Игорь Курукин - Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)

• Название: Персидский поход Петра Великого. Низовой корпус на берегах Каспия (1722-1735)
• Автор: Игорь Курукин
• Жанр: История
• Год: 2010
• ISBN: 978-5-8129-0086-1; 978-5-91791-046-8 (Квадрига)

Автор на новом архивном материале освещает поход Петра 1722-1723 гг. на Запад­ный Каспий и Кавказ (территория нынешних Дагестана и Азербайджана), приведший помимо прочего, к завоеванию Северного Ирана. Не только военные действия, но и по­следующая судьба экспедиционного корпуса, а также политика России в этом регионе до конца XVIII века стали предметом углубленного исследования.

---

Поход на «андреевцев» царь разрешил. Губернатор сам прибыл на границу с двумя пехотными батальонами и тремя ротами драгун и послал тысячу донцов с атаманом Аксеном Фроловым за Терек. В сентябре-октябре 1721 года казаки дважды ходили «в партию на кумыцкую сторону» и громили «андреевские нагайские аулы». В бою погиб «горский князь Атов Баташев», было отбито немало «рогатого скота», верблюдов и три тысячи овец, которых победители при отходе «потопили»{89}. По сведениям пленных, «андреевский» владетель Айдемир желал мира. Но Волынский на дагестанских князей в качестве верных слуг не рассчитывал: «И мне мнится, здешние народы привлечь политикою к стороне вашей невозможно, ежели в руках оружия не будет, ибо хотя и являются склонны, но только для одних денег, которых <народов>, по моему слабому мнению, надобно бы так содержать, чтоб без причины только их не озлоблять, а верить никому невозможно»{90}.

Губернатор призывал Петра поддержать «грузинского принца» — царя Картли Вахтанга VI и отправить к нему на помощь пять-шесть тысяч российских солдат, поскольку царь «без того вступить в войну опасен», но с таким подкреплением и при условии одновременного российского «десанта» в Иране готов дойти «до Гиспагани самой, ибо он персиян бабами называет»[5] *. Волынский, правда, не указывал, что положение самого царя Картли на троне непрочно; сам же Вахтанг в 1721 году писал послание к Петру на латинском языке и передал его через католических священников, «по той причине, что мы никому другому не доверяем»{91}.

С другой стороны, донесения российского консула Семена Аврамова рисовали картину разложения шахской армии, бессилия правительства, которое рассчитывало в борьбе с мятежниками только на помощь самих же горских князей и Вахтанга VI, и давали неутешительный прогноз: «Персидское государство вконец разоряется и пропадает»{92}. Осенью 1721 года повстанцы Дауд-бека разгромили силы гянджинского и ереванского ханов и осадили Гянджу{93}.

Призывая Петра I в поход, Волынский от кабардинских князей уже знал, что Хаджи-Дауд и Сурхай-хан через крымского хана обратились к турецкому султану, «чтобы он их принял под свою протекцию и прислал бы свои войска для охранения Шемахи». Но губернатора это не пугало, хотя ему и не было известно, что посланцев Дауда в Стамбуле встретили милостиво, но отпустили без определенного ответа{94}. Он логично полагал, что Дауду и Сурхаю «надобно сыскать безопасный и основательный фундамент», а потому «они, конечно, будут искать протекции турецкой», тем более важно было опередить турок. Едва ли стоит объяснять колебания «ребелизантов персидских» сугубо «классовыми и национально-религиозными интересами феодалов-суннитов». После учиненного в Шемахе разгрома рассчитывать на поддержку российских властей им уже не приходилось. Устремления же Волынского отражали имперские черты внешней политики России в ее крайнем, так сказать, «кавалерийском» проявлении, но вместе с тем учитывали реальный кризис системы международных отношений в регионе.

«Фундамент» относительной кавказской стабильности базировался на утвердившемся без малого сто лет назад, по договору 1639 года, разделе сфер влияния Османской Турции и Сефевидского Ирана. Быстрое ослабление Ирана и наметившийся интерес России к восточным делам разрушал баланс сил и заставлял политиков действовать, а многочисленные местные государственные образования и общины — выбирать политическую ориентацию. Позднее Хаджи-Дауд и Сурхай-хан станут одними из самых упорных противников российской «протекции» над Дагестаном и головной болью для русской военной администрации. Но в это время их действия позволили Петру I выступать в качестве гаранта наведения порядка в крае против «бунтовщиков шахова величества».

Сторонниками России в это время являлись тарковский шамхал Адиль-Гирей и аксаевский правитель. Северокумыкские (эндереевские) владетели находились вблизи российской границы, но враждовали с кабардинцами, считавшими себя царскими подданными. Буйнакский владетель Муртуза-Али, ранее получавший жалованье из российской казны на правах старшего представителя рода, соперничал с шамхалом Адиль-Гиреем и занимал по отношению к русским скорее враждебную позицию, как и казанищенский владетель Умалат. Находившийся под влиянием кайтагского уцмия утамышский правитель Султан Махмуд позволил себе напасть на российское посольство — отряд А. Лопухина{95}.

Однако и Россия должна была учитывать последствия перемены подданства, пусть даже и номинального. В «пророссийскую» Кабарду весной 1720 года вторгся крымский хан Саадет-Гирей III с сорокатысячным войском и потребовал от ее князей перейти на сторону Крыма, угрожая, что иначе он «первых знатных велит перерубить, а достальных переведет на житье на Кубань». После отказа хан разорил ряд селений, отогнал большое количество скота и провозгласил старшим князем лидера протурецки настроенной части кабардинской знати Ислам-бека Мисостова. Его противники во главе с Арслан-беком Кайтукиным укрылись в горах и обратились к царю с просьбой о помощи. В январе 1721 года они одержали победу над крымцами и их союзниками, а прибывший позднее на Терек Волынский принял у Арслан-бека Кайтукина присягу на верность России и доложил в Петербург, что «вся Кабарда ныне видитца под рукою вашего величества». Однако утверждение российского влияния в Кабарде могло вызвать опасные осложнения в отношениях с Крымом, а следовательно, и с Османской империей. В 1722 году Россия признала эти территории крымской «сферой влияния» после того, как турецкий посланник, миралем (хранитель знаков власти и султанского знамени Каладжи Мустафа-ага в марте подал императору ноту протеста, в которой требовал не строить в Кабарде крепостей, запретить российским подданным, казакам и калмыкам, ходить на кабардинцев и вообще не вмешиваться в их дела, «понеже они, подданные хану крымскому», и Петр I согласился на эти условия{96}.

Если брать в расчет распоряжение Петра I А.П. Волынскому от 13 декабря 1720 года о переносе сроков строительства крепости «при море» к «предбудущему 1722 году»[6], то можно предположить, что уже тогда царь наметил для себя время будущего похода. Но и после начала переговоров в Ништадте он не был уверен в их благополучном окончании и в июле 1721 года писал М.М. Голицыну о предстоящей зимовке флота в Гельсингфорсе, если мира не будет{97}. Масштабные приготовления к восточной кампании могли начаться только после заключения Ништадтского договора, обеспечившего спокойствие на Западе. Нужно было в короткий срок построить транспортный флот, подготовить к походу и перебросить на юг войска, обеспечив их продовольствием, снаряжением и боеприпасами.

В ответ на призывы Волынского к «начинанию» военных действий Петр 5 декабря 1721 года шифром сообщил ему, что «сего случая не пропустить — зело то изрядно», и «довольная часть войска» уже марширует к Волге на зимние квартиры, чтобы весной по воде прибыть в Астрахань{98}. Следующим письмом в январе 1722 года царь вызвал губернатора к себе — за усердие тому полагалась награда: 18 апреля Петр женил Волынского на своей двоюродной сестре Александре Нарышкиной.

Донесения французского посла Жана Кампредона и письмо Петра Вахтангу VI в том же 1722 году свидетельствуют о колебаниях в правящем кругу: царь писал об имевшемся «рассуждении», «чтоб сие лето еще не начинать сего дела, но токмо б вышеписанные препарации учинить, а в будущем бы году зачать, но опасались того, понеже ребелизанты персидские просили протекции турецкой, того ради поспешили, дабы хотя фут в персидских рубежах получить»{99}.

Очевидно, что риск новой большой войны с Турцией осознавался окружением Петра, тем более что урок проигранной кампании на Пруте в 1711 году и последующая сдача Азова и потеря позиций на Азовском море были на памяти. Однако принятие принципиального решения о вступлении в борьбу за Каспий было ускорено конъюнктурными факторами — нараставшим развалом Сефевидской монархии и угрозой захвата ее прикаспийских провинций турками. Выбор был сделан.

Глава 2. «НА СТЕЗЯХ АЛЕКСАНДРА ВЕЛИКОГО»: ПЕРСИДСКИЙ ПОХОД 1722-1723 годов

И помнит Дагестан в подножье гор

Над Каспием походный твой шатер.

Расул Гамзатов.

От Москвы до Астрахани

26 ноября 1721 года последовал указ о новом рекрутском наборе{100}. Зимой 1721/22 года была сформирована экспедиционная армия — будущий Низовой корпус, в состав которого входили все рода войск: регулярная пехота, драгунская конница, донские и украинские казаки, артиллерия. Для операций на приморском театре нужны были войска, имевшие опыт подобных боевых действий. Поэтому другой указ, от 2 декабря, повелел выделить из состава каждого полка Финляндского корпуса, который в течение ряда лет вел успешные десантные действия против Швеции, половину личного состава, начиная с капральств. Выделенные половины капральств были затем объединены в четыре роты, которые составили сводный, или «скомандированный» батальон, который должен был двинуться в Центральную Россию «ради облегчения здешних мест в квартирах».