Игорь Курукин - Артемий Волынский

• Название: Артемий Волынский
• Автор: Игорь Курукин
• Издательство: Молодая гвардия
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2011
• ISBN: 978-5-235-03476-1

Один из «птенцов гнезда Петрова» Артемий Волынский прошел путь от рядового солдата до первого министра империи. Потомок героя Куликовской битвы участвовал в Полтавской баталии, был царским курьером и узником турецкой тюрьмы, боевым генералом и полномочным послом, столичным придворным и губернатором на окраинах, коннозаводчиком и шоумейкером, заведовал царской охотой и устроил невиданное зрелище — свадьбу шута в «Ледяном доме». Он не раз находился под следствием за взяточничество и самоуправство, а после смерти стал символом борьбы с «немецким засильем».

На основании архивных материалов книга доктора исторических наук Игоря Курукина рассказывает о судьбе одной из самых ярких фигур аннинского царствования, кабинет-министра, составлявшего проекты переустройства государственного управления, выдвиженца Бирона, вздумавшего тягаться с могущественным покровителем и сложившего голову на плахе.

---

32. Постой в Казани у всяких чинов людей, кроме попов и дьяков, становится на всех дворех необходимо, а не у одних архиерейских, потому что в Казани гварнизонных три полка, да прибылых армейских пехотных два, Ростовской и Нижегородской, и стоят по полугоду, а в другие полгода переводят на другие квартеры, и где случится, по очереди, у прибылых полков имеются и съезжие дворы, а посягательства моего к его архиерейским певчим и церковным причетником никакого нет, и отводятся квартеры для постою из полиции по очереди.

* * * 

Следующей линией обороны стала для Волынского рассылка писем влиятельным при дворе персонам — тому же С.А. Салтыкову, Г.И. Головкину, княгине М.Ю. Черкасской — второй жене сенатора и будущего кабинет-министра А.М. Черкасского.

Виновным он себя не считал: «Однако ж, как животолюбивый человек, не хочется безчестно жить, а хотя и умереть, однако ж не хочу с тем пороком детей своих оставить, чем меня язвил и всем обо мне разгласил, затеял вымышленно, не бояся Бога и смерти, архиерей здешний, и сделал меня таким. Если то не будет освидетельствовано, то я буду хуже всякого непотребного и сумазбродного человека». Поэтому и просил гордый Артемий Петрович прислать для расследования «доброго и бескорыстного человека».

В пространных и живо написанных посланиях он разоблачал злоупотребления Сильвестра и показывал, как тот искусно перетолковывает во зло его действия:

«Не поскучь, милостивая государыня-мать, и сие еще милостиво прочесть. Написал на меня архиерей, будто я секретаря ево, Судовикова, хотел шпагою заколоть, и, выняв оную наголо, будто гонялся за ним. Проклени Бог душу мою, естьли я то мыслил, не только делал! Сверх того, я не только бить или колоть ево, я ево люблю, и он с самово моево приезду ищет во мне, и не слыхал от меня истинно никогда никакой брани, разве дьявол вместо меня то делал и архиерею во сне явилось.

Еще ж написал, будто я отнял монастырской загородной двор, и держу на нем с двести собак, и будто кормят их и людей моих пятнадцать человек монастырским хлебом да и кашею. Я доношу вам так совестно, как на страшном мне Христовом суде стать: двор тот пустой, и он разгорожен на двое, из которых одну половину велел для меня по прозьбе моей сам архиерей, где только два сарая и один подклет да черная баня, и собак моих истинно было только с тридцать, да при них пять человек людей, и жили только одну зиму, и то не всю; а чтоб довольствовались монастырским кормом, или брали ко мне оттуды овес, будь я вечно бездельник, естьли то, или что-нибудь из того правда, кроме что брано солома одна и то, что сами дадут. Также написал, будто я у монастыря оново велел вырубить бережоную рощу, и будто посланные мной того монастыря игумена хотели убить за то, что он рубить воспрещал. Ежели я мыслил то делать, не только посылать ково рубить, убей меня самово Бог! И хотя по приказу моему одно дерево срублено, я готов заплатить тысячу рублев; сверх того, во всем в том шлюсь на игумена на того, да и роща та вся цела и теперь»{200}. Список обвинений представляется внушительным, хотя порой и удивляет мелочностью; например, престарелый митрополит насчитал 189 якобы украденных губернатором бревен или вымерил расстояние между столбами, выставляемыми по приказу властей горожанами в праздничные дни, на которых должен висеть именно один фонарь, а не три. Разрешить конфликт могло бы только тщательное следствие, но поскольку оно не проводилось, то и указать виновного, разобравшись в потоке взаимных претензий, невозможно. Остается только констатировать, что выплеснувшийся спор губернатора и архиерея высветил изнанку патриархального российского бытия, потревоженного стремительными преобразованиями Петра I. Самым печальным в нем представляется рост имперского могущества при неустроенности, зыбкости правовых начал даже на повседневном уровне. К примеру, оба участника тяжбы оспаривали друг у друга принадлежность нескольких дворов, но ни одна из сторон не приводила явного и документированного подтверждения права на свою собственность — речь шла лишь о былом «владении» и произвольной передаче недвижимости из рук в руки; при этом губернатор волевым решением сносил обывательские дома и не считал нужным разрешать строиться архиерейским певчим просто потому, что они «небрежением своим» могут устроить пожар.

Петровский рационализм здесь оборачивается привычным российским произволом. Власть духовная не была разграничена с правами светских «командиров», а потому чиновники архиерейского дома могли себе позволить не подчиняться даже указам Синода и не отдавать документы людям губернатора. Да и сам митрополит до конфликта ни в чем губернатору не прекословил и, как признавал в письме генерал-прокурору П.И. Ягужинскому, «искал у него подлинно рабски, а не архиерейски».

Отсутствие прочных правовых норм компенсировалось насилием — жалобы той эпохи часто упоминают «пущий гнев», «великий бой», «смертный страх», и начальникам приходилось оправдываться только за явное превышение некоего привычного уровня тиранства. Архиерей смог инициировать следствие, а вот бедному, но забиячливому прапорщику Семену Скрипицыну это не удалось. Он и сам давал волю кулакам — поколачивал свою мачеху, а в судном деле со стольником Герасимом Есиным заявил «отвод» самому судье — губернатору Волынскому, поскольку на него «подозрение имеет». Разгневанный Артемий Петрович посадил прапорщика в тюрьму на четыре месяца, а затем отправил за море — в Низовой корпус. Тот пытался было подать жалобу, но был арестован, отдан под военный суд и сидел в «железах» на хлебе и воде. Челобитные его жены в то время до расследования так и не дошли — и всплыли только в 1740 году, когда губернатор навсегда потерял былую силу{201}.

Артемий Петрович в ответ на обвинения митрополита в произволе искренне уверял, что не таскал секретаря Ивана Богданова за волосы, а только приказал капралу ударить его «раз пять или шесть» — и не ногами, а палкой. Другой же секретарь, Осип Судовиков, сидел под караулом не «многое время», а всего-то «сутки или двое». А при торжественной встрече в Чебоксарах от взрыва пушки вместе с пьяным пушкарем погибло не 15, а только шесть человек… Впрочем, и сами обыватели благонравием не отличались — под окнами губернаторской дачи резвились голые пьяные «церковники», в которых носителей духовного сана «узнать было нельзя», учитель и ученики местной школы били солдат, а те, в свою очередь, по приказу губернатора вразумляли представителей местного просвещения батогами. Волынский искренне недоумевает по поводу неудовольствия митрополита тем, что он взял на сенокос архиерейских крестьян — ведь брал и прежде; вопрос, на каком основании мужики должны выполнять работу, даже не ставится, и их труд не считается «неволей». «Оловенишники», по признанию самого Волынского, работали у него «и с платы, и без платы», что он считал вполне нормальным. Без конюшни и размещавшихся по дворам охотничьих собак (и тридцати, а не двухсот) — губернатор тоже никак не мог обойтись. Обыватели должны беспрекословно подчиняться недавно заведенной полиции — за неявку на ночное дежурство по охране порядка их пороли. «Рогаточные караулы в Казани по улицам имеются не для посягательства к церковным причетникам, — объяснял губернатор, — но для унятия воровства, которым Казань до меня была наполнена, как о том всем известно, и караулят в ночное время всяких чинов люди, кроме попов и дияконов, в том числе и церковные причетники, потому что они имеют каждой у себя свои дворы, и на тех дворех отдаточные в наем избы бурлаком и прочим непатребным, скитающимся без пашпортов, между которыми в тех отдаточных избах многие переловлены разбойники и воры, и выниманы шинки и многие бляди».

Должно быть, не без удовольствия Артемий Петрович припомнил похождения архиерейских подчиненных: «Когда тех караулов было не определено, тогда в ночное время были многие воровства и кражи из церквей церковных утварей, в том числе пойманы были некоторые ведомства и его архиерейского, а имянно: иеромонах Зилонтова монастыря Иосиф, да церкви Бориса и Глеба дьякон, которой по розыску сослан в Сибирь, и прочие, из чего признаваю, знатно его преосвященство сожалеет того, что его архиерейским служителем пресекли теми караулами воровство; ибо, кроме вышеписанного, в нынешнем году не только прочие церковные причетники и иеромонах Спас<с>кого Преображенского монастыря Серафим в ночное время пойман был с непотребною, а егорьевской поп Василей на кабаке играл в карты и отнял у бурлака шапку, и с тем приведены были в полицию, из которой отосланы к наказанию в его, архиерейской, приказ».

Второго сентября Волынский отправил в Сенат свое оправдание, адресованное на высочайшее имя. Губернатор стремился показать: все жалобы на него возникли только после начала расследования злоупотреблений митрополита, из желания «теми поданными на меня пунктами и затейным подозрением пресечь оное о непорядочных его делах следствие». Сам же он лишь просил справедливого суда и выражал готовность в случае обнаружения ущерба от его незаконных действий «все то втрое заплатить»{202}. Еще одна его жалоба на злоупотребления Сильвестра в деле Салникеева была послана в Синод.