Степан Злобин - Остров Буян

• Название: Остров Буян
• Автор: Степан Злобин
• Издательство: Художественная литература
• Жанр: Русская классическая проза
• Год: 1981

В том входит роман «Остров Буян», посвященный известному событию русской истории середины XVII века — восстанию угнетенного населения Пскова в 1650 году против засилия феодального строя.

---

Первушка захохотал… Громыхнула отодвигаемая скамья. Иванка, чтобы не попасться, кинулся обратно в каморку брата, силясь вспомнить, чей голос слышал он за дверью. Первушка вошел вслед за ним, довольный, веселый. Удало звякнул деньгами.

— Пентюх ты, пентюх, Ваня! На том и Москва стоит, чтобы умные люди богато жили, мед-пиво пили!..

Первушка высыпал из рукавицы на стол кучку денег и, считая, стал раскладывать в стопки…

— Челобитье боярину отдал? — спросил Иванка.

— Опя-ять за свое! — тоскливо сказал Первушка. — Поспею, отдам. Не мешай…

— Чего не мешай?! Июдские деньги считать?! — воскликнул Иванка. И вдруг у него заняло дух… Он вспомнил: знакомый голос Первушкина гостя был голос Василья Собакина.

— Где извет?! Где извет?! — закричал Иванка дрожащим голосом.

— Боярину я его отдал… — нетвердо и робко сказал Первой.

— Врешь! — крикнул Иванка, и он схватил Первушку за горло. — Отдашь назад? — скрипнув зубами, спросил он.

Первушка услышал в его голосе столько злости, что испугался.

— Отняли у меня извет, — прошипел он. — Нету… Нету его у меня, пусти!.. Пусти, сатана…

Иванка отпрянул.

— Нету?! — в ужасе и отчаянье переспросил он.

— Крест поцелую, что нет! — Сказав эти слова, Первушка робко прижался к стене и, защищаясь, протянул вперед руки.

— Продал… Собакину-сыну… Продал извет, Июда! — совсем тихо сказал Иванка, и он ударил брата в скулу кулаком неожиданно, коротко и сокрушительно.

Первой, беспомощно охнув, откинулся на скамью…

Иванка молча оделся и вышел из дому. Воротный сторож уже знал, что это Первушкин брат, и, ничего не сказав, пропустил его. Иванка пошел быстро вон из Кремля, торопясь добраться до дома, где жил Кузя, сказать Кузиному крестному, чтобы с попутными предупредил Гаврилу, — это было первой Иванкиной мыслью. Кузин крестный, служа в Ямском приказе, мог найти случай с верным ямщиком переслать во Псков грамотку…

Но когда Иванка дошел, в ставенных щелях Кузиного крестного было уже темно.

«Спят!» — подумал Иванка и двинулся вниз по Варварке к дому Романова.

Он не торопился, вовсе забыв о том, что скоро должны запереть решетки. Мысль о пропавшей челобитной и предательстве брата так поглотила его, что он даже не опасался ночной стражи, которая могла схватить его как явного вора за то, что он ходит без фонаря по темным улицам города…

Боясь за участь псковских челобитников, Иванка чувствовал себя как бы соучастником предательства Первушки и укорял себя за поспешное доверие к брату…

Во дворе Романова он постучался в избу, где уже ночевал не одну ночь, но ему не отворили дверь.

— Тесно, не взыщи, — ответил ему Шерстобит Сеня, который был как бы старшиною в избе.

Не решаясь стучаться в другую избу, где его не знали, Иванка присел на лавку возле крыльца и слышал за дверью долгие приглушенные споры. Был мороз. Иванку спасало лишь то, что, уходя от брата, он не забыл натянуть подаренный Первунькой крепкий и теплый тулупчик. Он сидел, терзая себя укорами. «Видел, дурак, что Первушка боярской собакой стал. Не уберегся!» — твердил он себе… Он отрекся от предателя-брата и не хотел его знать, но самого его не хотели знать те, к кому он пришел. Ему было не с кем поделиться своей бедой, некому пожаловаться. Одиночество томило его, и от обиды и одиночества он заплакал, как мальчик. Он представлял себе, как Собакин велит схватить и пытать сочинителей челобитной — Томилу, Гаврилу Демидова, а может быть, и Михайлу и с ними других, чьи подписи на обороте столбца…

Иванка плакал от бессилия исправить свою вину — он считал себя опозоренным навек. «Утопиться в крещенской проруби на Москве-реке!» — думал он.

Он услышал хруст морозного снега и бряцание цепи. Это из тайной корчмы, бывшей тут же, среди построек боярского двора, возвращался Гурка со своим медведем. Мишкины веселые выходки и забавные шутки скомороха привлекали в корчму не только завзятых пьяниц, но многих людей, томившихся долгими вечерами от скуки, и потому корчемщик охотно встречал Гурку и угощал задаром его и медведя. Гурка был навеселе. Он прошел было мимо, но медведь дружелюбно потянулся к Иванке. Гурка вгляделся пристальней.

— Тьфу, тьфу, рассыпься! — пробормотал он, шутливо протирая глаза, словно не веря тому, что видит Иванку. — Иван, аль взаправду ты?!

— Я.

— А сказывали — богат стал, знакомцев и знать не хочешь. Мы-то с Мишкой соскучились! Брата нашел?

— Нашел.

— На Милославском дворе?

— Ага.

— Приодел тебя он? — спросил Гурка, присев на скамейку рядом и щупая полушубок. — Овчинка-то хороша! — одобрил он. — Чего же ты ушел от него? Али к нам с Мишей в гости? Да что ты угрюмой? Изобидел кто, что ли?! Угостил бы тебя и чаркой, да поздно — корчму закрыли… Пойдем в избу.

— Не пускают меня. Говорят — Милославского, мол, лазутчик, — дрогнувшим обидою голосом произнес Иванка.

— Ну и плюнь! — усмехнулся Гурка. — Я бы братьев да батьку с маткой нашел — и на все бы плюнул. Помысли сам: радости сколь, а ты по-пустому крушишься. Не был в сиротах, доли сиротской не знаешь!.. Ты мне расскажи — ну как он, братень-то, стретил? Чай, рад, вот, чай, рад!.. Чай, заплакал?.. Сколько вы годов не видались?..

— Вор он, боярский продажник поганый! — снова в отчаянье разрыдался Иванка. — Рожу ему разбил да замертво кинул… И знать не хочу!..

— Брата родного?! Старшего брата?! Да что ты?! Чего вы не поделили? Я завтра пойду к нему, вас помирю. Перед богом-то грех и себе кручина… Завтра вместе пойдем, — успокаивал Гурка.

— Я?! К нему?! К боярскому подхалюзнику?! — с негодованием воскликнул Иванка.

— Ду-ура! С волками жить и по-волчьи выть! Раз он боярский холоп, то и руку боярскую держит. Тебе-то что! Человеку не много надо: куриное ребрышко да браги ведрышко. А брат твой, я чаю, и бочку поставит… Я тебя поведу мириться — и меня небось трезвым домой не пустит… Покуда пойдем-ка в избу. Утро вечера мудренее.

Гурка стукнул в окошко. Богатырю-скомороху, любимцу всего двора, никто не посмел перечить, и вместе с другом Иванка вошел в натопленную и надышенную человечьим теплом избу.

Глава шестнадцатая

1

Изо дня в день воевода Никифор Сергеевич Собакин убеждался в том, что Федор Емельянов недюжинного ума человек и во всех делах государства понимает не меньше, чем думный дьяк или боярин.

Когда дошли первые вести о казни английского короля Карла[180], Федор сказал воеводе:

— Кабы слушал наш государь простых мужиков доброго слова, присоветовал бы ему всех аглицких немцев прогнать к чертям из России. На что похоже — нам, православным, с цареубийцами торг вести.

— Хотя они и лютерцы, бунтовщики, а государству без торга никак нельзя, — возразил Собакин.

— Коли льготные грамоты отобрать у немцев, наши купцы и сами поднимут торг, слава богу, окрепли! — приосанившись, сказал Емельянов.

— Что ты, Федор Иваныч, да где же у наших купцов корабли?! — воскликнул Собакин.

Федор на это ничего не ответил…

А самому ему как раз больше обычного были нужны деньги. Торговые люди Московского государства уже много десятилетий подряд были обижены иностранными купцами — голландцами и англичанами, захватившими власть во всем русском торге. Много лет подряд русские торговые люди мечтали отнять у них льготные грамоты на беспошлинный торг, но царь был с иноземцами в дружбе и получал от них дорогие подарки, бояре тоже торговали с ними, минуя русских купцов, и ни бояре, ни царь не хотели нарушить давних порядков.

Наконец случилось то, чего все торговые гости Русского государства ждали с большим нетерпением: царь сам снарядил корабли для заморского торга. Думный дьяк Назарий Чистой повез за море царские и боярские товары. Иноземцы приняли гостя круто: у него ничего не купили, ни на единую денежку. Он простоял в чужих городах по ярмаркам и возвратился назад с кораблями, груженными тем же товаром. Но как только вошел обратно в русские воды, так иноземцы тотчас купили товары по настоящим, хорошим ценам…

— Наука! Не ездите впредь торговать по чужим городам — торгуйте дома! — приговаривали иноземные купцы, издеваясь над незадачливым гостем. Они не поняли, что нанесли обиду самому царю. После такого случая бояре намекнули русским купцам, что если они попросят царя отменить торговые иноземные льготы, то государь и бояре пойдут им навстречу.

Русский торговый люд по всему государству захлопотал, готовясь взять в свои руки торговлю, которую вели на Руси до сих пор иноземцы. Как раз для того год назад и думал Емельянов употребить свой прибыток от соляных денег — и вдруг споткнулся…

Но вот прошел год, и царь издал указ, по которому англичан лишали всех прежних прав.[181]

«…Да и потому вам, англичанам, в Московском государстве быть не довелось, — говорилось в указе, — что прежде торговали вы по государевым жалованным грамотам, которые даны вам по прошению государя вашего, английского Карлуса короля, для братской дружбы и любви, а теперь великому государю ведомо учинилось, что вы, англичане, всею землею учинили большое злое дело, отрубили голову вашему Карлусу королю, и потому в Московском государстве вам быть не довелось».