно вспышки молний, мелькавших одна за другой над далекой южной равниной, на пять, шесть, семь секунд осветили все вокруг, и я внезапно увидел церковь.