Борис Изюмский - Подполковник Ковалев

• Название: Подполковник Ковалев
• Автор: Борис Изюмский
• Издательство: Ростовское книжное издательство
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1975

Первая книга «Алых погон» напечатана четверть века тому назад. Ее автор преподавал тогда в суворовском училище историю, логику и психологию.

Но и в последующие годы писатель не утрачивает связи со своими воспитанниками: бывает в гарнизонах, где служат бывшие суворовцы, они приезжают к нему в гости, присылают письма.

Так сложилась эта заключительная часть «Алых погон»: о судьбах суворовцев, о современной армии.

---

Из аэропорта, перед отлетом, позвонил в часть. Дежурил старший лейтенант Борзенков.

— Гости были? — поинтересовался Ковалев.

Борзенков, сразу поняв, что подполковник спрашивает об инспектирующих, успокоил:

— Никак нет…

«Странно», — подумал Владимир Петрович.

— Как настроение, Алексей Платонович? — спросил Ковалев.

— Все в порядке, — после едва заметной паузы бодренько ответил старший лейтенант.

Незадолго до отъезда в суворовское у Ковалева был достаточно неприятный разговор с Борзенковым.

Алексей закончил высшее общевойсковое училище с отличием. Любил говорить, что «воковец».

Вымытый, отутюженный, с гребнем каштановых вьющихся волос, с неким намеком на бакенбарды, старший лейтенант был модником: носил узкие брюки, укороченную шинель, фуражку блином (вытащил из нее пружину). Пытался даже сшить ее «по морскому образцу», с кантом повыпуклее, но ироническое замечание Ковалева: «На флот переводитесь?» — заставило Борзенкова не появляться в этой фуражке на службе.

Даже рукава рубашки Борзенков в жару подтягивал с какой-то небрежной молодцеватостью, повыше запястий, всем видом показывая готовность исполнять приказание.

Огромную свою энергию Борзенков часто тратил на достижение целей пустяковых.

Он умел легко организовать для друзей отдельный столик в переполненном ресторане, бутылку «Твиши» из-под полы, разговор на междугородной по телефону вне очереди.

«Одну минуточку, все будет», — успокоительно говорил Борзенков тем, кто его сопровождал, и, доверительно пошептавшись с метрдотелем, отпустив комплимент телефонистке, мило улыбнувшись продавщице, сообщив буфетчице, что он «на данном этапе холост», творил сомнительные чудеса сервиса.

Борзенков, несомненно, знал тактику, связь, инженерное дело. В случае нажима проявлял старательность, умел выполнить приказ и уже два раза выводил свою роту на первое место. Но у него почти отсутствовала, как принято говорить в армии, личная инициатива в службе. Именно в службе. К тому же старший лейтенант был начинен бодренькими стереотипами.

— Как дела, богатыри? — останавливался он возле солдат.

— Копаем…

— Правильно!

Довольно неприятная манера говорить с людьми как-то сверху вниз и мимоходом.

И еще любил Борзенков погулять. Жена его, Валя, работала литсотрудником в городской газете, была заботливой матерью, верным человеком. Когда дело коснулось ее чести, не захотела идти на компромиссы и едва не выставила муженька из дому.

Он каялся, умолял «ради сына» простить, говорил, что «оступился», что подобное никогда не повторится.

…Да, разговор с Борзенковым у Владимира Петровича был не легкий.

— Не пора ли, — спрашивал Ковалев, — прекратить ваши похождения, ставшие в городе притчей во языцех? Какую значительную цель в жизни поставили вы, Алексей Платонович, перед собой? И как к ней идете? Объясните — как? Или предпочитаете обочину? Не лишайте меня возможности уважать вас!

— Все понял, — только и нашел что ответить Борзенков.

* * *

В аэропорту Ковалева встретили Васильев и Карпов. После рукопожатий Карпов сообщил, что инспектирование дивизии отодвинули на неопределенное время, а через два месяца будут двухсторонние полевые учения.

— Может быть, это и к лучшему: тщательнее отработаем взаимодействие подразделений, — посмотрел Ковалев на своего начштаба. — Новая техника пришла?

— Сполна…

Они сели в машину. Карпов — за руль.

— Как вы, содруги, очутились в аэропорту? — спросил Владимир Петрович у Васильева.

— А на что смекалка Борзенкову?

— Между прочим, наш старший лейтенант выступил в своем репертуаре. — Губы Карпова язвительно дрогнули.

— Что такое? — насторожился Ковалев.

— Я вчера на одиннадцать ноль-ноль назначил сбор офицеров в клубе…

Да, услышанное очень, походило на Борзенкова. Все были вчера уже на месте в клубе, когда он появился.

— Разрешите присутствовать?

Карпов поглядел на Борзенкова ледяными глазами.

— Сколько на ваших часах? — спросил он.

Борзенков сдвинул рукав кителя:

— Десять пятьдесят семь.

— Выбросьте часы, — тихо сказал Карпов.

Борзенков мгновенно расстегнул ремешок и жестом, в котором было величественное пренебрежение к личной ценности, готовность выполнить немедля любое, даже неразумное, приказание начальства, лихо запустил часы в угол зала, так, что оттуда брызнули стекло и металл.

— Присутствуйте, — невозмутимо разрешил Карпов.

— Красивая нелепость, — сказал сейчас Васильев таким тоном, что было непонятно, сожалеет он или досадует.

…Дома Ковалев застал странную картину: жена, в слезах, сидела посреди комнаты на каких-то ящиках, обернутых плотной бумагой.

— Что произошло? — в тревоге спросил Владимир Петрович.

Вера подняла, на мужа разнесчастные глаза:

— Купила сервант и не знаю, как собрать… Какие-то шурупы…

— Из-за шурупов — слезы? — поразился Ковалев. Это так не походило на его Веру.

— Нет, из-за тебя… Ты забыл, что вчера… наш день…

Черт подери! Как же он действительно мог забыть о дне их свадьбы? Они ежегодно вдвоем отмечали его. Если же Владимир Петрович был в отъезде, то присылал телеграмму или звонил по телефону, И вот — на тебе, вылетело из головы!

— Ну прости меня… Все время помнил… Закружили встречи…

— Солдафон несчастный! — уже смягчаясь, сказала Вера. — За тебя все сделала твоя дочка. — Вера протянула мужу цветную открытку: — В почтовом ящике нашла…

На открытке Машкиным почерком было написано: «Дарагая Верочка! Пусть для тебя и зимой цвитет сирень. Володя!»

— Воистину дети воспитывают нас, — смущенно сказал Ковалев. — Ну, а что это за разгром? — обвел он глазами комнату.

— Я ж объяснила: купила сервант… хотела к твоему приезду собрать, да не успела. Ты представляешь, какой прогресс в армейском быте?..

— И как мы этот прогресс будем таскать за собой? — с сомнением спросил Ковалев.

— Понадобится — потащим.

«Действительно, чего это я так ринулась за сервантом? — с некоторым недоумением подумала и Вера. — Может быть, потому, что еще со времен общежития академии тосковала по настоящей обстановке?»

В общежитии у них была девятиметровая комната и кухня на… тридцать шесть хозяек. Три года прожили так.

Тонкое и нелегкое это искусство — ладить со всеми тридцатью пятью на кухне. Но общительная Вера сумела миновать опасные рифы.

…Машкина открытка внесла умиротворение.

— Володя, — обратилась Вера, — прими душ, я тебя накормлю, и ты подробно расскажешь о встречах в суворовском.

— А потом мы разберемся в этих премудрых шурупах, — пообещал Владимир Петрович.

* * *

Ковалева опять и безраздельно захватила полковая жизнь с ее обучением в классах, неожиданными тревогами, полевыми выездами.

В боевую подготовку он старался внести, насколько это было возможно, напряженность, внезапность, даже элементы опасности и риска.

Солдаты в атаке, на ходу, метали настоящие гранаты, стреляли ночью, совершали марш-броски в пургу, гололед, преодолевали очаги пожаров, уничтожали «вражеские десанты», разминировали участки.

Вскоре возвратился из Москвы со всеармейского совещания молодых офицеров Санчилов — светился новым светом.

«Надо расспросить, каких впечатлений набрался», — подумал Ковалев, мгновенно, уловив настроение лейтенанта.

Еще до командировки Санчилова в Москву его взвод на стрельбах был отмечен благодарностью в приказе. Потом снова заслужил благодарность на тактических занятиях. Ковалев счел возможным послать лейтенанта на совещание — так сказать, авансировать…

И правда, Санчилов был теперь в особом состоянии восторженной возбужденности.

Все, что происходило в Краснознаменном зале Центрального Дома Советской Армии: лейтенанты вперемежку с маршалами за столом президиума, доклад самого министра обороны, разговоры в кулуарах с одногодками — все это, оказывается, касалось и его, Санчилова.

Это к нему были обращены слова маршала: «Малодушие и нерешительность чужды офицерскому характеру». (Александр склонялся к тому, что подобными изъянами характер его не грешит).

Это и от его имени всеармейское совещание молодых офицеров обратилось с приветствием к III съезду колхозников, проходившему в Москве.

А как интересно выступал лейтенант-сибиряк! Под конец он прочитал письмо своих товарищей, призванных из запаса — двухгодичников. Лейтенанты просили министра обороны оставить их в кадрах офицерского корпуса потому, что хотели «не покидать боевой строй».

В перерыве Санчилов познакомился с одним старшим лейтенантом, недавним командиром роты. Сейчас его взяли в лабораторию с оборудованием, о котором инженер может только мечтать.