Михаил Ильяшук - Сталинским курсом

• Название: Сталинским курсом
• Автор: Михаил Ильяшук
• Издательство: Українська видавнича спілка
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2005
• ISBN: 966-7060-83-7

В книге описаны события, происходившие в 40-ые — 50-ые годы прошлого века в СССР, масштабное проявление которых имело место в 30-ые годы. На примере одной семьи показано, как ни в чем не виновные перед государством люди были приговорены к лишению свободы и в качестве политзаключенных отправлены «отбывать наказание» в один из лагерей системы Сиблага. Описаны судьбы, характеры интереснейших ярких личностей, с которыми автор познакомился в лагере. Приведены воспоминания одного из заключенных о зверствах в лагерях на Колыме. Описан быт отбывавших заключение в Баимском лагере для инвалидов, их стремление скрасить жизнь в тех нечеловеческих условиях участием в художественной самодеятельности. Автор также знакомит с условиями жизни в сибирской ссылке.

Книга рекомендована среднему и, в основном, молодому поколению для ознакомления с черной полосой в истории нашего народа в годы сталинской диктатуры. Миллионы же людей старшего возраста познакомились с системой ГУЛАГа в качестве политзаключенных на собственном опыте.

Издается благодаря финансовой поддержке Киевской городской организации общества «Мемориал» им. В. Стуса, а также Петра Белея, Богдана Малярчука, Романа Шемка.

---

Часть вторая

Девять месяцев в тюрьме

Глава XXI Вторая встреча с Оксаной

Итак, начался второй этап заключения — в новосибирской тюрьме.

На следующее после прибытия утро всех мужчин согнали во двор. Был ясный солнечный день, один из тех июльских дней в Сибири, когда после бурного роста все в природе цветет и благоухает. Сочная трава, словно большой зеленый ковер, расшитый ярко-желтыми цветами одуванчика, покрыла весь двор. Легкий ветерок приятно щекотал кожу. В ожидании, пока начнется «инвентаризация» заключенных, мы расположились на траве, раздевшись до пояса. Давно мы не испытывали такого блаженства, вдыхая полной грудью утренний бодрящий воздух и подставляя тело ласковому утреннему солнцу.

Для оформления прибывшей партии заключенных прямо на траве были расставлены столики. За них с формулярами, бланками и анкетами уселись писари. По очереди вызывали каждого зека, снова проверяли автобиографические данные, заносили их в дело, подвергали тщательному осмотру вещи, прощупывали жалкую одежонку, составляли опись имущества и т. д.

Мужчин переписывали на открытом воздухе, а женщин заводили в так называемые боксы — в деревянные сарайчики высотой больше трех метров, не имеющие крыши. Там женщин переписывали, обыскивали и оформляли.

Через двор тюрьмы к боксам пролегала неширокая утоптанная дорожка. Я сидел на траве недалеко от нее в ожидании вызова. Вдруг мое внимание привлекла группа женщин, только что вышедшая из тюрьмы и направлявшаяся к боксу. Шли они парами в сопровождении конвоира. Когда они поравнялись со мной, я сразу же заметил в первой паре Оксану. В этот же момент увидела меня и Оксана. Наверно, вид у меня был страшный: грязный, почерневший, с ввалившимися щеками зеленовато-желтого цвета, с наголо остриженной головой… Видимо, это произвело на Оксану тяжелое впечатление.

Она посмотрела на меня с чувством невыразимой жалости и расплакалась. Но и Оксана выглядела крайне измученной и изможденной, и мое сердце так же сжалось от сострадания к ней. Этот немой, исполненный глубокого трагизма диалог продолжался несколько секунд, пока печальная Оксана не проследовала мимо меня, как тень, и не скрылась в боксе.

— Чего уставился, б…! Не видел, что ли, женщин? — рявкнул конвоир, заметивший, как я смотрел вслед Оксане.

Глава XXII В камере

Камера, в которую нас впихнули, представляла собой небольшое помещение длиной около шести метров и шириной не больше трех. Прямо против дверей у противоположной стены стоял столик. Высоко, под самым потолком, было окно, заделанное железной решеткой и затененное снаружи деревянным козырьком. Возле дверей красовалась солидная параша. Ни кроватей, ни нар, ни умывальника — только голый дощатый пол и голые стены, окрашенные до половины снизу серовато-черной краской.

Население камеры в основном состояло из арестованных по 58-й статье. Тут были заключенные разных национальностей — русские, украинцы, латыши, эстонцы, молдаване и другие. Днем мы обычно сидели на полу, упираясь подбородками в колени, а по ночам спали прямо на полу, и только поляк Антек, низенького роста парнишка, свернувшись калачиком, располагался на маленьком столике. Антек рос в бедной крестьянской семье и с детства помогал отцу по хозяйству на небольшом участке земли. Попал в тюрьму после присоединения Западной Украины. Невежественный, плохо понимающий русский язык, он очутился в чуждой для него среде.

— Может, ты польский шпион? — спрашивали его шутя.

— А цо то есть шпион? — глядя на нас глуповатыми глазами, допытывался Антек. Он и в самом деле производил впечатление дурачка и стал предметом добродушных насмешек, подтруниваний.

Не прошло и месяца после заселения камеры, как однажды надзиратель прокричал в дверь:

— Антон Войцеховский! Собирайся с вещами на свободу!

Антек сорвался с места, быстро собрал свои жалкие пожитки и, напутствуемый добрыми пожеланиями, вышел. Это был первый случай и, пожалуй, единственный, когда освободили арестованного из нашей группы, не отсидевшего положенного ему срока. С какой завистью мы его провожали! Почему мы не поляки, авось и нам улыбнулось бы счастье!..

Как выяснилось впоследствии, в то время наша военная союзница Англия формировала национальные армии из поляков и чехов, проживающих на территории Советского Союза. Немало томилось их в наших тюрьмах. Правительство Союза охотно откликнулось на предложение Англии и через органы НКВД дало указание — всех поляков из мест заключения выпустить на волю. Вот почему и Антек очутился на свободе.

Этот случай у многих из нас породил иллюзии. Мы лелеяли надежду, что и нас не будут зря держать в заточении, так как в тяжелую годину мы, возможно, тоже понадобимся родине — кого мобилизуют в армию, а кто постарше — послужит трудом и знанием в тылу. Еще по пути от Киева до Новосибирска многие заключенные надеялись, что нас используют на уборке богатого урожая и вместо тюрьмы направят в колхозы и совхозы, остро нуждающиеся в рабочей силе. После мобилизации мужчин призывного возраста в деревнях остались только женщины, старики и дети. А в это время сотни тысяч арестованных гнали в Сибирь, вместо того, чтобы использовать эти даровые руки для спасения урожая. К началу войны, по договору с фашистской Германией, заключенному в 1939 году, продовольственные запасы в значительных количествах уже были выкачаны ею из Советского Союза. А между тем зрел исключительно богатый урожай. На всем пути следования от Днепра до Волги хлеба стояли в рост человека, тяжелые налитые колосья озимых клонились к земле. Было бы мудро с государственной точки зрения бросить арестованных на уборку урожая. Но не так думало сталинское руководство и органы НКВД. Они предпочитали держать «врагов народа» под крепким замком.

В тюрьме мы были на положении подследственных. По закону судебные и административные органы обязаны закончить следствие не позднее двух месяцев со дня ареста. Однако, как ни велик был штат следователей и прокуроров при тюрьмах и управлениях лагерей, он не мог за два месяца обработать огромную массу дел. При наличии доброй воли нетрудно было убедиться в невиновности большинства арестованных и распустить их по домам до истечения двухмесячного срока. Но это не входило в планы энкаведистов. Нужно было придать какую-то видимость законности ареста и доказать, что любой гражданин, ставший жертвой клеветы и доносов, посажен в тюрьму на вполне законном основании. Так как многие арестованные долго и упорно сопротивлялись, то есть их трудно было уломать и заставить подписать состряпанное на них обвинение, то нельзя было ограничиться однократным допросом. Кроме того, и Особое совещание при НКВД задерживало вынесение приговоров на полгода, а часто и на год. Все вместе взятое приводило к растягиванию следствия на полтора-два года. И все это время арестованных держали в тюрьме. В результате скученности, недоедания, болезней немало заключенных умирало еще до вынесения приговора. А тех, кто выживал, еле живых сплавляли в лагерь на работы. Администрация сама была заинтересована в скорейшей разгрузке тюрьмы, но это не всегда от нее зависело, так как лагеря тоже до отказа были забиты заключенными. Если же некоторые лагеря и нуждались в рабочей силе, то их вербовщики отбирали в тюрьмах наиболее крепких, работоспособных людей. А таких было не так уж много. Тюремный режим медленно, но верно превращал тысячи здоровых людей в доходяг, не пригодных к физическому труду. Это была своеобразная мясорубка, которую с каждым днем, месяцем, годом все больше и больше загружали новыми партиями заключенных. Продукт переработки — инвалиды — оседал на месте, не находя «сбыта». Некоторую часть этого «товара» отправляли в инвалидные лагеря, однако возможности и этих лагерей были довольно ограничены. Вследствие всех этих причин перенаселенность тюрем достигала страшных размеров. Достаточно сказать, что в нашей тюрьме, рассчитанной примерно на тысячу человек, количество арестантов превышало десять тысяч. Заключенных впихивали в камеры, совершенно игнорируя уже достигнутую предельную уплотненность. Буквально яблоку негде было упасть. Тем не менее дверь камеры то и дело открывалась, и коридорный надзиратель, упираясь руками и ногами в тела заключенных, насильно вталкивал в камеру новую партию людей, а затем с силой прихлопывал дверь, надавливая на нее своим туловищем.

— Что вы делаете, сволочи? Разве не видите, что больше некуда?

Шум, крики возмущения, гневные возгласы. Но надзиратель уже успел взять дверь на запор снаружи. Кто будет обращать внимание на протесты заключенных?

Домик в Киеве, в котором семья Ильяшуков жила с 1926 по 1941 г.

Между тем новички, втиснутые в нашу гущу и оказавшиеся меж двух огней, робко толпились у порога, не зная, куда поставить ноги. Но как бы там ни было, новоприбывшие товарищи по несчастью имеют такое же право на «жилплощадь», как и старожилы. Значит, всем надо потесниться, то есть вновь (уже в который раз!) перераспределить жизненное пространство. Эту общественную функцию в нашей камере выполняли два студента — Петя и Ваня. В их распоряжении были «измерительные приборы» — обрывки веревки. Как только добавляли людей, Петя и Ваня подсчитывали «поголовье», делили на него общую длину продольных стен и устанавливали таким образом новую норму площади на человека. Затем имеющимся кусочком мыла на стене отмечали ширину места для каждого. Сначала, когда население камеры не превышало тридцати человек, на каждого приходилось примерно 40 сантиметров (по ширине плеч). Норма вполне достаточная, чтобы не только поспать на боку, но и полежать на спине и при этом не чувствовать обжигающего прикосновения соседа. При такой норме можно было и днем полежать в удобной позе. Но когда «население» камеры возросло до шестидесяти человек, ширина жилплощади каждого уменьшилась до 20 сантиметров. Попробуйте разместиться в этом прокрустовом ложе. К тому же оно было не только узкое, но и короткое. Располагаясь на ночь двумя рядами друг против друга, мы не могли растянуться во весь рост. Только подобрав колени и вплотную вклинившись между ногами соседей противоположного ряда, можно было кое-как улечься для сна.