Антонина Коптяева - Том 5. Дар земли

• Название: Том 5. Дар земли
• Автор: Антонина Коптяева
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Советская классическая проза
• Год: 1974

Пятый том Собрания сочинений А. Коптяевой составил роман 1965 года «Дар земли», посвященный нефтяникам Татарии. Это рассказ о том, как в середине 20-х годов нашего века, вопреки сопротивлению многих авторитетных ученых, в Поволжье было разведано и освоено второе в СССР колоссальное месторождение нефти, а затем, в 50–60-х годах, создан новый индустриальный центр нефтяников. Рождение единого многонационального коллектива в общем труде, духовное преобразование некогда угнетенных татар и башкир, нелегкие судьбы героев, личные и производственные — вот то, что составляет ткань этого сложного многопланового и очень современного произведения.

---

Он привык думать, что Хаят, окончив вечерний институт, станет промысловым диспетчером.

— Знаешь, как я наших маленьких буду наряжать! — продолжала она, почти с нежностью поправляя на себе блузку и смахивая соринки с колен.

Она действительно начала с уважением относиться к собственной особе, и ей не терпелось поскорее иметь новую игрушку — своего ребенка.

— Я теперь Салиха люблю в сто раз больше, чем раньше. Ты знаешь, ведь дети очень связывают, — доверительно, с забавной убежденностью прошептала она.

Но эти слова совсем не позабавили Ахмадшу, наоборот: улыбка сразу сбежала с его лица. «Если Надя почувствует себя матерью, — подумал он, — то ее любовь к Груздеву тоже станет „в сто раз“ сильнее. Даже если она вышла за него без любви, то полюбит в нем отца своего ребенка».

Маленькая Хаят оказывалась гораздо мудрее старшего брата в сердечных делах.

— Куда ты? — окликнула его из кухни Зарифа, собирая на поднос посуду и закуски, но он, ничего не ответив, исчез за дверью.

29

Положив подбородок на сплетенные пальцы рук, Надя сидела, облокотись на стол, и задумчиво следила за тем, как за черной рамой окна вставал в полнеба багрово-желтый закат. Наполненная красноватым сумраком комната, обставленная простой канцелярской мебелью, казалась не жилой: так и не сумела молодая хозяйка создать уют в своей квартире.

— Некогда мне, — говорила она матери, изредка приезжавшей к ней. — Очень много работаю. Читаю. Ну, и общественные дела… Вообще не хочу «обрастать». Посмотри в любое окно: такой красоты ни один художник не придумает. Зачем же закрывать ее разными тряпками?

Но сейчас при виде голого окна Надя уныло подумала, что свекор прав: надо смягчить очертания оконных рам и косяков тюлевой шторой, а электрическую лампочку над столом прикрыть абажуром.

Включать свет не хотелось, и, глядя на полыхание заката, она снова и снова перебирала в памяти последнюю встречу с Ахмадшой: его взгляд, взволнованный голос, пугающие и горько радующие слова. Нет, не надо думать о них! Пусть он «никогда ни на кого не сможет ее променять», но ведь все равно сломал жизнь!

И вдруг от этой мысли Наде стало до слез жаль себя, свою недавнюю жизнерадостность, гордую уверенность в любви Ахмадши.

Матвей Груздев, бесшумно войдя в комнату — дома он упрямо ходил в одних толстых шерстяных носках, — заметил, как слезинка, сверкнув, скатилась со щеки невестки. Он легонько кашлянул, двинул стулом.

— Сумерничаешь, дочка? А заря-то какая — чистый огонь! Значит, и завтра погода не угомонится. Студено на дворе. На Каме беляки: шатает ветер реку. Скоро, поди-ка, шуга пойдет и зима нагрянет! — Не дождавшись ответа, старик примостился у теплой батареи, потрогал, погладил изогнутые змеевики. — Осенью у нас в Баку тоже ветра бывают. Страшенные, норд-остом называются. Другой раз и автобусы опрокидывают, и крыши срывают… Потому и крыши там строят плоские, чтобы урагану возможности для баловства не было. А деревца на Приморском бульваре почитай все накренились, будто бегут они от норд-оста к морю, к солнышку!

— А вы всегда жили в Баку?

— Да. Много лет там прожили.

— У вас вся семья на промыслах работала?

— Да.

— Похожи эти промысла на здешние?

— Да.

— Что «да, да»? Почему вы так плохо рассказываете? — с неожиданной запальчивостью вырвалось у Нади.

Матвей рассмеялся добрым стариковским смехом.

— Так его, старого черта, лапушка моя!

Раздраженность невестки он объяснил себе тем, что ей скучно в одиночку читать научные книги, и не обиделся.

— Там нефть, и тут нефть, а кроме этого — ничего, Надюша, похожего нету. И климат другой, и вид не тот. В Баку вышки, словно частокол, стоят, а тут от одной до другой не то что голоса — ружейного выстрела, поди-ка, не услыхать. У нас качалки день и ночь пыхтят, кланяются, а здесь нефть фонтаном берут, самотеком…

— Это я хорошо себе представляю, — опять капризно перебила Надя. — Но люди?

— Что ж люди! Люди везде одинаковые, особенно на промыслах: боевые, самостоятельные.

— Но не все боевые, — странно дрогнувшим голосом возразила она.

— Боевые! — убежденно подтвердил дед Матвей. — Нефтяники особенно. Ты смотри, что у нас в Баку делают: из-под глубин морских нефть достают. А на Каспии шторма лютуют, бывает, льдинами крушат эстакады, на которых промысла в море обосновались. Народ ни перед какими сложностями не отступает.

— А в жизни?

— Так это и есть самая настоящая жизнь.

— Нет, я хочу сказать: дома, в семье?

— В семье всякое приключается. Не зря говорится: каково на дому, не ведомо никому. Бывает, дерутся: кто от ревности, кто просто по дурости. Разводятся тоже…

— Ревность, по-вашему, не дурость?

— Как рассудить?.. Без нее тоже не проживешь! Надо быть пнем бесчувственным, чтобы спокойно смотреть, как за твоей женкой ухлестывают!

— Но если не «ухлестывание», а любовь настоящая?

— Любовь? — Матвей Груздев помолчал, размышляя. — Это уж беда, если такая любовь.

— Вы сами сказали, что народ перед трудностями не отступает.

— Так то народ! В работе он артельно действует, потому и не отступает.

— Семья тоже дело общественное.

— Общественное, точно. Но ведь покуда мешок не развяжется, петух зерна не клюнет, а развязался — посыпалось, другой раз и собирать поздно.

— Вот вы как! — снова рассердилась Надя и, встав с места, включила свет. — Давайте лучше на стол накрывать, скоро Алеша придет.

— Его и спроси тогда, — не без хитринки посоветовал дед Матвей.

30

Но Надя ни о чем не спросила мужа: пришел он озабоченный, усталый, и она сразу поняла: не ладится что-то при пуске новой установки, а надо готовиться к совещанию в Совете Министров. Выступать там с бухты-барахты нельзя. Работы у директора невпроворот, и беспокойству нет конца, все время как на пороховом погребе, и только жизнестойкость груздевской породы мешала ранней проседи посеребрить голову Алексея. Наоборот, он даже помолодел за последнее время.

«Это я отдаю ему свою молодость, — подумала Надя, принеся пижаму и туфли, пока дед Матвей зажигал газ и пускал воду в ванной. — Раньше чувствовала себя такой юной, а сейчас „солидной дамой“ стала и хандрить начинаю».

Устыдясь таких плачевных размышлений, она обняла присевшего к столу мужа, крепко поцеловала его в кудлатую макушку, понюхала и рассмеялась: от волос пахло дымом и нефтью.

— Чему ты? — Обрадованный лаской, Алексей прижался лицом к ее плечу. — Родная моя!

«А если бы на его месте был Ахмадша? — почти со страхом подумала Надя и, гоня предательские мысли, еще крепче обняла мужа. — Хорошо, если бы у нас родился ребенок, тогда прошлое отошло бы навеки».

Ночью ее мучили кошмары: то она волочила мешки, в которых ворочалось что-то живое, то сама сидела в мешке, а большой петух с выпяченной грудью норовил клюнуть ее сквозь прорванную мешковину. Потом Ахмадша Низамов развязал мешок, помог ей выбраться, сказал оглушительно: «Я тебя никогда ни на кого не променяю», — и поцеловал, но не как прежде, а по-мужски, жарко. От этого поцелуя у Нади так сильно забилось сердце, что она проснулась и с минуту лежала, задыхаясь от радости и стыда, опомнясь, провела ладонью по лицу, отбросила со лба волосы. Еще горел на губах поцелуй Ахмадши, а голос рассудка уже осаживал: «Глупо! Хуже того, преступно! Разве ты забыла, до чего довел тебя этот жалкий трус?»

В черноте ночи блеснуло перед самыми глазами мощное течение реки, кружащиеся ее бездонные водовороты, сжала удушьем горло тянущая в глубину вода… Ужас пережитого обрушился на молодую женщину, но она услышала рядом сонное дыхание мужа, прижалась к нему всем телом, точно молила о защите и… прощении.

Алексей сразу проснулся, страстно обнял ее.

— Наконец-то ты полюбила меня по-настоящему!

Наутро Надя приняла вахту, очень грустная, рассеянная; однако завод с его сложными процессами требовал полной отдачи, и молодой технолог быстро вошла в деловую колею.

— Что у вас дома? — спросила она Юрия Тризну, встретив его на площадке газофракционирующей установки.

Он казался очень воодушевленным, но вопрос Нади сразу поверг его в мрачное уныние, и этот лихорадочный перепад показывал, что молодой инженер разучился владеть собою. Не уделяя ему до сих пор особого внимания, Надя заметила, что он перестал следить за собой, похудел и подурнел.

— Дома у нас паршиво из-за Юльки, — сказал он. — Кривляется, даже когда плакать надо. Хоть бы отца пожалела: у него нынче сердечный приступ сделался из-за ее художеств. Я только и отдыхаю здесь, в заводской обстановке.

Впервые с тех пор, как Надя вышла за Груздева, они разговаривали почти непринужденно.

— Не жалеете, что перевелись к нам? — Юрий все-таки называл ее на «вы», и, словно забыв о том, что пережила она после своего «перевода»: — Некоторые полагают, что переработка нефти — мужское дело, потому что здесь человек должен целиком отдаваться заводу, а женщине и в рабочее время мешают личные домашние заботы.