Татьяна Тарасова - Красавица и чудовище

• Название: Красавица и чудовище
• Автор: Татьяна Тарасова
• Издательство: АСТ, Астрель, Харвест
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-049283-1

Когда человек ощущает себя нужным и знает, что это произошло во многом благодаря точному выбору своей профессии, своего места на земле — он бывает по-настоящему счастлив.

Мою профессию так безукоризненно определили мои родители, и я всегда так старалась быть достойной их выбора, тех уникальных достижений, которых добился мой отец в педагогике и в большом спорте, что сейчас, в своем возрасте, хотя я и знаю, что нет предела совершенству, я хорошо понимаю, что такое счастье!

---

Но прежде всего с «Балетом» и еще с массой всяких других танцевальных номеров мы с «Бим-Бомом» поехали — я была свободна — вместе на гастроли, по-моему, в Томск. Моисей Миронович Мучник, директор томского Дворца спорта, нас туда позвал, как на испытания.

Но сперва мы устроили премьеру совместного концерта, конечно же во Дворце спорта в «Лужниках». Анна Ильинична Синилкина вновь пустила нас к себе во Дворец, где билеты были проданы все без остатка, только углы, где выгородили сцену, оставались свободными. А полный Дворец спорта вмещает 12 тысяч зрителей. И я, из самых лучших побуждений, пригласила Аллу, потому что знала — на ее песню я поставила очень хороший номер, и мне хотелось ей его показать. Я не особо прислушивалась к тому, что пел «Бим-Бом», а они в основном пародировали ее репертуар. Я никак не могла себе представить, что она может так бурно реагировать, что она так не любит пародий на себя. Это не мешало бы учитывать, но у меня никакого опыта общения с выдающимися звездами эстрады, кроме как с ней, не было, но ведь именно она мне помогла, давала советы, приходила ко мне в дом. Я ее очень любила и люблю по-прежнему как певицу, как нашу самую яркую звезду, перед чьим талантом я преклоняюсь. И новые ее песни я обожаю. У меня всегда в машине ее записи, и когда я прожила первых два тяжелых года в Америке, Пугачева незримо рядом со мной находилась все время.

…Она приехала во Дворец, как королева, дождалась, когда погасят свет и в сопровождении Евгения Болдина и Ильи Резника прошествовала на свои места. В зале все встали, все двенадцать тысяч, и начали ей аплодировать. Все равно Пугачеву даже в темноте люди сразу же увидят. Наконец зал на нее насмотрелся, все сели, начался концерт. И тут же я услышала свист и какой-то шум в ее ложе. Номер «Балет» стоял по программе в самом конце, и, приглашая ее, я сказала: «Ты не приходи сразу, потому что тебе будет неинтересно смотреть весь концерт. Приходи к восьми часам, ко второму отделению». Так вот сама же Пугачева начала свистеть, а я сначала и не поняла, кто там безобразничает.

Я стояла внизу, в проходе около льда. Я всегда стояла там около стеклянной будки, где сидят звуковики, пока идет спектакль, мало ли что может случиться, чтобы раз — и сразу за кулисы. Но нарастает шум на трибуне, бежит ко мне Синилкина, за ней бежит ее заместитель Антон: «Анна Ильинична, Анна Ильинична, там Пугачева скандалит». Мне нужно срочно принимать какое-то решение, я уже сама вижу, что Алла хочет выйти на лед, как раз с того угла, где я стою. Нас с Синилкиной не видно, в проходе полная темнота. А с углов выскакивали пары, и сцена была устроена таким образом, что в этих же углах еще и находились встроенные лестницы, потому что во время действия мои артисты поднимались со льда на сцену, Алла хочет пройти именно туда. Но я ринулась ей навстречу, я тоже крепенькая, и встала стеной. Тут поменялась музыка, а она пробует, как ей выйти в туфлях на лед, это же непросто, тем более надо пройти полтора-два метра до лесенки. Я понимаю, что она хочет подняться на сцену.

Сейчас-то я ужасно жалею, что помешала Алле выйти на сцену, потому что мог произойти фантастический, поворотный момент в спектакле. Тогда я плохо знала законы шоу-бизнеса, потому страшно боялась скандала. Сейчас я бы ей постелила ковровую дорожку, потому что концерт приобрел бы невероятную известность — что дается только скандалом, более того, зная непредсказуемость нашей звезды, я теперь понимаю, что она могла и сама запеть. В этом случае вечер в Лужниках вошел бы в историю, а мы бы с ней потом как-нибудь по-доброму всегда бы разобрались. Но легко об этом рассуждать сейчас. А тогда была советская власть, и от этого такой испуг, все так тряслись и так всего боялись… Теперь-то я понимаю, что среди нас действительно одна только Пугачева чувствовала себя свободным человеком.

…Так вот, она попробовала ногой лед, а в это время выскочили с углов пары, ведь уже пошла их музыка, фигуристов, а не пародистов. Она отшатнулась прямо на меня, потому что действительно страшно, они выскакивают на диком ходу, как тигры в цирке. Алла почти упала на меня, а я ее взяла за руки и повела за кулисы. Разбираться, мол, будем там. Она кричала: «Какое ты имеешь право такое показывать, почему эти суки меня пародируют… ты меня для чего позвала!!» — «Господи, Алла, пародии делаются на всех популярных певцов, и все воспринимают это спокойно. Ты выдающаяся актриса, что тебе на это обращать внимание». А она хочет, поскольку мы уже за кулисами, снова подняться на лестницу и пойти на сцену, чтобы сорвать спектакль. Я ее держу и держу крепко. Говорю: «Не пойдешь туда, не пойдешь, ты тоже поешь «Белую панаму», и мы тебя вынуждены слушать. Прекрати, прекрати, это тебя недостойно». Даже в такой экстремальной ситуации я ее прошу: «Останься со мной, останься на мой номер, он же тебе посвящен», — мне не стыдно было ей этот танец показать. Но тут сломался тот настрой, что был, я по-прежнему держала ее за руку, и мы пошли совсем уже за кулисы, от сцены все дальше, дальше, дальше. Я думала, что она отойдет, но она не успокоилась, отдышалась и ушла.

Потом, через несколько лет, я ходила на ее концерты, но уже не подходила к ней никогда. Через общих друзей передавала приветы. Она мне тоже передавала приветы, но мы больше не встречались, хотя, повторю, я была и остаюсь ее большой поклонницей…

Однако вернемся к истории до этого злополучного вечера. Итак, я остановилась на том, что Юра пробил ногу и ему наложили гипс. Естественно, у нас не хотели принимать программу, потому что никто из комиссии ее не видел. Да потом, вспомните, кто принимал нашу работу! Инструктор из райкома партии. В спорте я привыкла отвечать за качество своего труда и всегда считала, что никто не имеет права вмешиваться в мою работу. Я никогда не позволила бы себе выйти на арену Дворца спорта, чтобы позориться или чтобы показать что-то непристойное. Кстати, с этой программой мои ребята проехали с «Бим-Бомом» по многим городам страны и благодаря двойной публике (поклонникам «Бим-Бома» и болельщикам фигурного катания) спектакль принимали хорошо, он даже собирал аншлаги. «Бим-Бом» любили в Прибалтике, нас — в Сибири, и люди шли поглядеть, что же у нас получилось, что это за винегрет такой вышел.

Так мы и стали жить дальше: Юра — директор, я — художественный руководитель. Бобрин сделал свое представление, но у меня не нашлось ни времени, ни желания его посмотреть. Они пригласили хорошего балетмейстера, Наташу Даббади, которая поставила им спектакль «Чаплин», целиком рассчитанный на Игоря. Наташа не только отличный балетмейстер, она интересный, умный человек, и очень хорошо, что они стали работать вместе. А мы восстановили «Русскую ярмарку» уже для другого состава, добавляя к ней все время что-то новое. В том же году у нас, уже без «Бим-Бома», начались гастроли во Франции. По-моему, я перед поездкой поставила небольшой спектакль на музыку Равеля «Болеро», но точно не помню. К сожалению, я в жизни ничего не записывала и не записываю, не собираю никаких кассет, не храню выступлений своих спортсменов и своих артистов. Мне папа всегда говорил: «Смотри вперед и не оглядывайся назад. Запоминай только ошибки. Ошибки проработала — и вперед».

Поэтому сколько мне ни говорил мой друг, журналист Юрий Рост: «Что ты делаешь? — а я ставила в год спортсменам по двадцать программ. — Почему ты их не записываешь? В каждой из них есть то, что ты могла бы дополнить и перерабатывать». А я отмахивалась, я объясняла, что так работать не умею и никогда не научусь. Короче, я, бестолковая, ничего для себя не писала, хотя у меня всегда сидел на тренировках видеомагнитофонщик, мой Андрюша, с которым я работала долго и счастливо. Скорее всего, все, что на моих занятиях было записано, давно уже стерто и выброшено. Ничего у меня нет, ни одного собственного спектакля на пленке. Ничего. Трудно себе представить подобную безалаберность.

Так, незаметно, наступил 1988 год, прошли Олимпийские игры в Калгари. Наташа и Андрей стали олимпийскими чемпионами, и я решила закончить со спортом. Артисты мои меня дождались, я погрузилась с головой в новую работу, хотя какая она новая? Каждый день я ставила танцы, каждый день репетировала. Каждый день придумывала. Постепенно у меня собралась большая команда, много замечательных артистов. Это был удивительный коллектив. Мы хотели быть лучшими, и, похоже, нам это удалось. Большую помощь в работе с театром мне оказывала моя подруга, у которой мы днями и ночами сидели на даче и придумывали театральное действо, Александра Егиазорян. Дочь музыкантов и внучка известного русского педагога Бориса Осиповича Сибора.

День постановщика

Почти двадцать лет назад я описывала свой день тренера. Прямо скажем — сумасшедший день. Выбрав театр, я думала, что вот теперь-то меня ждут спокойные деньки. Но я жестоко ошибалась. В театре день строился не менее круто, а объем работы оказался значительно больше. Постановочный день обычно превращался в постановочные сутки. А сам постановочный период начинался у меня с того момента, когда мною выбрана музыка для спектакля. Бывает, что мне присылают музыку, написанную специально для постановки, как это было со спектаклем «Красавица и Чудовище», когда я ездила несколько раз к композитору в Англию. Но обычно я останавливалась на музыке великих русских композиторов — Петра Ильича Чайковского для «Спящей красавицы» или Сергея Сергеевича Прокофьева для «Золушки». «Держать в руках» такую музыку уже большое счастье. Я работала с отличным музыкальным редактором Геннадием Папиным, нас познакомил мой дорогой дружок Евгений Баранкин, о достоинствах которого я уже писала раньше. Когда музыка великая, переложить ее на требуемые два часа — это большое искусство, и с этим блистательно справлялся Гена Папин.