Журнал Русская жизнь - Смерть (июнь 2009)

• Название: Смерть (июнь 2009)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2009

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Хроники

БЫЛОЕ

«Быть всю жизнь здоровым противоестественно…»

Скажи-ка, дядя!

Адриан Топоров - Зоил сермяжный и посконный

Мария Бахарева - По Садовому кольцу

ДУМЫ

Аркадий Ипполитов - Три смерти

Михаил Харитонов - Умереть, погибнуть, издохнуть

ОБРАЗЫ

Евгения Пищикова - Деликатность и утешение

Дмитрий Воденников - Когда мы отлепимся

ЛИЦА

Олег Кашин - DJ народный депутат

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Золотой луг

Екатерина Шерга - Отключение

Олег Кашин - Федор и Доктор

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Искусство капитулировать

ХУДОЖЕСТВО

Денис Горелов - Иваныч

Дмитрий Быков - Ауалоно муэло

Захар Прилепин - Леонов

---

Что осталось у церкви? Только ее история. Изображение давно исчезнувшей церкви в городе, ставшем протестантским, напоминает об Оудекерк в Амстердаме, о прекрасном готическом остове, полом внутри, все еще стоящем в центре города, как скелет динозавра в естественнонаучном музее, возвышаясь посреди квартала красных фонарей, и утром проститутки всех мастей и всех национальностей, порядочные и уважаемые женщины, переговариваются вокруг нее, отдыхая после работы, и Амстердам - самый безопасный город в мире, нет в нем педофилов, как в католическом Брюсселе, все сексуально удовлетворены и уравновешены, люди спокойны и работящи, никто никого никогда не насилует, и грабит редко, и в нем разрешены марихуана, эвтаназия и гомосексуальные браки, и в Амстердаме немного нищих и немного миллиардеров, и один замечательный голландец, долго боровшийся со смертельной болезнью, был привезен в католический госпиталь, что вызвало в нем бурю негодования против католического лицемерия, а сестра-монашка уговаривала его, и говорила, что все-таки Бог есть, и он всех простит и всех примет, а голландец посмотрел на нее и спросил: «А что, ты его видела?» - а потом закрыл глаза и умер.

III. Перов

Ни для кого не секрет, что русская культура логоцентрична, образ ставит выше изображения и поэтому тяготеет к отрицанию изобразительности: к иконописи, беспредметничеству, к квадратам и пятнам, к передвижничеству и прочему концептуализму. Не хорошо это и не плохо, и давно нам объяснили, что умом Россию не понять, и что у ней особенная стать. Объяснили также и то, что гордый взор иноплеменный не поймет и не заметит, что сквозит и тайно светит в наготе твоей смиренной. И не примечает, и, быть может, правильно делает. Конечно, прав Губерман, что «давно пора, е… на мать, умом Россию понимать», но и все - равно, и все - едино. Но если по дороге - куст встает, особенно - рябина…

Вот, например, картинка Перова «На могиле сына». С точки зрения иноплеменного взора - ничего интересного, средняя сентиментальная буржуазная продукция. Уж столь смиренная нагота духа, что впору ее и не заметить. Но именно потому, что она оказалась связана в русском сознании с романом «Отцы и дети», с утверждением, что смерть все примиряет и что лишь вечная жизнь, следующая за смертью, разрешает любые конфликты, в то время как жизнь земная в лучшем случае конфликты сглаживает, пройти мимо этой картинки просто так невозможно. Помните: «Есть небольшое сельское кладбище в одном из отдаленных уголков России. Как почти все наши кладбища, оно являет вид печальный: окружавшие его канавы давно заросли; серые деревянные кресты поникли и гниют под своими когда-то крашеными крышами, каменные плиты все сдвинуты, словно кто-то подталкивает снизу… Но между ними есть одна… К ней, из недалекой деревушки, часто приходят два уже дряхлых старичка - муж с женою. Поддерживая друг друга, идут они отяжелевшею походкой; приблизятся к ограде, припадут и станут на колени, и долго, горько плачут, и долго, и внимательно смотрят на немой камень, под которым лежит их сын; поменяются коротким словом, пыль смахнут с камня, да ветку елки поправят, и снова молятся, и не могут покинуть это место, откуда им как будто ближе до их сына, до воспоминаний о нем… Неужели их молитвы, их слезы бесплодны?… О, нет! Какое бы страстное, грешное, бунтующее сердце ни скрылось в могиле, цветы, растущие на ней, безмятежно глядят на нас своими невинными глазами: не об одном вечном спокойствии говорят нам они, о том великом спокойствии „равнодушной“ природы; они говорят также о вечном примирении и о жизни бесконечной…» Ибо: «Пусть никто не страшится смерти, ибо нас освободила смерть…

Смерть, где твое жало? ад, где твоя победа? Воскрес Христос - и ты повержен. Воскрес Христос - и пали злые духи. Воскрес Христос - и радуются Ангелы. Воскрес Христос - и жизнь вступила в свои права. Воскрес Христос - и ни одного мертвого в гробу. Ибо Христос, воскресши из мертвых, положил начало воскресению всех умерших. Ему слава и власть во веки вечные. Аминь.

Можно этим утешаться.

Михаил Харитонов Умереть, погибнуть, издохнуть

Пляска жизни

- Итак, друзья! - Влад приподнял тяжелую, как артиллерийский снаряд, кружку, над которой стояла твердая на вид пена.

- Ergo bibamus, - поддержал его Валентин, поднимая бокал сухого красного вина и - ловко, левой - поправляя платочек в кармашке пиджака. Пиджак был, разумеется, светлый, строгих линий, от Burberry; с платочком Etro он выглядел несколько вычурно, но Валентин вообще отличался известной экстравагантностью, а сегодня к тому был повод.

- Короче, за то, чтобы… - попробовал выразить мысль Саша. Он был парнем простым и всех этих вытребенек с латынью и платочками не понимал в принципе. Но радость сближает, так что он смотрел на Валентина вполне благосклонно, хотя и не без скепсиса.

- Ну вот… за это, - перебил, а потом сдал назад Егор. Тощий, длинный, ехидный, он только что приехал из редакции, где верстал что-то очень срочное. Там он, кажется, уже успел клюкнуть, - скорее всего, все по тому же поводу, - и был твердо намерен продолжать в том же духе. Бутылек с беленькой - единственный на нашем пивном и винном столе - он предусмотрительно подвинул к себе.

- Может, водки все-таки? - спросил я, глядя на бутылку. - Вроде в таких случаях водку полагается.

- А мне, пожалуйста, глинтвейн, - Натали поймала взглядом пробегавшую с подносиком официантку и умело тормознула ее возле себя. - Или… - крохотная пауза, - или нет, наверное, все-таки «Бейлис» со льдом… и коньяк.

- Коньяк! Именно коньяк! - крикнул Владик, вмиг позабыв про свою пивную башню. - Милая девушка, у вас есть коньяк? Вот у вас тут «Ной»…

- «Ной» выпили, - девушка сыграла лицом то, что обычно делают руками, - сегодня гостей много, сами видите.

В подвальчике на Никольской и в самом деле было как-то густо, плотно от люда. Все столики были не просто заняты, а именно что забиты, за каждым сидело не двое-трое, а четверо-пятеро, кто-то теснился на лавках, какой-то худосочный мужичок мотался по залу, ища стул. Стульев не было.

- Ну хотя бы «Арарат» есть? - не отставал Влад. - У нас такое событие, а мы, можно сказать, сидим сухие…

- Влад, - подал голос Валентин, - прости, но ты задерживаешь процесс.

- Подожди, коньяк закажу, - огрызнулся Влад, но без злости.

- У тебя пиво есть, да и много чести, - отбрил Валентин.

- Ладно, - буркнул Влад, теряя интерес, - крылышек жареных принесите, что ли, и греночки черные… А не хотите к нам присоединиться? - задал он ненужный вопрос.

- Я на работе, - стопроцентно предсказуемо ответила официантка.

- Жаль, очень жаль, - Влада распирало, - все-таки не каждый день такой праздник.

- Жаль, что не каждый, - заметил Валентин, поигрывая бокалом. - Ну, чтоб побольше таких моментов в нашей жизни!

***

На тему русского отношения к смерти понаписано немало, в основном разнообразных глупостей. По большей части вся дурь производилась в те времена укромные, теперь почти былинные, когда слова «духовность» и «соборность» звучали без подхихика, и еще не пропали в нетях поклонники «русского космизма», отличающие «циолковского» от «федорова». Сейчас, кажется, этого уже в заводе не осталось.

Что представляет собой смерть в плане общественном.

Тут нам на помощь приходит этимология. Корень слова - индоевропейский: мьрть, санскритское mrti, латинское mort, далее везде. Интересна, однако, первая буква. С-мерть - это буквально «своя» смерть, точнее - смерть своего. Смерть - это всегда смерть близкого. То, что случается с врагами - это не смерть, а гибель (от «гнуть», ура, мы ломим, гнутся шведы: вот в этом самом смысле, и отсюда же слово «загнулся» в смысле «скончался»). Если же с жизнью расстается человек презренный, неважно, свой он или чужой - такой не умирает, не гибнет, а подыхает: совсем неприглядная картинка, тельце испускает вонючую душу, которая рассеивается в воздухе.

Теперь о том, откуда такая разница.

Смерть своего - это, конечно, трагедия и все такое. Но после него остается его место в жизни, или, как сейчас говорят, социальная роль. А это в большинстве случаев не так уж и плохо, поскольку место наследуется. Посудите сами: вот умер вождь, патриарх, просто старший - так значит, вождем, патриархом и старшим станет кто-то другой, да и другие тоже подвинутся на социальной скамеечке повыше. От умершего остаются также «пожитки», «животишки», «задница» - все эти слова обозначают наследуемое имущество, более-менее ценное, которое можно поделить между живыми. Что в условиях дефицита ресурсов - событие приятное.

Отсюда и двусмысленность архаических похоронных обрядов, включающих в себя не только скорбь, но и веселье. Есть чему радоваться: человек достойно прожил, добра нажил, и вот теперь это добро, вместе с почетом и уважением, переходит другим, которые тоже хотят попользоваться.