Ульрих Бехер - Охота на сурков

• Название: Охота на сурков
• Автор: Ульрих Бехер
• Издательство: Прогресс
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1976

Во многом автобиографичный, роман «Охота на сурков» посвящён жизни австрийского писателя-антифашиста в эмиграции в Швейцарии после аншлюса Австрии в 1936 г.

---

— Càdola?

— Доска с двумя палками, на которых болтается множество ремней. Доску можно пристегнуть так, что она будет лежать горизонтально за спиной носильщика. — Фиц вытащил золотую авторучку и принялся чертить на фетровой подставке своей дубленой, энергичной, привыкшей обуздывать (в буквальном смысле этого слова) рукой. — К таким носилкам можно легко приковать предмет самого большого размера.

— Приковать?

— Did I say chain?[409] Я хочу сказать, привязать. На càdola не трудно переправить через горы даже напольные часы в стиле Людовика XVI.

Он пододвинул мне свой рисунок.

— Очень похоже на стул.

— Exactly[410], рр… стул без ножек, спинку которого привязывают к спине.

— Как вы думаете, можно было бы, можно было бы перенести на такой вот càdola связанного человека?

— Если понадобится, безусловно. Путника, попавшего в беду, обмороженного…

— Нет, я имею в виду вовсе не обмороженного, во всяком случае, еще не обмороженного, тогда, когда его прикрепляют к этому стулу без ножек. Вы меня поняли?

— No, sir, sorry[411]. Я вас совершенно не понял, совершенно.

— Я спрашиваю: можно ли прикрепить к этой càdola человека против его воли и тащить довольно-таки долго через…

— Kidnapping. Похищение ребенка на американский лад?

— Я говорю о взрослом человеке.

— О, теперь я знаю, куда вы клоните. The perfect murder![412] — Перед Фицем стояла чашечка кофе с вишневым ликером, но он еще не сделал ни глотка, только вдыхал запах и время от времени с явным удовольствием покашливал и хихикал. — Говорите, что юрист, а сами не читали ни одного детектива. Неужели вы задумали писать роман? Сдается мне, кто-то сказал, будто вы… все же писатель. Первоклассный метод убийства. Я бы мог дать вам несколько квалифицированных советов, хотя не уважаю писак. Впрочем, может, вы не писака, а писатель, которого надо принимать всерьез; знаете, у нас, ирландцев, всегда имеются в запасе несколько писателей, которых надо принимать всерьез. Вы слышали когда-нибудь о Джеймсе Джойсе? Каюсь, я не прочел ни строчки Джойса, но мне говорили, что его как писателя надо принимать всерьез, хотя он малость непристойный и сумбурный. Вы тоже непристойный? Я хочу сказать, как писатель? Не мое дело, лучше слушайте: «Блистательное убийство у горы Несчастий». Могу предложить также пик Кассандру. Шайка контрабандистов увозит свою жертву… Местного жителя или курортника? Как вам больше нравится? Пусть будет курортник… В таком вот крытом брезентом грузовике. А чтобы утихомирить беднягу, бандиты наносят ему сильный удар в висок. Тридцать лет назад во время скачек с препятствиями в Отёйле я упал с лошади, стукнулся виском о землю. И провалялся часа два без сознания… Шехерезада, любимая лошадка of His Majesty King Edward the Seventh[413], сломала себе при этом ногу, и ее прикончили. Но я не собираюсь наводить на вас скуку, рассказывая о моих вонючих злоключениях перед войной…

Может, Фиц стал таким «странным» в результате падения? Внезапно я понял, на чем основывалась моя симпатия к карлику. Во-первых, ему, как и мне, «не повезло» с головой, во-вторых, от него исходило особое обаяние, свойственное людям, проводившим когда-то очень много времени с лошадьми, то есть с существами, которые (как мне объяснил, сидя на Хваре, на соседнем острове, Джакса) тысячу лет служили человеку, работали на него, делили с ним горе, определяли его судьбу и историю, а потом были обречены на вымирание.

Фиц сделал несколько глотков, он пил, как птичка.

— На чем я остановился?

— На том, что курортник получил удар в висок.

— Прекрасно. Чудесно. Мен Клава — имя вам, конечно, придется изменить — повез шайку и свою впавшую в беспамятство жертву к морене глетчера Форно, который р-р… расположен как раз напротив Монте-Дисграция. Ночь стояла беззвездная, луны не было, и тут эти подонки — excuse me[414], ха-ха, в ваших глазах они почтенные граждане — вышли из машины и пошагали гуськом, может быть прикрепив к ногам bedùlli. Эта была целая процессия, фонари раскачивались в руках натренированных коренастых парней, бандиты поочередно тащили càdola со злосчастным курортником и, пройдя двести-триста ярдов, передавали ее идущему сзади товарищу… Представляете себе эту картину? Она достойна кисти художника. И пера писателя. Такое необходимо запечатлеть. Одним словом, они подошли к морене. Сняли bedùlli, обвязались веревками. Процессия сделала траверз через ледник, связавшись, скажем, по четыре человека; ледник этот Каспер Клалюна знает как свои пять пальцев… Только, пожалуйста, измените имя Касперу. Наконец шайка увидела подходящую ледниковую трещину, let’s say[415], глубиной в восемьдесят ярдов. Вот туда-то они и сбросили беднягу. Предположим даже, что он долетел до дна живой, все равно через два часа он замерз. А господа контрабандисты со своим грузом — сигаретами — благополучно добрались до Бергамо. You see the point?[416] Ну, кому придет в голову обследовать бесчисленное количество трещин в округе? The perfect murder, you see? Курортник буквально исчез с лица земли. Никогда в жизни он не появится снова. — Фиц не то закашлялся, не то захихикал сострадательно-весело. — Или все же появится?

— Что вы хотите этим сказать?

— Вы же знаете, ледники перемещаются. В середине двадцать первого столетия беднягу курортника вдруг обнаружат в морене Форно. Обнаружат целехонького. И великолепно замороженного. Ведь он, так сказать, около ста двадцати лет пролежит в холодильнике. Допустим, в ночь убийства, сто с лишним лет назад, покойник был одет точь-в-точь как вы. В серый фланелевый костюм с черным галстуком. Таким он и объявится, хотя вонючая мода успела давным-давно, давным-давно измениться. А его обнаружат как раз в этом наряде. Чему вы улыбаетесь? Признайтесь, вам стало страшновато, пусть совсем, совсем немного. Do me a favour[417].

8

Последний поезд в Понтрезину я пропустил. И в кармане у меня осталось четыре франка двадцать. Слишком мало, чтобы взять такси. Сегодня тебя на пути домой никто не будет охранять, мертвецы не будут.

Позади меня остались: Косая башня, отель «Кульм», Олимпийский стадион, на котором проходила Белая олимпиада 1936 года, осиротевшие летом Клуб игроков в керлинг и Клуб любителей бобслея. Прямо на шоссе Санкт-Мориц — Це-лерина возвышалась гостиница не знаю уж какого класса, пародия на огромный санкт-морицкий отель-люкс; по левую руку от меня был теперь знаменитый спуск Креста-Ран, которому молодой де Колана был обязан своей спортивной славой, по правую руку — не менее знаменитый Боб-Ран: оба они казались сиротками, ведь стояло лето, начало лета. По дороге, проходившей между горами и широкой лентой убегавшей в Креста-Целерину, несмотря на столь поздний час, иногда еще шли машины — автомобили из разных стран мира. Именно потому мне представлялось маловероятным, что на этом отрезке пути я войду в прямое «соприкосновение с противником».

Каждый шаг приближал меня к Ксане, точнее говоря, мне казалось, что приближал. Надо было решить сложное уравнение с многочисленными неизвестными.

Среда, 22 июня, ноль часов, пять минут. Автомобильное движение на шоссе прекратилось, да и Креста-Целерина сразу после полуночи как вымерла (общепринятое выражение). По сравнению с довольно крутой Виа-Местра, проходившей через Санкт-Мориц, дорога соседнего, очень растянутого курорта была совершенно ровная, я почти не встречал пешеходов (как глупо, что пеше-ходов не называют просто ходами), зато вокруг было великое множество летучих мышей. Я опять вытащил из кобуры свой «вальтер» и опустил правую руку с револьвером в карман фланелевого пиджака. Нет, я вовсе не собирался охотиться на летучих мышей. К этим беззвучным ночным хищникам я испытываю своего рода слабость, меня восхищают их слепые полеты, и я не ощущаю гадливости, когда они, проносясь надо мной, того и гляди, коснутся моего берета. По Целерине не стоит идти быстрым маршем, куда безопаснее избрать нечто вроде осторожного прогулочного шага. Андри Цбраджен. За аккуратными заборами палисадников растет рябина; кажется, я прошел мимо нескольких красивых, настоящих энгадинских домов с деревянными лоджиями, кое-где еще светились занавешенные окна; вокруг фонарей на улицах вилось больше мошкары, чем во все предыдущие ночи; нынешняя ночь была относительно мягкая, безлунная и беззвездная, вот почему на охоту вылетело столько летучих мышей. Андри! Подергивание его почти детских обожженных, густо смазанных каким-то снадобьем губ не предвещало ничего хорошего (так, по-моему, говорят)… Я обогнал двух пожилых людей, оба были в беретах. Теперь на пустынной главной улице Целерины вышагивало уже три человека в беретах. Один из стариков опирался на трость с резиновым наконечником. Это были французы. Услышав, о чем они говорят, я их нарочно обогнал. Они говорили вот что:

— …Mais il était formidable! Giaxa et Giaxa, tu l’as jamais vu? Par exemple chez Bouglione? Colonel Dubouboule, ça alors! C’était unique, ça! Il m’a fait rigoler pendant quarante minutes, le vieux gars, et quelquefois j’ai eu le fou rire. Personne ne résistait à la magie de sa moustache rouge…[418]