Журнал Русская жизнь - 1968 (май 2008)

• Название: 1968 (май 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Революция номер девять

С места событий

Ефим Зозуля - Сатириконцы

Небесный ювелир

ДУМЫ

Мария Пахмутова, Василий Жарков - Год смерти Гагарина

Михаил Харитонов - Не досталось им даже по пуле

Борис Кагарлицкий - Два мира в зеркале 1968 года

Дмитрий Ольшанский - Движуха

Мариэтта Чудакова - Русским языком вам говорят! (Часть четвертая)

ОБРАЗЫ

Евгения Пищикова - Мы проиграли, сестра!

Дмитрий Быков - Четыре урока оттепели

Дмитрий Данилов - Кришна на окраине

Аркадий Ипполитов - Гимн Свободе, ведущей народ

ЛИЦА

Олег Кашин - Хроника утекших событий

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Долгинова - Гибель гидролиза

Павел Пряников - В песок и опилки

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Вторая индокитайская

ХУДОЖЕСТВО

Денис Горелов - Сползает по крыше старик Козлодоев

Максим Семеляк - Лео, мой Лео

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Карен Газарян - Где утомленному есть буйству уголок

---

Однако же всего этого недостаточно. Взрослый человек вполне способен разобраться в товарных качествах продукта - или не захотеть разбираться в них, пока не припрет. А главное, лавина инноваций в таком случае сужается до узкого ручейка «проверенного и признанного хорошим».

Поэтому в обществе нужен класс самозабвенных потребителей новинок, которые будут их скупать только потому, что их раньше не было на прилавках.

Теперь внимание. Чем, собственно, занимается «молодежь» - там, где она есть, то бишь в более или менее развитых современных странах? Прежде всего, это сообщество относительно свободных людей - во всяком случае, более свободных, нежели прочие. У родителей теперь нет власти над выростком, а он не считает себя хоть чем-то им обязанным. Культура активно это поощряет, всячески препятствуя слишком прозрачной межпоколенческой коммуникации и пестуя мифы о «разрывах в межпоколенческой коммуникации», «потерянности и непонятости поколения Х» и т. п. Молодежные субкультуры поощряют всяческие проявления «индивидуальности», понимаемой как форсированное отличие от «других» («быть не таким, как все»).

Все это делается с очевидной целью - прервать межпоколенческую коммуникацию. Мнения взрослых не должны оказывать влияния на мнения молодежи. Более того, весьма желательно, чтобы они принимались в штыки. Тогда опыт «уже поживших» не будет мешать манипулированию неокрепшими мозгами мальков.

Далее. Молодые люди начинают зарабатывать деньги, причем немаленькие, - их человеческий капитал (энергия, обучаемость и т. п.) достаточно высок и позволяет претендовать на неплохую работу. Необходимые расходы же их относительно низки - хотя бы потому, что они относительно здоровы, не имеют семьи и детей и до поры до времени не обязаны строго соотносить покупки и приобретения со своим статусом.

Далее, молодой человек может легко менять работу или не иметь ее вовсе, живя случайными заработками. Но если он работает, то живет хорошо: у него нет многих статей расходов, которые имеют люди постарше. При всем том «мол. чел.» - активный потребитель, он покупает много и охотно.

Наконец, последнее. Молодежь потребляет не самое лучшее, не самое совершенное, не самое интересное, а - новое, «только сделанное», «современное». Она является коллективным бета-тестером любых инноваций.

Это же служит - в отличие от мало кого волнующих паспортных данных - и критерием принадлежности к молодежи. Грубо говоря, человек может считать себя относящимся к «молодежи», пока он может купить какую-нибудь новую недешевую штучку только потому, что она «прикольная» - и вообще пока это слово для него что-то значит.

V.

Кто в молодости не был революционером - у того нет сердца. Кто в старости не стал консерватором - у того нет мозгов.

Приписывается Черчиллю

Отдельная тема - молодежная «культура» (или «субкультура», или даже «совокупность субкультур»).

Есть такой любопытный парадокс, связанный с «примитивными» (бесписьменными) обществами: быстрое обновление активного словаря. Кажется, первым это открыл антрополог Карл фон дер Штейнен. Изучив языки нескольких южноамериканских племен, он вернулся в те же края через двадцать лет и обнаружил, что языки изменились. Появились совершенно другие слова для обозначения самых первичных, обиходных вещей - камня, топора, дерева… Интересно, что менялся и меняется не только язык, но и, скажем, мифология: это было выяснено на примере мифов австралийских аборигенов - новые мифы и истории возникали и исчезали буквально в течение десятилетий.

Ровно теми же свойствами обладают и молодежные субкультуры. На протяжении двадцати-тридцати лет все их содержание полностью меняется: мода, сленг, словечки, стиль жизни (то есть времяпрепровождения) и т. п.

Правда, в отличие от полностью бесписьменных обществ, эти изменения все же фиксируются, но не молодежными субкультурами, а «настоящим», «взрослым» обществом, которое за молодежными культурными экспериментами внимательно и с интересом следит.

Это касается и такой важнейшей части культуры, как политика.

Грубо говоря, молодежи пристало увлекаться самыми новыми - и, как правило, ложными и завиральными - политическими идеями. Хотя бы потому, что в области политической жизни трудно придумать нечто новое, что было бы еще и сколько-нибудь верным и жизнеспособным. То, что увлекается новейшими политическими идеями именно молодежь, предохраняет общество от их широкомасштабного осуществления на практике. Молодежь воспитана так, что ей быстро надоедает все, чем она занимается - а следовательно, она не способна сделать ничего серьезного (в том числе и наделать больших бед) без помощи и руководства старших, ибо всякое успешное дело (тем более политическое) требует времени и упорства - качеств, которые молодежи прямо-таки противопоказаны. К тому же взрослых автоматически отвращают молодежные увлечения. В общем, если чем-то увлекается молодые, то это, в общем-то, безопасно.

Здесь мы сталкиваемся с одной из самых своеобразных сторон феномена молодежи. Если кратко, то молодежь пользуется особым социальноонтологическим (извините за выражение) статусом.

Это статус человеческого черновика.

Созданное в молодости как бы не считается «совсем уж настоящим». Все выборы, клятвы, решения, даже конкретные действия, сделанные молодым человеком, имеют ослабленную силу по сравнению с такими же выборами, клятвами, решениями и действиями «совсем взрослого». Все это - нечто вроде спорта, то есть нечто условное, что всегда можно переиграть.

Можно сменить десять работ, сто подружек, попробовать однополый секс, побыть анархистом и фашистом, разбить витрину «Макдональдса» - все это не то чтобы поощряется (наказание за разбитую витрину будет вполне реальным), но не виснет на вороту и не становится пудовой гирей на спине, не терзает совесть. Известно же, что молодость - такое время, когда человек пробует жизнь на вкус, «падает и ошибается», и это типа «даже хорошо». Напротив, от взрослого требуется безошибочность, безупречность и очень далеко тянущаяся ответственность.

На этом месте возможны разные повороты. Например, нетрудно заметить, что многие другие общности, - например, так называемые «меньшинства» - теперь тоже пользуются своего рода онтологической безответственностью. Можно также задуматься о том, что значит в современном мире «быть взрослым», и остались ли в нем таковые - ибо сейчас в развитых странах человек при желании может затянуть молодость (не биологическую, но социальную) лет до сорока. Или посетовать на то, что в Советском Союзе, да и в России, «настоящей западной молодежи» нет как нет. И все это будут интересные ходы рассуждения.

Но оставим эти темы. Зададимся другим вопросом. А каково было самому первому поколению «настоящей молодежи»? Если подумать?

Скорее всего, это поколение чувствовало себя не в своей тарелке.

Вы представьте себе. Шестьдесят восьмой год. Родители этих детишек из Сорбонны и прочих элитных учебных заведений в их возрасте пережили войну или, на худой конец, суровое (даже в Европе, да и в Америке тоже) послевоенное время. Они в их возрасте были взрослыми людьми, не обязательно хлебнувшими горя в советской пропорции, но уж точно знающими, почем фунт лиха. За послевоенные годы они построили общество потребления, без войны, зато с паровыми утюгами, радиоприемниками, телевизорами и социальными службами. Они имели право гордиться собой и своим обществом. У них все получилось.

А вот их дети. Самая лучшая часть этих детей - самые умные, самые способные, самые талантливые. И самые трепетные.

Что они чувствовали? Что с ними не происходит чего-то, что должно происходить. Что у них не было того, что было у их родителей, и у родителей их родителей, и у всех прошлых поколений, вместе взятых.

Чего- то нет. Непонятно чего, но нет.

В Советском Союзе, где все было проще и грубее, Высоцкий спел: «А в подвалах и полуподвалах ребятишкам хотелось под танки. Не досталось им даже по пуле - в ремеслухе живи да тужи!» Дальше - закономерно криминальная концовка, которую мы все помним… Но не надо забывать, что в СССР политика была запрещена на корню. Мальчики из западных университетских городков, напротив, выражали свои чувства именно в форме политического протеста, как самой легитимной.

На самом деле они протестовали против своего положения. Они не хотели становиться «молодежью» в описанном выше смысле - то есть социальной прослойкой, чья задача состоит в том, чтобы увлекаться новомодными фигнями, говорить глупости (из которых, может, что-то и выйдет) и вообще жить начерно. Им хотелось настоящей жизни, они чуяли, что ее у них почему-то не оказалось, а у отцов и дедов она была.

Вряд ли они понимали, что обделены именно «танками и пулями», лишениями и проблемами, а точнее - тем специфическим социальным опытом, который раньше делал европейского человека взрослым. А те, кто понимали, боялись в этом признаться. Ибо их новое положение было в чем-то чертовски привлекательным.