Николай Арсеньев - О Жизни Преизбыточествующей

• Название: О Жизни Преизбыточествующей
• Автор: Николай Арсеньев
• Жанр: Религия
• Год: 1966

---

В том также характерная черта молитвы, что часто в ней прорывается туман недостойных, искажающих представлений о Боге, философских или мифологических заблуждений, и прорывается более чистое, более возвышенное представление о Нем — через мимолетный, краткосрочный подъем человека над своей сферой бытия и обычным своим религиозным миросозерцанием и через мимолетное, неясное, полуосознанное прикосновение свое к сфере бытия Божественного. Так напримр, стоики отождествляли божественное с безличным, холодным, и роковым, неизменным образом действующим законом мира, что печется о сохранении целого, но не интересуется ничем индивидуальным. И они восхваляли этот божественный миропорядок, полный красоты, гармонии, внутреннего равновесия, но безразличный к нашей судьбе и нашему страданию, миропорядок — повторяю —, который есть бесстрастный, холодный, неизменный закон, но за которым не стоит живая божественная Личность. Но вот, стоик Эпиктет: в молитве своей он на мгновение прорывается через затемняющее облако собственных философских предпосылок и склоняется в безмерном смирении перед волею Благого Отца. «Поступай со мною, как Ты хочешь. Я во всем согласен с Тобою. Я — Твой, я не отказываюсь ни от чего, что угодно Тебе. Веди меня, куда Ты хочешь». (кн. 2, гл. 16). — «Хочешь ли Ты, чтобы я продолжал жить? Или я больше не нужен Тебе?»…«Во всем принимаю Твою волю. Покуда я пребываю здесь на службе Твоей, какое положение хочешь Ты, чтобы я занимал?

Я во всем Тебе подчиняюсь, какое бы место Ты ни назначил мне, я предпочитаю лучше десять тысяч раз умереть, чем его покинуть». (Кн. 3. гл. 24).

Конечно можно сказать, что все эти слова, относящиеся как–будто к личному Богу, применены здесь образно, иносказательно. Но не в этом дело. Дело не в том, что именно теоретически думал в это время философ, а в том, что прорвалось в его душу и что вылилось невольно в его молитве вопреки этим его обычным философским мнениям и предпосылкам. Именно, тут прорвался наружу основной закон истинного молитвенного подъема: мое предстояние и склонение мое пред безмернопревосходящим и благим Господом, руководителем моим, которому я вверяю судьбу мою и радостно подчиняю волю мою. Через стоический пантеизм прорвались здесь тона, близкие к молитве Господней.

О глубинах жизни

1

Есть глубины, которых издалека изредка касается человек. Они запрятаны, или, вернее, они близко, но человек от них прячется и ищет, намеренно или бессознательно, всяких преград и средостений между собой и ими. Они его влекут вместе с тем; он знает, он чувствует, что есть какая–то основа, какой–то «задний фон», — более того, что–то подлинно существующее, что не преходит. Он не «знанием» знает, что это есть, но потому, что вся его жизнь опирается на это, поддерживается этим, пронизана бесчисленными встречами с этим. Радость и духовная «соль», т. е. смысл жизни, дается именно этими встречами. Ими определяется ценность жизни. Чем чаще ты встречаешься в глубинах своей души с этой превозмогающей Основой, тем чище, богаче и радостнее твое существо. «Кто верует в Меня, у того из чрева потекут реки воды живой», т. е. он становится чистым, незасоренным каналом, руслом, через которое текут бьющие из глубины воды Жизни. Чем более связи с этой бессмертной новой Жизнью — не со стихийным хаосом мятущихся сил, — тем глубже и подлиннее нравственная жизнь человека. Поэтому мы так часто ошибаемся в оценках людей: часто от нас бывает сокрыта эта внутренняя питающая связь. Она производит ту подлинность, ту ясную простоту, ту неизъяснимую, чистую детскость души (часто при очень большом уме и при большой внешней активности и всяких талантах), которую мы встречаем иногда у вполне взрослых, даже старых людей. Человек прикасается внутри своего «я» к источнику, который отнюдь не тождествен с его существом, а вытекает из иных — дивных, неисследованных глубин по ту сторону нашего «я» и всего нашего существования. «Восхождение в сердце своем положи» — так часто говорил, повторяя слова псалма, один из замечательных представителей этой глубины и чистоты духовной, принадлежавший к московскому высшему религиознокультурному слою конца 19–го века. От этого внутреннего «питания» души зависит вся ее судьба.

2

«Abyssus abyssum invocat» — «бездна бездну призывает голосом водопадов своих» — эти слова псалма часто употреблялись средневековыми мистиками для указания на эти встречи в глубине.

Прежде всего имеем искание встречи. Это искание встречи вдохновляет — часто бессознательно — очень многие проявления и виды человеческой деятельности, особенно на ее вершинах. Тут дело не в «романтических» теориях: элемент бесконечности, глубин, уходящих по ту сторону всего, что мы себе представляем, напр., как–то связан — большей частью бессознательно — с художественным творчеством человека в его наиболее динамических выражениях. В великом произведении искусства есть всегда какая–то напряженность, корнями своими уходящая в глуби. Недаром поэты и художники жалуются, что им не хватает средств для выражения того, что им предносится в художественном видении или ощущении. Они страдают от невозможности изобразить или как–то передать захватывающую их красоту. Художественное творчество есть и радость и трагедия, но оно еще больше: оно есть путь пионера — часто робкий и неумельый — в неведомую страну — неведомую страну начинающуюся тут рядом с ними.

О world invisible, we view thee,
О world intangible, we touch thee,
О world unknowable, we know thee,
Inapprehensible, we clutch thee…
Not where the wheeling systems darken,
And our benumbed conceiving soars! —
The drift of pinions, would we harken,
Beats at our own clay — shattered doors.
The angels keep their ancient places; —
Turn but a stone, and start a wing,
Tis ye, ’tis your estranged faces,
That miss the many – splendoured things…

— так восклицает поэт Francis Thompson.

Эти слова может сказать часто не только мистик, но и художник, хотя и менее сознательно.

Мотив глубины, ухода в глубину несется нам навстречу из многих величайших, близких нам и любимых нами произведений искусства, часто — повторяю — он присутствует полубессознательно для самого художника и поэта.

Картина тихой лунной ночи у Айхендорфа, вдохновившая знаменитую «Mondnacht» Шумана, насыщена грезами:

Es war als hatt’ der Himmel Die Erde still gektisst,
Dass sie im Blutenschimmer Von ihm nur traumen muflt.

Небо кажется склонившимся над землей и тихо целующим ее; а земля вся в цвету и грезит о Небе. Струйки воздуха вдруг пробежали по полям. Склонясь, зашумели колосья. Тихо шелестели леса. Ночь была так прозрачна, вся в звездах.

Die Luft ging durch die Felder,
Die Bhren wogten sacht,
Es rauschten leis die Walder, —
So sternklar war die Nacht.

И заканчивается эта картина порывом души:

Und meine Seele spannte
Weit ihre Fliigel aus,
Flog durch die stillen Lande,
Als fldge sie nach Haus.

Как это перекликается с знаменитейшим стихотворением Джакомо Леопарди «L’Infinito». Он сидит летним вечером на склоне холма; поля раостилаются перед ним, большая часть горизонта закрыта тянущейся вдали живой изгородью.

… Ма sedendo е mirando, interminati
Spazi di 1& da quella, e sovrumani
Silenzi, e profondissima quiete
Io nel pensier mi fingo…
… Cosi tra questa Immensity s’annega lo spirito mio,
E il naufragar т’ё dolce in questo mare…

\

Часть горизонта закрыта, но умственный взор его проникает дальше. В своем воображении он представляет себе беспредельные пространства, и «сверхчеловеческие молчания и глубочайший покой», —

«И тонет в беспредельности мой дух,
И утопать мне сладко в этом море».

Но иногда, без всякого указания на манящую даль, без всякого упоминания о бесконечности, в самом опыте красоты раскрывается какая–то внутренняя насыщенность, уводящая вглубь, раскрываются какие–то внутренние аккорды, какая–то безмерная захваченность. Вспомним, например, у Тютчева:

Тихой ночью поздним летом
Как на небе звезды рдеют!
Как под сумрачным их светом
Нивы дремлющие зреют!
Усыпительно безмолвны,
Как блестят в тиши ночной
Золотистые их волны,
Убеленные луной!

Картина закончена, но она продолжает жить в нас, она нас захватила, какое–то глубинное, тихое звучание отвечает на нее, дополняет ее. Ощущается нами то, что великий испанский мистик и поэт Juan de la Cruz назвал «молчаливая музыка» — «la musica callada». Тихое звучание красоты внутри нас, «второй тон», более глубоко и творчески звучащий, чем первое эстетическое впечатление — вот черта, характеризующая особенно сильные и плодотворные из встреч дупш с открывающейся ей Красотой. «Глубина души звучит». Это — то «внутреннее пение», о котором знают не только мистики (см., напр, в книге «Fire of Love» английского средневекового мистика Richard’a Rolle’a), но также и поэты и артисты.