Игорь Минутко - Бездна (Миф о Юрии Андропове)

• Название: Бездна (Миф о Юрии Андропове)
• Автор: Игорь Минутко
• Издательство: Армада
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1997
• ISBN: 5-7632-0512-X

Роман «Бездна (Миф о Юрии Андропове)» известного писателя-историка Игоря Минутко посвящен одной из самых загадочных и противоречивых фигур политического Олимпа бывшего СССР — Юрию Владимировичу Андропову (1914-1984), в течение 15 лет стоявшему во главе Комитета Государственной Безопасности.

---

— А как же разница идеологий? — перебил Рафт.— Классовая борьба?

Академик поморщился:

— Полноте, мой друг. Давайте догмы оставим кабинетным ученым. Пусть себе занимаются в своих теоретических трудах и идеологическими проблемами, и классовой борьбой. Кстати, не удивляйтесь, пожалуйста, если в какой-нибудь статье или интервью товарища Андропова вы прочитаете и о классовой борьбе, и о приверженности марксистско-ленинской идеологии. Дань времени, учет политических взглядов окружения, то бишь наших вождей.

Жозеф Рафт не верил своим ушам…

— Да, да, мой друг! Мир идет к объединению, и Юрий Владимирович понимает это. Он на десятилетие, если не больше, видит перспективу и определяет цели. Конечно, ему приходится считаться с состоянием умов и руководства нашей страны, и всего общества. При этом он сторонник эволюционного развития на пути сближения наших стран — не торопясь, осторожно, всесторонне осмысливая каждый шаг, никаких резких движений…

— Простите! — перебил недоумевающий американец.— Но, по крайней мере, до последнего времени во всем, что говорил (надо уточнить: говорил очень редко) и что делал господин Андропов, невозможно найти подтверждения ваших слов. Во всяком случае, то, что мне известно…— Жозеф Рафт развел руками.

На этот раз Аркадий Григорьевич улыбнулся:

— Не обижайтесь, но вы очень мало знаете. Я вам изложил взгляды Юрия Владимировича, известные мне из наших приватных бесед. А практические дела… Погодите, давайте немного потерпим,— Академик снова улыбнулся, теперь загадочно.— Думаю, мы с вами скоро будем свидетелями и практических шагов нашей страны в обозначенном мною направлении.

Жозеф заметил, что Ник Воеводин, которого в своих дневниковых записях он стал шутливо называть «своей тенью», слушает откровения Аратова напряженно и с плохо скрываемым недоумением.

Валерий Яворский переводил словообильного академика, как всегда, бесстрастно и пунктуально.

— Что же касается практической деятельности Юрия Владимировича в качестве дипломата,— продолжал Аркадий Григорьевич,— давайте вернемся в дальнее прошлое… Впрочем, не такое уж и далекое. Я говорю о трагических событиях в Венгрии в пятьдесят шестом году. Итак, во время антисоветского мятежа в Будапеште Андропов занимает пост посла нашей страны в республике. Вы, конечно, хорошо знаете об этих событиях. Есть фундаментальные труды так называемых западных советологов о венгерской контрреволюции, в которых товарищ Андропов является чуть ли не инициатором ввода в Венгрию советских войск и организатором подавления мятежа. Так вот, мой молодой американский друг… Кстати, если у вас найдется время, я распоряжусь, чтобы для вас в архивах подняли соответствующие документы. Вот, звоните.— Академик протянул Рафту визитную карточку.— Познакомитесь с «венгерским синдромом» по первоисточникам…

— Благодарю,— перебил американский журналист,— я постараюсь выкроить время и воспользоваться вашим предложением.

На самое короткое мгновение лицо Аркадия Григорьевича стало сумрачным — похоже, он такого ответа не ожидал.

— Словом, во взорвавшейся Венгрии советский посол Андропов стремился только к одному: не дать пролиться крови. Ведь если бы не были введены войска, в стране началась бы гражданская война. Она, по существу, и начиналась уже. А что это такое, мы, русские, знаем на собственном опыте. Но Россия велика, Венгрия маленькая страна. Да эти темпераментные мадьяры попросту перебили бы друг друга! Это во-первых. А во-вторых… кто в современной Венгрии отец либеральных экономических реформ? Янош Кадар! А ведь тогда, в ноябре пятьдесят шестого года, жизнь Кадара висела на волоске. По существу, Юрий Владимирович спас его, на несколько дней укрыв в своем посольстве. Он уже тогда разглядел в этом политическом деятеле прогрессивного реформатора. А потом, когда страсти улеглись, он всячески способствовал Яношу Кадару, помогая ему занять пост главы государства. Таковы факты, господин Рафт.

— Интересные факты. И я буду вам чрезвычайно благодарен, если вы представите мне возможность по архивным документам убедиться в них.

— Звоните — договоримся,— быстро, несколько суетливо откликнулся академик.— Пожалуй, главную тему мы исчерпали.

— Я вам чрезвычайно признателен, господин Аратов, за то, что вы нашли время встретиться со мной,— любезно сказал Жозеф, одновременно думая с замиранием сердца: «Еще целых полтора часа! Я даже успею заскочить в отель, переодеться. От «Националя» до памятника Пушкину — рукой подать».

Центр Москвы стал для американского журналиста привычным и родным, будто он здесь родился и вырос.

В этот вечер, 29 июля 1982 года, в Москве шел теплый неторопливый дождик, и Жозеф Рафт, появившись у памятника великому русскому поэту на Пушкинской площади ровно в семь часов тридцать минут — как и было условлено с Лизой,— раскрыл над своей головой большой черный зонт. Он уже привык к тому, что Лиза почти всегда немного опаздывает, на пять — десять минут, и поэтому сейчас осматривался по сторонам.

Мокрые лавочки в сквере вокруг памятника пусты. У пьедестала, на котором, задумавшись, стоит Александр Сергеевич, к его подножию положили букет крупных белых астр; на голове поэта сидит нахохлившийся голубь, похоже очень недовольный погодой; несколько таких же, как он, Рафт, ожидающих: молодые люди в плащах, пожилой субъект под пестрым дамским зонтиком, воровато оглядывающийся по сторонам, милая девушка в легкой кожаной куртке с капюшоном.

К американцу подошла ярко накрашенная красотка с лицом, на котором запечатлелись, правда нисколько не испортив его привлекательности, все тысячелетние пороки человечества.

— Добрый вечер, мальчик,— сказала она на отвратительном английском языке.

— Добрый вечер.

— Десять зеленых за час, крыша моя, хата рядом. Получишь все, что захочешь, включая минет.

— Я не ваш клиент, красавица.

— А ты подумай немного. Всего-то десять вшивых долларов, а удовольствия…

— Я смотрю, Жозеф,— Лиза взяла его под руку,— ты тут без меня не теряешься.

— Не надо опаздывать,— сказал он,— Куда мы отправимся?

— Сейчас придумаем.

Лиза потянула Жозефа к подземному переходу.

«Смотри-ка,— подумала, глядя им вслед, оставшаяся с носом вечерняя бабочка,— к такой же шлюхе, как я, на свидание приперся. Чем это она его так достала?»

— Конечно, можно сразу поехать ко мне,— сказала Лиза уже в подземном переходе,— Да и погода к прогулкам не располагает. Но ведь ко мне мы всегда успеем, правда?

— Конечно.

— Есть у меня, Жозеф, предложение. Ведь тебя, наверно, наши гостеприимные товарищи по всяким валютным кабакам таскают. А как выпьет свои сто грамм простой советский человек в столице моей великой Родины после семи вечера и чем закусывает, ты не знаешь.

— Не знаю,— вздохнул Рафт.

— Есть тут недалеко, вторая остановка на метро, «Пельменная», моя любимая. То есть как любимая… Рядом пэтэуха, где я четыре года оттянула. Так сказать, на заре самостоятельной жизни. Вот в этой «Пельменной» мы с подружками свои маленькие праздники иногда отмечали, если удавалось деньжат на панели перехватить…

— Постой, Лиза,— перебил Жозеф Рафт.— Что такое — пэтэуха?

— А! Все тебе объяснять надо. ПТУ — производственно-техническое училище. Одна из кузниц молодых рабочих кадров,— И Лиза пропела негромко фальшивым дурным голосом, с иронией и грустью глядя на американца:

Придет пора, настанут дни такие,
Когда советский трудовой народ
Вот эти руки, руки молодые
Руками золотыми назовет!…

На них оглядывались прохожие.

— Лиза, у тебя плохое настроение?

— Когда я с тобой, у меня отличное настроение. Так едем или нет?

— Конечно, едем.

У «Пельменной», которая помещалась в подвале старого шестиэтажного дома, топталась мокрая гудящая очередь, человек двадцать, но Лиза, взяв оробевшего американца под локоть, решительно стала проталкиваться к двери, громко и напористо заявив всем:

— У нас заказан столик.

Их увидел через стеклянную дверь толстый лысый швейцар с круглым лоснящимся лицом, в ливрее с желтыми лампасами, заулыбался; дверь услужливо распахнулась:

— Лизонька! Наконец-то! Проходите, прошу! Давненько, давненько!

— Привет, Славик,— сказала Лиза, и Жозеф отметил, что лицо ее напряглось, стало жестким и некрасивым.— Ты у нас все жирок набираешь.— Славик развел руками, широко улыбаясь.— Сегодня чья смена?

— Иди к Катьке, товарке своей, во второй зал. Она вас определит.

— Спасибо, Славик.

— Чего там! Сочтемся.

И уже через пять минут они вдвоем сидели за «служебным» столиком у входа на кухню в углу подвального зала со сводчатыми потолками, битком набитого людьми. Было душно, гадко, накурено, грязно, стоял гул возбужденных голосов. Американский журналист с интересом наблюдал за окружающими, проникаясь «русской экзотикой»,— никогда в подобных «безобразных» (как он определил для себя) заведениях, где едят и пьют, ему бывать не доводилось.