Гледис Шмитт - Рембрандт

• Название: Рембрандт
• Автор: Гледис Шмитт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

Перед вами биографическая повесть о жизни и творчестве художника, великого голландского мастера, Рембрандта ван Рейна.

Послесловие И. В. Линник.

---

— Да прижми ты его к себе, понимаешь? — сказал Рембрандт и нервно рассмеялся, чтобы скрыть свое раздражение. — Вообрази себя матерью. Это, конечно, всего-навсего жалкая кукла, но предполагается, что она — твое дитя.

Девушка не шевельнулась, только слегка приподняла голову.

— Не могу, — ответила она. — Поискал бы ты лучше кого-нибудь другого.

— Вздор! Ты что, детей на руках не держала?

— Держала, но не так, как тебе хочется. Детей моих подруг я тоже не умею держать. Я, наверно, не такая, как все, нет у меня материнского чувства.

Какие страшные вещи она о себе говорит, а он даже не может ей возразить! Да, Лисбет не проявляет интереса к телятам, птенчикам, щенкам; если сестра идет на рынок и за ней увязывается какой-нибудь малыш, она не испытывает ничего, кроме раздражения… Рембрандт скомкал первый, мертворожденный набросок и подумал, как заблуждаются его родители, полагая, что дети вознаградят Лисбет за скучные годы жизни с дураком. Мужчина — вот что ей нужно; видный мужчина, вроде Яна Ливенса, — вот кто должен посеять в ней семя, иначе в груди ее не хватит молока для ребенка.

— Не наклониться ли тебе чуть-чуть? Может быть, если ты наклонишься и будешь смотреть на него… — попросил он.

Девушка наклонилась вперед, но без той заботы и нежности, о которых думал Рембрандт: она просто согнула спину, словно ей на плечи взвалили тяжелый мешок. Избегая его взгляда — несомненно потому, что он уклонился от разговора об отсутствии у нее материнских чувств, — она с безразличным видом уставилась себе под ноги. А он не хочет раздражать сестру, напротив, он будет рад хоть немного утешить ее, убедить в том, что она нужна, — даже если для этого ему придется и дальше портить один лист бумаги за другим.

— Знаешь, Киска, я очень беспокоюсь за тебя, — сказал он и тут же подумал, как прискорбно не соответствует это старое прозвище нынешнему облику Лисбет, который давно утратил былую мягкость.

— Беспокоишься за меня? Почему?

Он не смог ответить: «Потому что ты как-никак была красива, а теперь твоя красота увяла, и жизнь, которая тебе предстоит, вряд ли стоит того, чтобы жить». Вместо этого, с преувеличенным вниманием разглядывая свой бесполезный рисунок, Рембрандт сказал:

— Потому что у тебя такой утомленный вид — ты слишком много работаешь.

— Много работаю? Да это же мое счастье. Не работай я столько, меня пришлось бы засадить в сумасшедший дом. Отними у меня метлу и щетку, и я, вероятней всего, рехнусь.

— Из-за отца?

Рембрандт увидел, как судорожно передернулось белое апатичное лицо сестры, и подумал, что она, пожалуй, любит отца еще нежнее, чем он, — у нее ведь такая пустая одинокая жизнь.

— Отчасти из-за отца, отчасти по другим причинам, — вяло ответила она. — Но не стоит об этом.

— Если я могу чем-нибудь помочь тебе, Лисбет, я, конечно…

— Хорошо. Будешь выносить помои после ужина? Ведро слишком тяжело для меня: поднимаю — спина трещит.

— Разумеется, буду, и с радостью. Напоминай мне, а то я могу забыть.

Даже этот жалкий знак внимания Лисбет приняла с признательностью: Рембрандт со стыдом и раскаянием заметил, что сестра смотрит на него глазами, полными нежности.

— Только ты не думай: я совсем не хочу взваливать на тебя лишние тяготы, — сказала она. — Видит бог, их у тебя и без того хватает.

У Рембрандта отлегло от сердца, так отлегло, что он без сожаления скомкал и выбросил еще один лист бумаги: он таки ушел от тяжелого разговора о душевных переживаниях сестры, да еще не утратил при этом ее расположения.

— Давай посмотрим, нельзя ли усадить тебя чуть-чуть иначе, — весело бросил он и, подойдя к сестре, шутливо потрепал ее по колену, взял за подбородок и изменил наклон головы. На этот раз поза получилась более естественной, и, по мере того как Рембрандт добавлял к наброску все новые и новые штрихи, он все больше преисполнялся радостью, которую неизменно испытывал, с головой уходя в работу. И когда сестра опять переменила позу, он даже не понял сперва, почему она это сделала, — ведь на лейденских часах пробило четыре всего минут десять назад. Но затем Рембрандт обернулся и увидел, что в дверях с торопливым и озабоченным видом появился Адриан, весь покрытый мелкой серой пылью от сухого солода.

— Я ищу мешки. Они у тебя тут не завалялись? — спросил брат.

— По-моему, нет.

— А я думал, они здесь. Помнится, я однажды видел один мешок у ван Флита — он надевал его себе на плечи.

— Но это же было так давно.

— Мне надо бы штук пять, шесть…

— Мы, действительно, брали несколько мешков в самом начале зимы… — Рембрандту и в голову не приходило сомневаться в своем праве распорядиться несколькими пустыми мешками; тем не менее, встретив влажный взгляд Адриана, он почувствовал себя несколько виноватым. — Но взяли мы, насколько помнится, штук пять, не больше. Вероятно, изорвали их на тряпки, чтобы вытирать кисти. Так что здесь не ищи — их давно уж нет.

— Жаль… Значит, кому-нибудь придется сбегать за ними в лавку. Хендрик Изакс, наверно, не зайдет до ужина?

Слова Адриана прозвучали упреком Лисбет: он, как и родители, считал, что такого безотказного работника надо каждый вечер приглашать к ужину.

— Сегодня его не будет. Он был у нас вчера и теперь придет только завтра. Мне время от времени тоже нужен свободный вечер, чтобы починить платье и помыться, — отозвалась девушка.

— Да я же ничего не сказал. Просто вижу, ты принарядилась, вот и решил, что ты ждешь гостей.

— Она надела новое платье, потому что я попросил ее позировать. Как только я кончу рисовать, я сбегаю куплю мешки и принесу их тебе на мельницу, — вмешался Рембрандт.

— А когда ты рассчитываешь кончить?

— Как я сказал тебе вчера — в пять.

— В пять будет уже поздно: приехал Пит Янс с телегой, а нам ее недогрузить — не хватает полдюжины мешков. Просить его подождать, пока ты кончишь свой рисунок, я не могу. Я бы сходил сам, но тогда мне сначала надо помыться — я весь в пыли и не хочу, чтобы мои заказчики встречали меня в таком виде.

Рембрандт повернулся и положил рисунок на рабочий стол, стоявший позади него.

— Никак не возьму в толк, почему у нас каждый пустяк превращается в целое событие, — сказал он. — Разве ты не знал, что мешки кончаются? Почему же ты ждал до последней минуты, а не сказал мне раньше?

— Ты торчишь здесь целыми днями, а я прибежал сюда всего несколько часов тому назад, бросив мастерскую в полном беспорядке. Ты не хуже, чем я, знал, что приедет Пит Янс; значит, тебе и следовало обо всем подумать.

— Но он же был занят весь день, — возразила несчастная Лисбет, инстинктивно закрывая руками манекен, чтобы Адриан не увидел, какими нелепыми вещами занимается Рембрандт. — У него совсем не остается времени на свою работу. Вот он и рассчитывал на сегодняшний вечер.

— А у меня остается? — сказал Адриан, и слушать его было страшно: за последние два месяца он еще ни разу не возвышал голос так, чтобы это сразу поставило под угрозу с трудом достигнутое согласие в семье. — У меня есть жена, но я ее не вижу. Для меня варят еду, а у меня нет ни времени, ни охоты есть ее. Мой подмастерье надувает меня, ученики уходят домой, когда им вздумается, а я ничего не могу поделать. Мое дело идет прахом, и никого это не беспокоит. У меня теперь одна забота — мельница. А ты тут прохлаждаешься да еще спрашиваешь, почему это я не заметил, что мешки кончаются. Мне же, видит бог, кажется, что ты и сам мог бы позаботиться о такой мелочи, — ты ведь с утра до вечера только и знаешь, что малевать.

— С утра до вечера? Хорошо бы, если б так! Прежде чем я доберусь до мастерской, я чуть ли не целый день пропадаю на мельнице, слежу за солодом, трачу лучшие часы на то, чтобы выбирать проросшие стебли. Не успею я расставить мольберт, как мать зовет меня — надо вынести корыто. Только я вернусь и приготовлю палитру, как Геррит уже кричит, чтобы я подал ему таз. У меня не остается для себя ни часа, и работаю я на мельнице не меньше твоего.

— А за мешками все равно идти надо.

— Я уже сказал: схожу, как только кончу. И оттого, что ты будешь стоять здесь и орать на меня, я быстрей не управлюсь.

— Не трудись: когда ты кончишь, будет уже слишком поздно. Я просто скажу Питу, что у нас нет мешков. Пусть добирает остальное где угодно. Если тебе все равно, то и мне тоже. Какое мне дело до мельницы? Почему я должен беспокоиться о ней больше, чем ты? Пусть покупатели уходят и не возвращаются. Отец, правда, так не поступал, но он больше не ведет дело, а я, видит бог, не в силах вести его в одиночку.

И с лицом, искаженным от злобы, Адриан вышел, хлопнув дверью. Побежать за ним, попросить не сердиться, сказать, что его поручение будет выполнено? Нет, это уж слишком. Снова взяться за бумагу и карандаш и закончить рисунок? Тоже немыслимо.