Журнал Русская жизнь - Лузеры (декабрь 2008)

• Название: Лузеры (декабрь 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Школьные сочинения

Евгений Спасский - Нелицеприятие

Валентина Забурунова - Теплая Сибирь

Мария Бахарева - По Садовому кольцу

ДУМЫ

Борис Кагарлицкий - Антиуспех

Михаил Харитонов - Долбаки

Юрий Сапрыкин - Дыхание масс

Евгения Пищикова - Фигура

ОБРАЗЫ

Максим Семеляк - Нежим свои провалы

Дмитрий Быков - Проспи, художник

Дмитрий Данилов - Снег в Капотне

Наталья Толстая - Учитель

Эдуард Дорожкин - Испанский сапожок Prada

Антон Красовский - Темень

Дмитрий Воденников - Белая звезда

ЛИЦА

Олег Кашин - Он хотя бы попробовал

Легко не было никогда

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Огонь желанья

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Человек торгующий

МЕЩАНСТВО

Людмила Сырникова - Мокрые волосы на полу

ХУДОЖЕСТВО

Аркадий Ипполитов - Двое мужчин на фоне серой стены

Глеб Смирнов-Греч - Идеальное логово

Денис Горелов - Докторская колбаса

---

Для себя же скучно и болеть, и жить, и умирать. И от сознания этой скуки само существование становится еще мучительней. Вообще, настоящему неудачнику всегда хреново так, что неловко самому перед собой. И от этого настроение его только ухудшается.

Неудачник - говорим мы, предполагая, что весь наш путь от первого ноготка до последнего волоса принадлежит Богу, царю, отцу. Нам либо жалуется, дается, и тогда вот она жизнь - в икре и помидорах - удалась. Мы удачливы, нам дали, подарили. Заметили в куче мясистого сброда и кинули кусок счастья: на, до смерти доешь. Неудачник же так и остался там - в гуще мышц и сухожилий, рвущийся к свету, но так и не увидевший счастья. Его не разглядели, не приголубили, не даровали ему пригоршню солнца, щепотку любви. На кого ему теперь пенять? Да на кого угодно, главное - не на себя. Ведь он не понимает, что главное ему дали. С самого рождения, вернее попросту фактом этого самого рождения. Ему подарили жизнь. Но неудачник не ценит ее, ведь она для него - всего лишь надоедливое ожидание смерти или чуда. Так ждут автобуса на дальней лесной остановке. Час, два, может - и все пять. И впору бы уж плюнуть и пойти сквозь дубраву, но боязно, а вдруг пойдешь, а он - приедет. Так и сидишь себе на лавке, а водитель второй день пьет в гараже.

Я уже перестал ценить жизнь, но так и не научился любить смерть. Единственный способ жить - не думать об этих двух вне всякого сомнения интересных предметах.

С другой стороны, вот американцу трудно представить: как это неудачник? Американцы не бывают неудачниками. Им все дается с рождения. И поровну. Даже если у тебя нет руки, или ты совершенно не можешь ходить - ты все равно в состоянии что-то сделать лучше других. Без ног ты в состоянии превратиться в профессора астрофизики, без голоса можешь быть рок-звездой, без головы - даже президентом. С самого начала тебе не могут не дать, но по пути ты можешь потерять. Американские неудачники - потеряшки, лузеры. И это, пожалуй, точнее нашего неудачника.

Русский неудачник - объект жалостливой брезгливости. Помогать такому не захочется никогда, да и к чему помогать человеку, не способному выйти из дому? Американский лузер - просто невнимателен, шел-шел да и потерял какой-то важный ключ или вообще самого себя. Лузер - существо потерявшееся, а не канючащее. Заблудшее, а не докучливо плаксивое. Не выручить растерянного человека - грех, сумасбродство, дурость. В конечном счете, лузером окажется каждый, кому жизнь за выслугой лет перестанет доставлять удовольствие. По привычке он попытается заглянуть вперед, но увидит там только темень, а все, что было, покажется обременительным знанием. Он сядет у окна, взглянет куда-то, где незаметно для него уже вырос новый город и станет бормотать банальности. Что все прошло, и жизнь не удалась. Но даже те, самые последние и гнусные дни, он не проживет бездарно. В конце концов: все прое. ать - это тоже дар.

Дмитрий Воденников Белая звезда

По мотивам трех незатейливых фильмов

И как от угля, в темноте горящего,
мне глаз не отвести никак
от этого
на первый взгляд невзрачного,
от зряшного, на первый взгляд, цветка.

Ян Сатуновский

- А пусть Бетти споет нам что-нибудь веселенькое!

- Да! Например, какой-нибудь трогательный военный марш: пу-рум-пу-рум-пурум-пурум.

Бетти: - Но я не знаю - трогательных маршей…

Из фильма «Здравствуйте, я ваша тетя!»

I.

- Когда я увидел тебя - там, на перроне, - такую яркую, такую белую, ослепительную, и ты сжимала в ладони фишки из казино (у тебя не было денег, и, мне кажется, ты даже не знала, как они выглядят), а проводник грозился составить протокол, и будапештский экспресс остановился (- В степи. - Нет, мадам, это не степь, это город. - Город! Какой же это город! Это степь, к тому же я - мадмуазель, впрочем, неважно) в нашем богом забытом городишке, и пахло жареным гусем из домика начальника станции (гуся задавил товарняк, а начальник станции до сих пор жив и здоров), и когда ты приняла мое смиренное сбивчивое предложение (я заплатил штраф и вез тебя на велосипеде через темный брусчатый городок) и провела ночь на моей квартире, где вместо душа - садовая лейка, где в книжном шкафу бродит мышонок, а соседи напротив наблюдают за нами из-за опущенных занавесок, - когда я увидел тебя тогда, Мона, такую невозможную, такую прекрасную, и когда ты покинула меня, ибо ни одна звезда не изменяет свою орбиту («Ни одна?» - «Ни одна!»), я понял, что мне тебя не забыть никогда. И теперь одна звезда на небе носит - твое - имя.

(Женщина, которой адресованы эти слова, - через десять лет - угощается в полдвенадцатого ночи мясным заливным, закусывая последнее слоеным пирожком с рыбой. Так она чувствует себя более счастливой. Впрочем, справедливости ради, она всегда была не дура поесть. Да и выпить. Если бы учитель младших и старших классов сейчас ее увидел, он бы ее и не узнал. Но он не увидит. Он же - астроном.)

II.

- Второй раз я тебя увидел тоже в белом. Как медсестру («Но мы уже не надеялись найти няню, в агентстве нам посоветовали взять добермана»). Деб-би. Имя твое звучало подобно музыке. Ну что ж поделать, если ты была женой и психом, и пыталась меня убить - всеми возможными способами. («Любишь ли ты, Фестер Адамс, романтическую жизнь? Я, например, просто обожаю ее! - И я, и я, - лепечу я, глядя на тебя снизу вверх, лысый и странночувственный. Счастливый чертов дурак. - А ты готов мне ее подарить? - Да! - Ты умрешь за меня? - Да!! - Обещай! - отрезаешь ты неожиданно резким голосом - и бамс, включенный в сеть транзистор летит в бассейн, где, между прочим, лежу я. С лампочкой во рту.) Ты любила меня до смерти. Я тоже.

Когда ты рассыпалась в прах (при неудачной попытке уничтожить всю мою семью: ведь ты всегда была слишком небрежна), в кучку золы и ворох золотых чужих кредиток, я женился на другой. Она была тоже лысая, и мы стали отличной парой. Но иногда я тоскую по тебе. Длинными лунными ночами. Тогда я выхожу на кладбище и вою. Деб-би… Само твое имя звучит как глупая музыка. Из того же транзистора.

ГОЛОС ДЕББИ ДЖИЛИНСКИ (из-под земли): Ну да… Я убивала, я калечила, я отнимала одну невинную жизнь за другой… Но разве я виновата? И разве я не заслужила немного любви?… и драгоценностей?

…Впрочем, к Фестеру Адамсу у меня нет вопросов («ты любила меня до смерти, я тоже»). Он может сесть.

А вы - встаньте…

III.

…Мне тут снилось однажды: далекий израильский дом,
(всего-то пять дней мы и были с тобою вдвоем),
ты мне все говорил: ты же темный, как кошкины сны,
потеряешься в городе этом, найдет полицейский, а ты только «мяу» да «ы-ы».
Даже улицы, где ты прописан, я уверен, ты не знал и не знаешь.
А ну отвечай - ведь не знаешь?
И я отвечаю: - Не знаю.
…но зато я узнал, сколько было в нас волчьей любви…
Пять уж лет как проснулся,
а я только «мяу» да «ы-ы».

Был такой советский фильм (снял его Михаил Козаков) - назывался он «Безымянная звезда». Играли там Вертинская и Косталевский. Я этот фильм любил. Любил, вполне замечая все его наивности и недостатки, всю меру его сентиментальной условности. (Кстати, Вертинская была единственной актрисой, которая играя утреннюю любовную сцену, когда ее героиня только проснулась на колченогом диване, не позволяла герою поцеловать себя в губы: скользила по-кошачьи по его шее, по щеке, как будто ластилась, не разжимая губ, сонно улыбалась, а на самом деле - просто не позволяла: это было убедительней любой системы Станиславского - и сама Вертинская, и ее героиня, хрупкая и тающая, отлично знали - объект желания, только проснувшись, не позволяет себя никому целовать в слишком человеческий рот, как неумытая школьница, а под благовидным предлогом выскальзывает в ванную и там чистит зубы - ведь желание идеально. Вертинская это интуитивно чувствовала, а режиссер - нет. Поэтому потом, видимо, все-таки это ее сделать заставил: поцелуй состоялся. Но это ее первое движение уклониться -…).

Я любил этот фильм.

Но потом мне открыли на него глаза.

- Отвратительно и трусливо, - сказали мне. - Что он сделал, этот учитель младших и старших классов, чтоб задержать Вертинскую в своей захудалой жизни?

- Он отказался от нее… Когда приехал в этот город невиданный красоты автомобиль и в нем лощеный господин («Ты волновался из-за меня?» - «Да. Но недолго. Я вспомнил, что у тебя, кроме игральных фишек, не было в этот вечер никаких денег, и стал планомерно объезжать все пригородные вокзалы: я знал, что тебя где-нибудь высадят. И я нашел тебя. Я ВЕДЬ ВСЕГДА ТЕБЯ НАХОЖУ, не так ли?»)… Когда наступил отрезвляющий солнечный день - эта тающая и хрупкая инопланетная женщина оказалась ему не по плечу и не по карману. Ему, скромному неудачнику, учителю младших (и старших) классов. Рядом с ней стоял совсем другой: сильный и уверенный автомобильный господин, и учитель понял, что сейчас потеряет ее… И что их любовь - (тут я вздыхаю) на небе. (Иногда мне нравится выглядеть идиотом.)