Юрий Качаев - Таёжка

• Название: Таёжка
• Автор: Юрий Качаев
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1972

Юрий Григорьевич Качаев родился в 1937 году в сибирском селе Бражное. В трудное военное время учился в сельской школе, затем окончил институт иностранных языков. Трудовая деятельность писателя связана с детьми: он работал учителем, сотрудничал в газете «Пионерская правда» и журнале «Пионер». Юрий Качаев много ездит по стране. Он побывал на Памире, в тундре, на Курильских островах — у пограничников, археологов, моряков. И поэтому «география» его книг (а их больше пятнадцати) так обширна, и самые разные люди живут в его рассказах и повестях.

---

Обливаясь по́том, Валега и Колька подтащили лодку к реке. И тут неизвестно откуда взялся Тимофей.

Валега побелел.

— Ты почему не в школе? — заорал он, подступая к брату с кулаками. — Почему не уехал, я тебя спрашиваю?!

Тимофей что-то ответил, но рёв воды смёл его голос. Прогонять брата было поздно: он не успел бы добежать до села.

— Садись в лодку, толстый дурак! — крикнул Валега. — Живо!

Тимофей, как заяц, прыгнул в лодку и притих, вцепившись в борт обеими руками.

Лодку развернули носом к накатывающей волне, и Валега застыл на корме с двусторонним веслом.

Очередной вал хлынул на берег, на его хребте плясала грязная, рваная накипь; лодка крякнула, как живая, вздыбилась, тяжело взбираясь на волну, и ухнула вниз.

— Держись! — что есть мочи крикнул Валега и заработал веслом.

Минуя водовороты, лодка выползла на стремнину и медленно двинулась к противоположному берегу.

Сверху несло разбитые брёвна, доски, обломки бонов, кучи навоза, пустые бочки, плетни, вывороченные с корнем кусты и всякий хлам. Изредка в волнах ныряли раздутые, похожие на бурдюки туши животных.

На середине реки шум воды стал слабее, и Валега услышал, как Тимофей бормочет:

— Господи сусе, господи милосливый, конец света!

Наконец появились первые прибрежные кусты краснотала. Вернее, из воды торчали только их верхушки.

«Опоздаем, — подумал Валега. — Неужели опоздаем?»

Руки постепенно наливались усталостью, становились тяжёлыми и непослушными.

— Дай я погребу, — предложил Колька.

Они поменялись местами.

Раздвигая кусты, лодка неуклюже, как утюг, ползла в сторону Красного Бора. Ребят порядочно снесло, и теперь приходилось грести против течения. Скоро Колька выбился из сил, и весло опять взял Валега.

Изредка лодка натыкалась на большие деревья, и тогда в неё с веток мягко шлёпались мыши.

Тимофей дрыгал ногами и визжал, как поросёнок в мешке.

— Не ори, не съедят! — цыкал на него Валега. — Взяли тебя на свою шею.

Потом стали попадаться копны сена. Издали они походили на казачьи папахи, нечаянно обронённые в реку. Покачиваясь, копны проплывали мимо, на них сидели взъерошенные грязно-серые вороны — отдыхали. Валега подумал, что сено, видно, несёт с лугов у Красного Бора. Значит, и там уже вода.

Предположение оказалось верным. Они добрались до поляны, где стояли вольеры, ни разу не выбираясь из лодки. В первой вольере было сухо. По ней, как угорелый, метался старый лисовин Борька. Бурая с седой остью шерсть стояла на нём дыбом. А лисица, упёршись передними лапами в проволочную сетку вольеры, устало и хрипло выла. Она должна была на днях ощениться.

— Открывай, — сказал Валега.

Колька выпрыгнул из лодки и, подбежав к вольере, откинул задвижку. Дверца бесшумно распахнулась. Борька, радостно взвизгнув, выскочил из вольеры и сразу махнул в лодку. Немного помешкав, лисица скользнула следом.

В следующей вольере, где жила пара соболей, уже плескалась вода. Соболи забились в дуплистый обрубок дерева и никак не хотели выходить.

— А вдруг утонули? — спросил Колька.

— Нет, просто перетрухали, дурни.

Валега засучил штаны, сбросил тапочки и выбрался из лодки.

— Дай-ка мне куртку.

Обмотав курткой правую руку, он вошёл в вольеру и полез в дупло.

— Тяни, тяни их! — вопил во всё горло Тимофей, услышав, как в дупле сердито захрюкал соболь.

Когда Валега вытащил руку, в кулаке у него извивался чёрный с голубым подшёрстком зверёк. Валега отнёс его в лодку и вернулся назад.

Через минуту оба соболя, дрожа от страха и ярости, сидели на носу лодки и пронзительно верещали при каждой попытке Тимофея погладить их.

— Ух и злые! — восхищался Тимофей. — Их бы заместо собаки, только они лаять не умеют. — И вдруг ни с того ни с сего добавил: — А я есть хочу.

— Ты мне о еде не заикайся, — мрачно посоветовал Валега. — Тебя в лодку никто не звал.

Валега и сам давно хотел есть: с утра во рту не было ничего, кроме куска хлеба. А сейчас уже вечерело.

Валега с тревогой думал о том, где они будут ночевать. Возвращаться в село не имело смысла: там наверняка всё затоплено и нет ни одной живой души. Самый разумный выход — это доплыть до города, куда уехала вся школа. Город стоял на крутом каменистом яру километрах в двадцати вниз по течению. Если добраться туда, то можно, пожалуй, разыскать своих и как-нибудь пристроить зверей.

Сообщив о своём решении Кольке, Валега погнал лодку на середину реки. Плыть у берега было опасно: в темноте недолго угодить под «навес» — подмытые и низко нависающие над водой деревья.

На том месте, где стояло село, было темно и тихо, и как ребята ни напрягали зрение, разглядеть ничего не удалось.

Вода сейчас уже не ревела, а сонно и покойно люлюкала у бортов: видно, наводнение шло на спад, и река, набесновавшись вволю, медленно уходила в своё русло.

Ночь на реке падает быстро. Когда совсем стемнело и на волнах запрыгали крупные голубоватые звёзды, Валега приказал Кольке и Тимофею ложиться спать. Они легли, тесно прижавшись друг к другу. Тимофей долго кряхтел и охал, потом сказал жалобным голосом, что в городе съест два или даже три чугунка картошки и целую буханку хлеба.

— Лопнешь, — сказал Валега.

— Ну, тогда два чугунка, — охотно уступил Тимофей.

С верховьев подул ровный холодный ветер, и Валега подумал, что они хорошо сделали, прихватив с собой телогрейки.

По небу бежали редкие облака, и тени их скользили по воде лёгкими маслянистыми пятнами. На носу лодки, свернувшись по-собачьи клубком, спали лисы.

Лодка покачивалась, и шкурки зверей вспыхивали морозными блёстками.

А соболи ещё никак не могли угомониться и смотрели на Валегу сторожкими зелёными глазами.

Колька никак не мог заснуть и всё думал о доме, о том, что ему здорово попадёт от матери, если, конечно, не заступится отец. Отец всегда за него заступается.

— Валь, — окликнул Колька товарища, — Валь, ты по отцу не скучаешь?

Валега молчал.

— Он вам совсем не помогает, да? — снова спросил Колька.

Валега покачал головой.

Они надолго замолчали. И Колька уже начал думать о другом, когда Валега жёстко сказал:

— И не надо. Сами вырастем. Я вот через год седьмой закончу, работать пойду. А то матери-то одной не больно сладко приходится. Да и Тимку жалко. — Голос у Валеги дрогнул и потеплел. — А Тимофея я всё равно выучу, профессор будет. Он головастый, уже сейчас по слогам читает.

У Кольки к горлу вдруг подступили слёзы. Но заплакать он побоялся: Валеге и без его слёз тяжело.

— Валь, знаешь, мы Тимофея вдвоём выучим, ладно? — шёпотом сказал Колька.

Они долго слушали, как дремотно и глухо плещет о лодку река и где-то высоко в небе невидимый гудит самолёт.

— Валь, как ты думаешь, к утру доплывём?

— К утру-то? Конечно.

— А если гроза?

— И в грозу доплывём, — подумав, сказал Валега и засмеялся.

Он уже видел россыпи бесчисленных дальних огней — город.

Зуёк

Рыболовецкий мотобот «Онега» вторые сутки утюжил гигантский лист фольги — Белое море. На закате второго дня, роняя за собой жидкие хлопья дыма, «Онега» прошла Золотицу. Когда становище растаяло и слилось с нечёткой полосой берега, солнце присело на воду. Грузное и неправдоподобно распухшее, оно расстелило перед судном узкую багряную дорогу.

Петьке это чудо почему-то не понравилось. Надвинув на самые уши старую милицейскую фуражку, он неодобрительно подумал о море! «Ишь расфуфырилось, будто цыганка!»

Потом подбородком кивнул на солнце и сказал вслух:

— Не глянется оно мне.

Капитан скосил сердитый глаз, промолчал. А Петьку, как назло, потянуло говорить.

— Как бы, Афанасьевич, погоды не было! — снова сказал он.

— А подзатыльника хочешь? — не поворачивая головы, спросил капитан. — Треплешься, сорока сорокой! На языке-то уж, поди, волдыри…

Петька обиделся:

— Да я за весь день хоть три слова сказал? С вами поговоришь, ка-а-ак же, держи карман!

— Попусту говорить — не золото дарить. Думай вот поболе да смотри. — Афанасьич спрятал глаза в колючих, как боярышник, бровях и тоном приказа добавил: — Ступай в кубрик! К ночи выспаться надо.

Петька поворчал немного и полез в кубрик. Там стоял тёплый дух машинного масла и металла. На койках спали уставшие за день люди: старпом, большой и резкий в движениях грузин, чем-то похожий на Петра Первого; боцман Данилов с тёмным худым лицом, его шестнадцатилетний сын-последыш Серёга да Матвей-моторист. Вот и вся команда «Онеги». Только внизу ещё потеет у движка Матвеев помощник — Валька Филин. Филином его прозвали из-за глаз, жёлтых и круглых, как фонарики. Валька мог видеть ими даже в кромешной тьме.

«Даст же бог такие глазищи — никаких локаторов не надо!» — мучился завистью Петька, прилаживаясь на своей койке и глядя в голубой пятак иллюминатора.