Витаутас Петкявичюс - Рябиновый дождь

• Название: Рябиновый дождь
• Автор: Витаутас Петкявичюс
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1986

Роман о сложных человеческих взаимоотношениях, правду о которых (каждый свою) рассказывают главные герои — каждый отстаивает право на любовь и ненависть, величие духа или подлость, жизнь для себя или окружающих. Автор задает вопрос и не находит ответа: бывает ли что-то однозначное в человеческой душе и человеческих поступках, ведь каждый из нас живет в обществе, взаимодействует с другими людьми и влияет на их судьбы. А борьба за свои убеждения и чувства, течение времени и калейдоскоп событий иссушают душу, обесценивает то, за что боролись. Или же есть надежда?

---

— Поехали. Нельзя еще раз обманывать добрых приятелей, — Йонасу хотелось как следует попариться и отдохнуть.

— Что ж, поехали. Только ничего не бери, попаримся в баньке и назад… По пути навестим Саулюса.

— Да я уже все сложил.

— А выбросить не можешь?

— Могу, но…

— Но подергаем судьбу за хвост, да? Если она, бестия, этого хочет, мы не испугаемся, кто — кого… Ты это хотел сказать?

— Не совсем… Вам надо наконец закончить все по-мужски.

— Со Стасисом?

— Нет, с Бируте.

— А еще с кем?

— Мне кажется, если закончить с ней, все остальное само собой изменится, и в лучшую сторону.

— Прекрасно, Йонас, мы так и поступим, как ты говоришь. Согласно теории игр, бывают и более невероятные шансы на выигрыш. Заводи кобылу, поехали!.. Помнишь, кто так говорил? «Волга-Волга»…

— Теперь такие комедии не ставят.

— А какие ставят?

— Идейные.

— Хорошо сказано: и смех теперь должен быть идейным, потому что, нахмурившись, жить стало невозможно. А ты не подумал, почему сегодня серьезных людей больше, чем веселых?

— Хмурого труднее обозвать бездельником, чем веселого.

— Если так — поехали.

Прилетит этот хваленый Дмитрий или не прилетит, думал по дороге Моцкус, но жить все равно надо. И Саулюс должен встать на ноги. А потом — все силы на симпозиум… Он вдруг рассмеялся, вспомнив свой разговор с Бируте: мол, меня за границей признали, я ученый!.. А ей-то какая польза, что меня ценят люди, если я ее не оценил? Письмишки, открыточки, посылочки… Нейлоновая шубка… Он снова рассмеялся.

— Йонас, спой ты мне эту песню, которую под градусами затягиваешь.

— Да неудобно.

— Я приказываю.

— Такого вы приказать не можете.

Моцкус наклонился, включил магнитофон, перемотал ленту немного назад и переключил на воспроизведение. Веселый голос Йонаса торжественно сообщил:

«Только на природе эта проклятая хорошо проходит, — и через некоторое время затянул:

Зачем же мне твоя любовь
И писем ожиданье,
Когда я знаю, что с тобой
Не ждет меня свиданье?!»

Шеф еще и еще раз прокрутил это место. Йонасу стало неловко:

— Свинья этот Саулюс.

— Напрасно ты его ругаешь. Премию можно давать за такие простые и выразительные слова. Ведь это логика жизни, вся суть любви и уважения — быть вместе. Легко, брат, любить в письмах.

— А в прошлый раз вы говорили, что это глупая и грубая песня.

— Возможно, Йонялис, возможно… Не отрекаюсь! Искусство — дитя настроения и чувства. Сегодня мне эта песня чертовски подходит. А кроме того, в жизни все необычайно условно. Вот для тебя я — ученый, директор, шеф, а для матери — только заблудшее дитя, не понимающее ее. Она и теперь жалеет меня и даже поучает: дескать, сын, приходит время, когда любознательность превращается в грех. А я ей: мама, ты права. Дьявол всегда стоял на стороне ищущих, а бог поддерживал тех, кто это запрещает. Поэтому нам и пришлось от него отказаться. Тогда она сердится, говорит: я тебе есть не дам… А на самом деле — все новые истины рождаются как ересь, а умирают как старые и отжившие свой век суеверия.

Моцкус рассмеялся, вспомнив, как в тот злополучный день аварии, торопясь в Вильнюс, он вдруг вздумал соблюсти некоторые необходимые формальности и по пути заехал в автоинспекцию. Здесь его никто не знал, никто с ним не раскланивался, он никого не мог похлопать по плечу, пообещать какие-нибудь позарез нужные запчасти для машины. Дежурный оглядел его с головы до ног и равнодушно спросил, не прекращая что-то писать:

— Вам чего?

— Я попал в аварию, точнее — ее виновник.

— Ваши права?

— Я не взял их с собой.

Дежурному стало интересно. Он посмотрел на гостя, как на первобытного человека, подмигнул обступившим его активистам:

— Когда это произошло?

— Утром.

— И только теперь сообщаете?

— Раньше не было времени… Кроме того, требовалось оказать помощь пострадавшему, а теперь я на одолженной машине тороплюсь к своему хорошему приятелю — нейрохирургу.

Лейтенант разглядывал Моцкуса, словно перед ним был редкий, но все еще встречающийся музейный экспонат. И наконец взорвался:

— Вот побегаете за мной годика два, не только время найдется, но и совесть прорежется.

— Не разговаривайте со мной как с преступником, — запротестовал Моцкус.

— А кто же вы такой? Утром сделали аварию, а сейчас который час? Наверно, машину оплакивали?

— Машина — груда металлолома, уважаемый…

— Я для вас не уважаемый, а дежурный!

— Я вас не знаю.

— Посмотри на погоны!

— Так вот, уважаемый лейтенант, — Моцкус все равно не повысил голоса. — Машина — груда железа. Не надо этим меня оскорблять. Возьмите у меня кровь, отправьте к врачу, исследуйте…

— Теперь в этом уже нет смысла. Садитесь и пишите объяснительную.

— Но я очень тороплюсь.

— Никуда вы не уйдете, пока не сделаете то, чего я прошу.

Моцкус долго потел, сочиняя по выданному образцу этот важный документ, потом отдал бумагу дежурному. Тот, пробежав глазами объяснительную, окончательно рассердился:

— Вы издеваетесь надо мной или хотите угодить в медвытрезвитель?

— Как это — издеваюсь? — покраснел и Моцкус. — Я написал все, как было.

— А где произошла авария?

— В Пеледжяй.

— Вот там и объясняйтесь!

Моцкус больше не интересовал лейтенанта. Он занимался своим делом, разговаривал с загорелыми, пропахшими бензином товарищами, ругался на пьяных, силком вытащенных из кабины шоферов и, заметив, что Викторас все еще здесь, прикрикнул и на него:

— Не топчись на месте, яму выстоишь!

После такого объяснения Моцкус сам нашел больницу, взял справку и поехал дальше. Эта встреча протрезвила его и заставила посмотреть на себя со стороны, поэтому теперь, заметив милиционера, останавливающего их, сказал Йонасу:

— Только не связывайся с ним.

Но Милюкасу был нужен сам Моцкус.

— Вы, уважаемый профессор, будто молодой месяц.

Увидев старого приятеля, Викторас хотел дернуть его за руку, обнять, но только вздрогнул, протянул ладонь и, недовольный, начал ворчать:

— Ты что, Костас, мое имя забыл?

— Не забыл, товарищ Викторас, но дело важное.

— А я только сейчас думал, что не может быть ничего важнее порядочности. Опять какую-нибудь букву закона откопал? Не бойся, я все справки собрал и права уже взял.

— Напрасно вы, Викторас, иронизируете. На сей раз я хочу поговорить по душам. И чтобы не было никаких сомнений, сразу предупреждаю: я и тогда не хотел навредить вам, я искренне заблуждался, полагая, что вы из тех людей, которые ради карьеры могут пойти по головам других.

— Не перегибай, — рассердился Моцкус, — но если по душам, то по душам. — Он не спеша вылез из машины, потянулся, немного прошелся по ровному шоссе. — Места-то какие красивые!..

— Красивые, — Милюкасу некогда было любоваться природой.

— А если откровенно, — признался Моцкус, — то и я не раз, обозленный на тебя, болтал где надо и где не надо.

— Эх, да что тут вспоминать… — вздохнул Костас. — Если бы наши недоброжелатели знали, что мы о них думаем, они бы наверняка добавили еще несколько ласковых слов. Ведь так?

— Не возражаю, но если бы ты знал, как мне недоставало тебя с твоим педантизмом и дотошностью, ты бы этого не говорил. После отъезда из Пеледжяй мне многие годы не хватало тебя. Вместе мы бы гору свернули, а теперь?.. Теперь я сижу на вершине этой самой горы, ты — внизу, а сворачивать ее, наверно, будут другие, так сказать, сделают чего мы не успели. Но ладно, скажи, как живешь?

— Да так себе… Я остановил тебя, чтоб предупредить: ваша машина перевернулась потому, что этот вонючка Жолинас открутил гайку, придерживающую рулевую тягу.

— Не может быть! — Викторас сказал эти слова автоматически, будто обвинение было предъявлено ему самому, но, вспомнив, о ком говорит Костас, тут же почувствовал, что все может быть — и еще преступнее, наглее, страшнее. Но сознание его, нормального человека, неспособного на подлость, отказывалось верить в это. — А чем докажешь?

Милюкас рассказал о своих открытиях и догадках и показал увеличенные фотографии ключа и гайки, сделанные в отделе криминалистики.

— Ясно?

— Не совсем.

— Боек винтовки еще мизернее, но на патроне оставляет только ему присущий след.

— Теперь понимаю, — ответил Моцкус и почувствовал, что ему плохо. Покачнувшись, он прислонился к Костасу, постоял, крепко зажмурившись, и постепенно в нем снова проснулся лейтенант Моцкус.

— Хорошо, но почему ты сообщаешь мне эту горькую весть как-то странно — на ухо? — Хоть ему и очень этого не хотелось, старая обида полезла наружу.

Костас мужественно проглотил и это оскорбление — автоинспекторам не привыкать — и даже пошутил: