Иустин Попович - Философия и религия Ф.М. Достоевского

• Название: Философия и религия Ф.М. Достоевского
• Автор: Иустин Попович
• Издательство: Издатель Д. В. Харченко
• Жанр: Философия
• Год: 2007
• ISBN: ISBN 978–985–90125–1-8

Достоевский не всегда был современным, но всегда — со–вечным. Он со–вечен, когда размышляет о человеке, когда бьется над проблемой человека, ибо страстно бросается в неизмеримые глубины его и настойчиво ищет все то, что бессмертно и вечно в нем; он со–вечен, когда решает проблему зла и добра, ибо не удовлетворяется решением поверхностным, покровным, а ищет решение сущностное, объясняющее вечную, метафизическую сущность проблемы; он со–вечен, когда мудрствует о твари, о всякой твари, ибо спускается к корням, которыми тварь невидимо укореняется в глубинах вечности; он со–вечен, когда исступленно бьется над проблемой страдания, когда беспокойной душой проходит по всей истории и переживает ее трагизм, ибо останавливается не на зыбком человеческом решении проблем, а на вечном, божественном, абсолютном; он со–вечен, когда по–мученически исследует смысл истории, когда продирается сквозь бессмысленный хаос ее, ибо отвергает любой временный, преходящий смысл истории, а принимает бессмертный, вечный, богочеловеческий, Для него Богочеловек — смысл и цель истории; но не всечеловек, составленный из отходов всех религий, а всечеловек=Богочеловек." Преп. Иустин (Попович) "Философия и религия Ф. М. Достоевского"

Исходный pdf - http://rutracker.org/forum/viewtopic.php?t=3723504

---

«Пусть это был только сон! — продолжает Достоевский. — Но ощущение любви этих невинных и прекрасных людей осталось во мне навеки, и я чувствую, что их любовь изливается на меня и теперь оттуда. Я видел их сам, их познал и убедился, я любил их…<„.>Они, зная столь много, не имеют нашей науки. Но я скоро понял, что знание их восполнялось и питалось иными проникновениями, чем у нас на земле, и что стремления их были тоже совсем иные. Они не желали ничего и были спокойны, они не стремились к познанию жизни так, как мы стремимся познать ее, потому что жизнь их была восполнена. Но знание их было глубже и высшее, чем у нашей науки; ибо наука наша ищет объяснить, что такое жизнь, сама стремится сознать ее, чтоб научить других жить; они же и без науки знали, как им жить, и это я понял, но я не мог понять их знания. Они указывали мне на деревья свои, и я не мог понять той степени любви, с которою они смотрели на них: точно они говорили с себе подобными существами. И знаете, может быть, я не ошибусь, если скажу, что они говорили с ними! Да, они нашли их язык, и убежден, что те понимали их. Так смотрели они и на всю природу — на животных, которые жили с ними мирно, не нападали на них и любили их, побежденные их же любовью. Они указывали мне на звезды и говорили о них со мною о чем‑то, чего я не мог понять, но я убежден, что они как бы чем‑то соприкасались с небесными звездами, не мыслию только, а какимто живым путем.<…>Они были резвы и веселы как дети. Они блуждали по своим прекрасным рощам и лесам, они пели свои прекрасные песни, они питались легкою пищею, плодами своих деревьев, медом лесов своих и молоком их любивших животных. Для пищи и для одежды своей они трудились лишь немного и слегка. У них была любовь и рождались дети, но никогда я не замечал в них порывов того жестокого сладострастия, которое постигает почти всех на нашей земле, всех и всякого, и служит единственным источником почти всех грехов нашего человечества. Они радовались являвшимся у них детям как новым участникам в их блаженстве. Между ними не было ссор и не было ревности, и они не понимали даже, что это значит. Их дети были детьми всех, потому что все составляли одну семью. У них почти совсем не было болезней, хоть и была смерть; но старики их умирали тихо, как бы засыпая, окруженные прощавшимися с ними людьми, благословляя их, улыбаясь им и сами напутствуемые их светлыми улыбками. Скорби, слез при этом я не видал, а была лишь умножившаяся как бы до восторга любовь, но до восторга спокойного, восполнившегося, созерцательного. Подумать можно было, что они соприкасались еще с умершими своими даже и после их смерти и что земное единение между ними не прерывалось смертию. Они почти не понимали меня, когда я спрашивал их про вечную жизнь, но, видимо, были в ней до того убеждены безотчетно, что это не составляло для них вопроса. У них не было храмов, но у них было какое‑то насущное, живое и беспрерывное единение с целой вселенной<…>Они славили природу, землю, море, леса<…>всю жизнь свою они проводили лишь в том, что любовались друг другом. Это была какая‑то влюбленность друг в друга, всецелая, всеобщая<…>Да, когда они глядели на меня своим милым, проникнутым любовью взглядом, когда я чувствовал, что при них и мое сердце становилось столь же невинным и правдивым, как и их сердца, то и я не жалел, что не понимаю их. От ощущения полноты жизни мне захватывало дух, и я молча молился на них» [480].

Проснувшись, Достоевский почувствовал, что все его существо наполнено бескрайней вселюбовью и вечной истиной. «О, теперь жизни и жизни! — восклицает он. — Я поднял руки и воззвал к вечной истине; не воззвал, а заплакал; восторг, неизмеримый восторг поднимал всё существо мое. Да, жизнь, и — проповедь! О проповеди я порешил в ту же минуту и, уж конечно, на всю жизнь! Я иду проповедовать, я хочу проповедовать, — что? Истину, ибо я видел ее, видел своими глазами, видел всю ее славу!<…>Я и сбиться‑то очень не могу. Потому что я видел истину, я видел и знаю, что люди могут быть прекрасны и счастливы, не потеряв способности жить на земле. Я не хочу и не могу верить, чтобы зло было нормальным состоянием людей<…>Я видел истину, — не то что изобрел умом, а видел, видел, и живой образ [481] ее наполнил душу мою навеки» [482].

Достоевский, самый отчаянный бунтовщик и богоборец, принял мир, достиг наивысшего синтеза жизни. Все возбуждения, все дикие сомнения, все самоубийственно–отчаянные настроения прошли, перешли в некое высшее спокойствие, полное ясной, гармоничной радости и надежд ы. Прежде ужасно отчаивавшийся, теперь он бурную душу свою напитал наивысшей гармонией, невиданной красотой, неслыханным и нечаемым чувством полноты, меры, примирения, восхищения и в христоустремленном восторге слился с наивысшим синтезом жизни, где всё — «красота и молитва» [483].

Через молитвенное слияние с наивысшим синтезом жизни — Христом — «проклятая проблема» страд ания, которая для человеческого эвклидовского ума является наиболее значимой причиной для неприятия мира и Бога, получает свое окончательное решение. Во Христе страдание теряет свою горечь, обретает сладость и освящается, получает свое оправдание, становится необходимым средством спасения и совершенствования человека, становится очистилищем и наивысшей школой христианства [484]. От таинственного и чудотворного прикосновения руки Христа горькая тайна становится сладкой, прежняя боль и страдание постепенно переходят в тихую и умилительную радость. Погружаясь в молитвенный восторг, человек чувствует, как земная жизнь его соприкасается с новой — бесконечной, неведомой, но уже скоро грядущей жизнью, от предчувствия которой восторгом трепещет душа, сияет ум и радостно плачет сердце; он интенсивно чувствует, что над всеми страданиями и тайнами жизни возносится всепрощающая правда Божия, которая все осмысляет, примиряет, ублажает [485]. Христос делает человека способным не только переносить страдания, но и быть в страдании блаженным, счастливым. Христоликий Зосима, посылая Алешу в мир, говорит ему: «Благословляю тебя на великое послушание в миру.<…>С тобою Христос. Сохрани Его, и Он сохранит тебя. Горе узришь великое и в горе сем счастлив будешь. Вот тебе завет: в горе счастья ищи. Работай, неустанно работай»; «Много будешь иметь противников, но и самые враги твои будут любить тебя. Много несчастий принесет тебе жизнь, но ими‑то ты и счастлив будешь и жизнь благословишь, и других благословить заставишь, — что важнее всего» [486].

Ко блаженному и наивысшему синтезу жизни — Богочеловеку Христу — путь лежит через христоуподобляющие добродетели. Достоевский это как исповедник показал и как великомученик доказал Когда христоустремленная личность все эти добродетели делает содержанием своей души и жизнью своей жизни, тогда исцеляет себя от греховной раздробленности и измельченности, тогда и входит в царство наивысшего синтеза жизни, во преблаженное царство чудесной Личности Богочеловека Христа.

Глава 5. Тайна Европы и России

В кротком Лике Христа Достоевский нашел мир мятежной душе своей и успокоение не знавшему покоя сердцу своему — мир и успокоение, которые даются тому, кто мучается над страшной тайной жизни и, перегруженный тяжкими проблемами, оступается, падает, но все же по–великомученически упорно несет бремя жизни, Приняв иго Христово на себя, Достоевский познал от Него, что лишь в Его кротком и смиренном сердце человек может найти мир душе своей и почувствовать, что с Ним иго жизни благо и бремя существования легко [487]. В дивном Лике Христовом Достоевский нашел единственно убедительное оправдание жизни, единственно истинную и приемлемую теодицею и антроподицею. Через православного Христа он принял Бога и мир, примирился и с Богом, и с миром. Поэтому он неустрашимо и смело исповедует Православие, в котором сохранился Лик Христа неоскверненным и неискаженным. «Православие — это все, — по–исповеднически смело заявляет он в конце своей жизни и излагает такие формулы:«Весь русский народ в Православии и в его идее. В нем и с ним — нет ничего больше. На самом деле ничего иного и не нужно, ибо Православие — все. Православие — это Церковь, а Церковь — венец здания навсегда»» [488].

Кто может решить «проклятую проблему» человеческой личности, тот может решить и «проклятую проблему» человеческого общества, проблему человечества — это основное убеждение Достоевского. На протяжении тысячелетий человек ее решал и не решил; решил ее только Богочеловек. Не человек, а Богочеловек, не человечество, а богочеловечество. То, что Европа столетиями пытается решить через человека, Православие решило и решает через Богочеловека. Страдальческий дух Достоевского долго погружался в костоломный хаос европейского человечества, долго бился над страшной загадкой его, пока не открыл причины этого хаоса и тайны этой загадки. Причина — католицизм; тайна — католицизм.