Гледис Шмитт - Рембрандт

• Название: Рембрандт
• Автор: Гледис Шмитт
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1970

Перед вами биографическая повесть о жизни и творчестве художника, великого голландского мастера, Рембрандта ван Рейна.

Послесловие И. В. Линник.

---

На лице художника, углубляя морщины впалых щек, вновь заиграла хитрая улыбка.

— А знаете, здесь есть еще одна хорошая мастерская, хотя вам она, вероятно, покажется очень странной, — сказал ван Сваненбюрх, негромко постукивая пальцами по подлокотнику резного кресла. — Помещается она в старом сарае у мельницы, что на берегу реки. Время от времени я заглядываю туда, хотя в последние дни там не был: сарай не отапливается и холод в нем нестерпимый. Тем не менее работа идет там и зимой и летом. Могу поклясться, что если вы заглянете туда, то даже в этот час застанете их у мольбертов. Я имею в виду Рембрандта ван Рейна и Яна Ливенса. Вы, наверно, о них не слышали? Ну что ж, тут нет ничего удивительного — Рембрандту всего двадцать три, да и Ливенс старше его не больше, чем на год.

— Это ваши ученики, господин ван Сваненбюрх?

— Не совсем, ваша милость. Сперва они учились у меня, но потом нашли, что я скучен, старомоден и так далее… — Мастер рассмеялся сухим смешком, от которого щеки его покрылись сетью тонких морщинок, и докончил: — И уехали в Амстердам к Питеру Ластману.

— К Питеру Ластману? Но он же, по-моему, вышел из моды. В Гааге по крайней мере он всем приелся.

— Вот как? Не могу сказать, что я отличаюсь истинно христианским милосердием: мне его не жаль. Кстати, мальчиков он тоже не удовлетворил: они довольно быстро вернулись домой. А теперь они обосновались в сарае и работают сами.

В данных обстоятельствах годился только очень тактичный комплимент, но Хейгенс немедленно нашелся что сказать — ему в достаточной мере нравился художник.

— И вы настолько любезны, что подаете им советы, которые теперь, когда юноши повзрослели, несомненно приносят им пользу?

— Ошибаетесь, ваша милость. — Ван Сваненбюрх соединил тонкие пальцы, подпер ими подбородок и улыбнулся гостю. — Ливенс не слушает никого, кроме Рембрандта, а Рембрандт не слушает никого, кроме бога, так что, как видите, мне нет места в этой троице. Но я захожу туда время от времени посмотреть, что они делают, и они, в свою очередь, почти каждую неделю заглядывают ко мне. Конечно, все это ни в коей степени не может интересовать вашу милость, и я буду весьма огорчен, если вы сочтете, что эта история стала моей навязчивой идеей; и просто хотел опровергнуть необоснованное утверждение, будто в нашем городе лишь одна настоящая мастерская.

Нет, перед Хейгенсом был именно одержимый, а опыт давно убедил сановника, чья дипломатическая деятельность как раз и состояла обычно из коротких и весьма напряженных встреч, что из всех людей, с которыми он сталкивался, самыми интересными были именно люди одержимые.

— И эти двое молодых людей сами кого-нибудь учат? У них тоже есть постоянные ученики? — осведомился он.

— В некотором роде — да, но только не думайте, что они мои соперники. Учатся у них двое: первого, парня по имени ван Флит, я выставил за то, что он попросту не умел писать; второй, по имени Дау, — тринадцатилетний мальчишка, которого отец решил убрать со своей стекольной фабрики, пока тот не изувечил себя или не поджег все заведение. Вот и все их ученики, но, насколько мне известно, других они не хотят. Они работают как одержимые и грызут себя за каждую минуту, проведенную не у мольберта… Но чем, однако, могу я служить вашей милости? Я целиком к вашим услугам, хотя и потратил так много времени на то, чтобы заверить вас в этом.

Посетитель объяснил, что хочет купить что-нибудь в подарок — серию гравюр, несколько красиво обрамленных рисунков, только не полотен, потому что к принцу неудобно входить, волоча за собой картину — будешь выглядеть слишком глупо.

— Прекрасно вас понимаю, — сказал господин ван Сваненбюрх, вставая и направляясь к кипам рисунков, сложенных вдоль стены. — Тащить с собой картину действительно смешно, хотя, если бы так считали все, участь художников была бы воистину незавидной.

Хрустнув суставами, мастер опустился на колени и начал пересматривать одну кипу за другой, но даже то немногое, что он наконец отобрал, он отложил в сторону, словно не собираясь показывать это гостю.

— Право, ваша милость, у меня вряд ли найдется что-нибудь для вас интересное, — сказал он, поднимаясь и отряхивая с колен несуществующую пыль. — Но если вы извините меня за назойливое возвращение к прежней теме, я могу показать вам кое-что стоящее, хотя и несколько мрачное. Это шесть гравюр, изображающих нищих, работа того самого Рембрандта ван Рейна, о котором я вам рассказывал.

— Они в манере Калло?

— Нет. В сравнении с ними гравюры Калло — всего-навсего ярмарочные сценки. Эти же — сама нищета: в них нет ничего нарочито живописного. — Ван Сваненбюрх подошел к секретеру, выдвинул ящик и вытащил оттуда связку кистей и большой комок ляпис-лазури. — Как видите, я храню здесь свои сокровища, а папка эта, на мой провинциальный взгляд, тоже представляет собой нечто вроде сокровища. Но пройдемте поближе к свету — тут плохо видно.

Они встали у стола, озаренного шестисвечным канделябром, и раскрыли папку. Едва взглянув на первую гравюру, его милость Хейгенс понял, что она так же естественна и стихийна, как скалы, земля или корни деревьев, и у него невольно вырвался забавный одобрительный звук — нечто вроде журчанья, возникавшего где-то глубоко в горле всякий раз, когда слова были не в силах выразить восторг. Госпожа Сусанна Хейгенс постоянно подтрунивала над этой привычкой мужа, уверяя, что подобный звук напоминает ей воркование спаривающихся голубков. Рисунок был скупой, осязаемый, красноречивый и отличался удивительным мастерством исполнения: Хейгенс никогда еще не видел таких выразительных линий, таких прозрачных теней, таких бархатистых черных пятен. Его милость, разумеется, сознавал, что гравюры, которые он смотрит, не годятся для подарка — государям нельзя напоминать, что у них в стране существует столь безысходная нищета; тем не менее он продолжал смотреть, не зная, что волнует его сильнее — раны, наносимые его душе сюжетом, или наслаждение, доставляемое его глазам мастерством автора.

— Они вам нравятся, ваша милость?

— Да разве они могут не нравиться?

— Я тоже так считаю. И все-таки этот художник как бы не существует для Гааги и Амстердама.

Все еще потрясенный волшебной силой гравюр, Хейгенс наспех обдумал положение. Можно, разумеется, прибегнуть к обману путем умолчания — щедро заплатить за папку и оставить ее себе, ни слова не сказав о том, что преподнести ее принцу просто немыслимо. Деньги, вероятно, будут приняты с радостью: художник, который так правдиво рисует нищету и работает в неотапливаемом сарае, не с чужих слов знает, что такое нужда. Нет, не годится — хозяин был с ним так искренен, что подобная уловка будет просто недостойной. Хейгенс откашлялся, собрался с духом и объяснил, что гравюры эти не подходят для принца, но сам он с радостью купит их для своей коллекции, которая — он имеет смелость это утверждать — не менее почетное место для выставки новичка, чем любой другой салон в Гааге.

— Но если вам в самом деле хочется купить серию гравюр, почему бы вашей милости не зайти к ним в мастерскую и не приобрести эти гравюры прямо на месте? Те, что вы смотрели, не продаются — Рембрандт подарил их мне. А в мастерской вы к тому же подберете и что-нибудь подходящее для подарка.

Оба одновременно взглянули на остальные рисунки, извлеченные художником из кипы и еще не показанные Хейгенсу, но ни гость, ни хозяин не проронили ни слова, и в этом обоюдном молчании было что-то заговорщическое.

— Видите ли, господин ван Сваненбюрх, я собирался завтра ехать домой, — сказал Хейгенс, закрывая папку. — Но теперь, по зрелом размышлении, я решил задержаться еще на день и навестить вашего молодого друга. Могу я надеяться, что встречусь у него с вами?

— Нет, ваша милость, к сожалению, нет. В последний раз, когда я побывал там, я схватил такой насморк, что целую неделю не успевал менять носовые платки. Кроме того, я испорчу молодым людям всю музыку: вы, без сомнения, быстрее поладите с ними, если пойдете туда один.

Художник, явно удовлетворенный тем, как прошел визит, даже не попытался вновь усадить гостя на высокий стул у камина и на прощанье лишь лукаво улыбнулся и обменялся с ним таким небрежным и быстрым рукопожатием, словно это был не личный секретарь принца Фредерика-Генриха, а сосед, заглянувший на минутку, чтобы одолжить книгу. И когда его милость сообразил наконец, что на него оказали давление, некоторым образом подтолкнув его в направлении сарая у реки, эта мысль не оставила у Хейгенса неприятного осадка.

За исключением немногих слабо освещенных окон, вся улица была багрово-черной; воздух стал мягким от снега, хотя снегопад давно уже прекратился. Хейгенс шагал по припорошенной белым земле, время от времени останавливаясь и с улыбкой покачивая головой.