Надя Яр - Моор

• Название: Моор
• Автор: Надя Яр
• Жанр: Социально-психологическая фантастика

---

Надя Яр Моор

1. Лавка

Не знаю, из какого металла отлиты эти плитки — то ли бронза, то ли ещё какой сплав. У них насыщенный плотный цвет, они массивны и крепки, и это правильно, потому что каждая плитка — это жизнь. Вот, например, Рикхен Вайль, урождённая Пинкуз, депортирована и сгинула — понизу бронзового квадрата три вопросительных знака. Конечно, это означает смерть. Тротуары окрест университета выложены серыми каменными плитами, и металлические памятки всегда живут внутри такой плиты — по три, пять, девять штук. Они попадаются через каждые двадцать-тридцать шагов. Я ни разу не видела, чтобы кто-нибудь из прохожих склонялся к высеченным в металле именам, но я нередко читаю их, потому что эти люди своею смертью оплатили моё право здесь жить (неплохо), учиться (нехотя) и получать стипендию (немалую). На этот раз я задержалась у входа в лавку. Из-за витрины звал уютный свет, там было вкусно, опрятно и чисто, оттуда крались запахи жаркого и колбас, а у входа, прямо напротив двери из земли молча смотрели памятки. Оказывается, когда-то в этом подъезде жило семейство Зеелиг — Бруно и Лина, родители, а также Манфред, Герд и Хорст, сыновья — и некая Эльфриде Аппель. От них остались шесть коричневых квадратиков, и на каждом с освежающей честностью высечено «убит» или «убита». Я прочла это слово целых шесть раз. Шестеро соотечественников, соседей, сограждан, людей, убитых жителями этой страны. Добро пожаловать в Моор.

— Как всегда?

Я кивнула. Продавщица отодвинула стекло, достала здоровой правой рукой жаркое, водрузила его на доску и отрезала сочный круг, прижимая мясо клешнёй. Свинина была заключена в сладкое колечко шкурки и жира. Продавщица подхватила её на двузубую длинную вилку — и на тарелку. Впридачу я взяла капустный салат: самую малость приквашенная, тонко нарезанная белокочанка. С некоторых пор забота о весе принуждает меня обходиться без хлеба. Сначала чего-то не хватало, но я быстро привыкла. К тому же за счёт несьеденной булки можно скушать больше гарнира. И мяса…

Это похоже на муки Тантала, но мне по сравнению с ним повезло. В мясной лавке жаркое парится за прозрачным стеклом, испуская небесный земной аромат. Оно сочится подливкой и кровью. Здесь царство сьедобной плоти. Я не балуюсь местной сладкой колбасой — в ней многовато изыска и традиции. Не привлекают меня и салаты, все эти смеси мяса с майонезом и прочая ересь. Иногда я изменяю жаркому, вкушая гусиный паштет, угря, лосося, а то и свиную ногу, эту традиционную туземную отраву с приторным нежным вкусом. Подчас я удовлетворённо наблюдаю, как уродливая рука накладывает на бумагу сочный свежий ростбиф, но как бы я ни шалила, день-два спустя моя страсть всё-таки настигает меня и ведёт, удерживая за язык, назад к пище богов.

— Немного желе, пожалуйста.

Она послушно зацепила вилкой кубики тёмного желе и аккуратно сбросила их на тарелку. Я понятия не имею, как на самом деле называется это желе; я никогда не слышала, как его заказывают местные, и подозреваю, что, обслуживая меня, продавцы повторяют спонтанно выбранное мною слово. Они слишком вежливы и практичны, чтобы указать мне на ошибку. Я захожу в эту лавку один или два раза в день. Утром — завтрак, и людей здесь не так много, как к обеду, когда приходится стоять в очереди. Мясная лавка прячется в полуподвале. Вокруг, сколько хватает глаз — массивы за массивами бюро и офисных зданий, и офисные рабы косяками сплываются сюда обедать. Хит номер один — жаркое, — а есть же ещё вскормленный кукурузой цыплёнок, печёная ягнятина в вине, судак на бузине под соусом-пастрами, с клецками на ароматных травах, или лосось под пенным соусом, на грибах и приправленном рокфором шпинате… Заходят сюда и рабочие с окрестных медлительных строек. Уж если в Моор начали что ремонтировать или строить, то закончат нескоро, особенно если здание большое, в центре и нужное позарез. Оно стоит, упакованное в марлю и бинт лесов, словно увечный человек, годами, и рабочие фирмы-виновника успевают хорошо изучить гастрономическую и прочую окрестность. Берут они всё то же жареное мясо с гарниром. Порции невелики, потому что недёшевы: 50 марок килограмм. Сколько я сюда ни хожу, наесться мясом не удалось ни разу. Инстинкт приказывает экономить.

Я положила на прилавок деньги, и бледная женщина подала мне тарелку своим левым розовым плавником. Эта изуродованная талидомидом рука — большой палец и сплошной гибкий, широкий обрубок с зачатками ногтей — уверенно жонглирует пищей. Мои люди — не эти, безропотно принимающие из отвратительной руки завтраки и обеды, а настоящие мои соотечественники — в массе своей предпочли бы, чтобы у продавщицы были нормальные руки. Обитатели страны Моор (несмотря на исторические факты, всё-таки люди) в массе своей предпочли бы то же самое; разница в том, что здесь мы кушаем уложенные необычайной конечностью блюда и говорим спасибо, а дальше молчим. Нас не хватает даже на то, чтобы проголосовать маркой, отправившись в другую лавку. Такое немыслимо. Неприятно поражённые видом этой руки, клиенты возвращаются сюда, к симпатичной бледной женщине с её клешнёй. Я тоже. Решительно удушив животное отвращение к осквернённой калекой пище, я с мазохистским удовольствием гляжу на розовую культяпку, ловко прижимающую тёплое мясо к доске. Это совсем не то, что стандартная рука, которая, как и всё наше тело, самой своей человеческой формой резко отличается от состоящих из такой же плоти мяс и колбас. Необыкновенная эта, аппетитно розовая культяпка мгновенно выдаёт глазу наше очень близкое родство с поедаемым мясом, и мне это нравится.

В мясных лавках традиционно едят стоя. На высоких столиках всё для души: соль, перец, кетчуп и горчица, салфетки и ежедневная газета, но стульев нет, чтобы клиент не засиживался. Закусив, я накинула куртку с капюшоном и неохотно покинула лавку, направляясь в университет. Над универом и городом нависли вечно беременные дождём блеклые облака. Здесь сыро, серо и сиро, здесь не громоздятся воздушные дворцы, не плещется кровь заката и не летят журавлиные клинья в бездонную синеву… В Моор даже туч как следует не видать. Это на моей дальней родине гордые сизые громады грохочут в небесах, сражаясь копьями молний от горизонта до горизонта, полыхая огневыми краями — а в Моор даже гром ослабел за последние полсотни лет. Всё тухло, смеркалось, и даже памятки под ногами почти уже перестали отбрасывать свой тусклый свет. Над крышами нудненько хныкала серь, и здания таяли в мороси, словно куски разномастных тортов, зачем-то поставленные в один ряд — кремовые, марципановые, шоколадные… Башня философов торчала в вечер, опутанная ремонтной рванью. Работа уже второй год ползла со скоростью пожилой черепахи. Из-под навеса занавешенный студентик протянул «Утреннюю почту». Я взяла.

* * *

Я пролистала её в автобусе. Гвоздём выпуска были бомжи. Во-первых, новый сенат принял постановление очистить от бездомных центр города. Разумеется, такое не пишут прямо. Формулировка была обтекаемой: бездомным-де отныне запрещается ночевать в определённых районах. Это значило, что бомжи потянутся в соседние и менее престижные кварталы, и там произойдёт уплотнение, которое не обойдётся без жертв. Против нашего нового сената помогут разве что коктейли Молотова, индивидуальный террор у ворот сенаторских особняков в Бланкенезе, верёвки и фонари… Во-вторых, на востоке, на родине, проблема ненужных нищих людей стояла ничуть не менее остро, и какие-то сметливые ребята придумали способ утилизировать трупы замёрзших, отравившихся, убитых и умерших от болезней бездомных: они скармливали зимнюю жатву мертвецов известной гордости отечественной гентехники, свинопятам, и продавали мясо модной сети ресторанов. Пикантная деталь состояла в том, что парочка местных умников взялась «находить» им трупы на заказ. «Поставщики» получили от государства по пять-семь лет за убийства, а предприниматели — премию Интернационального Фонда Свободного Рынка. За инновативный деловой подход. Хорошо, что свинопяты на западе запрещены, подумала я. Неолибералам только подай выгодную идейку — а если ещё учесть проблему безработных…

2. Бомжи

С годами их скопилось много. Первый мой бомж, пожилой пьяница, ночевал у входа в кондитерскую рядом с мясной лавкой. Я часто видела его, проходя мимо. Он присосался к бутылке дури, как клещ к собачьему хвосту. Я содрогалась от вида этой бутылки. Она заменяла ему всё: завтрак, обед и ужин. Что для меня салат и мясо — белок, жиры и витамины — то для него бутылка рыжей отравы, настолько разведённой, что от неё даже загнуться непросто. Такая смерть приходит очень не сразу. Пьяница спал в провонявшем дурью спальном мешке. Собаки у него не было.

Однажды я вышла из кинотеатра на Рождество. Было ещё светло и совершенно не холодно — зима в стране Моор не балует морозом и снегами. У входа стояла средних лет женщина с простым, наивным лицом. Она была опрятно одета, но я сразу поняла, что она бездомная.