Журнал Русская жизнь - Земство (апрель 2008)

• Название: Земство (апрель 2008)
• Автор: журнал Русская жизнь
• Жанр: Публицистика
• Год: 2008

Содержание:

НАСУЩНОЕ

Драмы

Лирика

Анекдоты

БЫЛОЕ

Мария Покровская - Как я была городским врачом для бедных

Земство или советы

Алексей Митрофанов - Приемный покой

Захар Прилепин - Великолепный Мариенгоф

Юрий Гурфинкель - Беседы наедине

ДУМЫ

Андрей Громов - Пат местного самоуправления

Василий Жарков - Деревянная демократия

Ирина Прусс - Как пытались обустроить Россию

Евгения Долгинова - Несите, голуби, несите

ОБРАЗЫ

Олег Кашин - Жизнь с мертвецом

Михаил Харитонов - Самодуры

Дмитрий Быков - Два в одном

ЛИЦА

Домохозяева

Олег Кашин - Умный враг

ГРАЖДАНСТВО

Евгения Пищикова - Сельский мир

Александр Можаев - Пересчитанные кирпичи

Павел Пряников - Молиться - в сосняке

Евгения Долгинова - Замороженный конгресс

ВОИНСТВО

Александр Храмчихин - Земляки

ПАЛОМНИЧЕСТВО

Людмила Сырникова - Do not touch

ХУДОЖЕСТВО

Аркадий Ипполитов - Призрак нашей свободы

Денис Горелов - Моя милая в гробу

Максим Семеляк - Текст в большом городе

---

Действительно лечебница была открыта всего-навсего за полторы недели или же Телешов преувеличивал - не важно. Если преувеличивал, то не существенно, а история Канатчиковой дачи и без Телешова изобилует легендами.

Захар Прилепин Великолепный Мариенгоф

Памяти «забытого поэта»

В 1997 году столетие со дня рождения Анатолия Мариенгофа забыли. В прошлом году 110-лений юбилей тем более не заметили.

Следующий юбилейный год, связанный с именем Мариенгофа, невесть когда будет. Поэтому я взял на себя смелость отметить две симпатичные даты, связанные с его творчеством.

Первая книжка Мариенгофа - «Витрина сердца» - вышла в 1918 году - вот вам 90 лет дебютному сборнику его стихов. А в 1928 году увидел свет самый известный (и лучший) роман Мариенгофа «Циники» - значит, нынче 80 лет его первой публикации. Чем не повод поговорить о хорошем человеке.

***

О Мариенгофе хочется сказать - великолепный. Тогда его имя - Великолепный Мариенгоф - будет звучать, как название цветка.

Мариенгоф похож на восклицательный знак, удивителен самим фактом своего присутствия в чугунные времена. Вижу, как лакированные ботинки вечного денди отражают листву, трость брезгливо прикасается к мостовой.

Снисходительная полуулыбка, изящная ирония, ленивый сарказм. Оригинальность - во всем. Мариенгоф даже умер в день своего рождения.

В божественном балагане русской литературы Анатолий Мариенгоф - сам по себе.

Нет никаких сомнений - он друг Есенина. Более того, Мариенгоф - самая важная личность в жизни Есенина. Тем не менее «друг Есенина» - не определение Мариенгофа. Скорее примечание к биографиям двух писателей.

Вражда поэтов была и, пожалуй, осталась общим местом «есенианы» определенного, почвеннического толка. Но есть куда больше оснований к тому, чтобы дружба поэтов стала предметом восхищения.

О том, как они жили, как создавали «Эпоху Есенина и Мариенгофа» (название неизданного ими сборника), как ссорились и мирились, что вытворяли и как творили - обо всем этом стоит писать роман. Несмотря на то, что Мариенгоф однажды написал об этом сам. Без вранья.

Имажинизм - место встречи Есенина и Мариенгофа в поэзии - явился для них наиболее удобным способом отображения революции и мира вообще.

Поэты восприняли совершающееся в стране, как олицетворение основного принципа имажинизма: подобно тому, как образ в стихах имажиниста скрещивает чистое с нечистым, высокое с низким, с целью вызвать у читателя удивление, даже шок - но во имя постижения Слова и Духа, так и реальность земная замешала чистое с нечистым с целью через удивление и ужас привести - согласно Есенину и Мариенгофу - к стенам Нового Иерусалима.

Семантика несовместимых понятий, тяготеющих друг к другу, согласно закону притяжения тел с отрицательными и положительными полюсами, стала истоком образности поэзии имажинистов. Образ - квинтэссенция поэтической мысли. Соитие чистого и нечистого - основной способ его зарождения. Иллюстрация из молодого Мариенгофа:

Даже грязными, как торговок подолы
Люди, люблю вас
Что нам, мучительно-нездоровым
Теперь-
Чистота глаз
Саваноролы,
Изжога
Благочестия
И лести,
Давида псалмы,
Когда от бога
Отрезаны мы,
Как купоны от серии.

Время как никогда благоприятствовало любым попыткам вывернуть мир наизнанку, обрушить здравый смысл и сами понятия нравственности и добра.

И вот уже двадцатитрехлетний золотоголовый Есенин бесстрашно выкрикивает на улицах революционных городов:

Тело, Христово тело
Выплевываю изо рта.
Юноша вызывал недовольство толпы, но одобрение матросов: «Читай, товарищ, читай».
Товарищ не подводил.

Фантазия Мариенгофа в 18-м году была куда изощреннее:

Твердь, твердь за вихры зыбим,
Святость хлещем свистящей нагайкой
И хилое тело Христа на дыбе
Вздыбливаем в Чрезвычайке.

Поэты в ту пору еще не были знакомы, но ко времени начала имажинизма без труда опознали друг друга по дурной наглости голосов.

В первые послереволюционные годы Мариенгоф и Есенин буянят, кричат, зазывают.

При явном созвучии голосов Есенина и Мариенгофа, основным их отличием в первые послереволюционные годы явился взгляд Мариенгофа на революцию как на Вселенскую Мясорубку, великолепную своим кровавым разливом и развратом. Среди имажинистов Мариенгофа так и прозвали - Мясорубка.

В неуемной жестокости Мариенгоф находит точки соприкосновения с Маяковским, который в те же дни собирался запустить горящего отца в улицы для иллюминаций.

В тон Маяковскому голос Мариенгофа:

Я не оплачу слезою полынной
Пулями зацелованного отца.

«Больной мальчик», - сказал Ленин, почитав стихи Мариенгофа, между прочим, одного из самых издаваемых и популярных в России поэтов тех лет.

***

Есенин и Маяковский - антагонисты внутри лагеря принявших революцию. Маяковский воспел атакующий класс, Есенин - Нового Спаса, который едет на кобыле. Мариенгоф парадоксально сблизил их, совместив черты мировосприятия обоих в собственном творчестве.

Мариенгоф пишет поэтохроники и Марши революций, и он же вещает, что родился Саваоф новый. И то и другое он делает вне зависимости от своих собратьев по перу, зачастую даже опережая их в создании развернутых метафор революции.

Мариенгоф был соразмерен им обоим в поэтической дерзости, в богатстве фантазии.

Можно упрекнуть меня в том, что я совмещаю имена столь неравнозначные, но многие ли знают о том, что «лиру Мариенгофа» гениальный Хлебников ставил вровень с обожаемой им «лирой Уитмена»?

Всего за несколько лет Мариенгоф создает собственную поэтическую мастерскую и уже в 20-м пишет пером исключительно своим, голос его оригинален и свеж:

Какой земли, какой страны я чадо?
Какого племени мятежный сын?
Пусть солнце выплеснет
Багряный керосин,
Пусть обмотает радугами плеснь, -
Не встанет прошлое над чадом.
Запамятовал плоть, не знаю крови русло,
Где колыбель
И чье носило чрево.
На Русь, лежащую огромной глыбой,
Как листья упадут слова
С чужого дерева.
В тяжелые зрачки, как в кувшины,
Я зачерпнул и каторгу и стужу…

Есенин, на всех углах заявлявший о своей неприязни к Маяковскому, на самом деле очень желал с ним сойтись (пьяный звонил Маяковскому; дурил, встречая в очередях за авансом, толкаясь и бычась, кричал: «Россия - моя! Ты понимаешь - моя!» Маяковский отвечал: «Конечно, ваша. Ешьте ее с маслом»).

Мариенгоф во многом удовлетворил завистливую тягу Есенина к Маяковскому. Сарказм прекрасного горлопана? - у Мариенгофа было его предостаточно; эпатировать нагло и весело? - Мариенгоф это умел. Особенности поэтики Мариенгофа тоже, без сомнения, привлекли Есенина - и в силу уже упомянутой (порой чрезмерной) близости поэтике Маяковского, и в силу беспрестанно возникающих под пером Мариенгофа новых идей. Но, думается, когда жадный до чужих поэтических красот, Есенин прочитал у Мариенгофа:

Удаль? - Удаль. - Да еще забубенная,
Да еще соколиная, а не воронья!
Бубенцы, колокольчики, бубенчите ж, червонные!
Эй вы, дьяволы!… Кони! Кони! -

когда Есенин это увидел - решил окончательно: на трон русской поэзии взберемся вместе.

Они оба торили дорогу, обоим был нужен мудрый и верный собрат, хочется сказать - сокамерник - «осужденный на каторге чувств вертеть жернова поэм»… А про коней в душу запало. И не только про коней.

В мае 1919-го Мариенгоф пишет поэму «Слепые ноги». Спустя три месяца Есенин - «Кобыльи корабли».

Что зрачков устремленных тазы
(Слезной ряби не видеть пристань)-
Если надо учить азы
Самых первых звериных истин?!
Это голос Мариенгофа. Вот голос Есенина:
Звери, звери, приидите ко мне
В чашки рук моих злобу выплакать!

По Мариенгофу - не надо слез, время познать звериные истины, по Есенину - и звери плачут от злобы. Поэты - перекликаются.

Не только общая тональность стиха, но и некоторые столь любимые Есениным «корявые» слова запали ему в душу при чтении Мариенгофа. Например, наверное, впервые в русской поэзии, употребленное Мариенгофом слово «пуп»:

Вдавленный пуп крестя,
Нищие ждут лепты -
возникает в «Кобыльих кораблях»:
Посмотрите: у женщин третий
Вылупляется глаз из пупа.
Многие образы Мариенгофа у Есенина прорастают и разветвляются:
Зеленых облаков стоячие пруды
И в них с луны опавший желтый лист.
Это превращается в строки:
Скоро белое дерево сронит
Головы моей желтый лист.

Мариенгоф в поэме «Слепые ноги» свеж, оригинален, но многое надуманно, не органично, образы навалены без порядка - это еще не великолепный Мариенгоф; Есенин в «Кобыльих Кораблях» - прекрасен, но питают его идеи Мариенгофа, разработанная им неправильная рифма, умелое обращение с разностопным стихом, умышленно предпринятое тем же Мариенгофом извлечение глагола из предложения: